Заметки о Сумарокове

 

                                               


      3 февраля 1752 года из Ярославля в Петербург пожаловала любительская труппа Фёдора Волкова. В последующие дни актёры представили на суд зрителей три спектакля по пьесам Сумарокова («Хорев», «Синав и Трувор», «Гамлет»).
      Игра ярославских актёров имела значительный успех у публики, вместе с тем, очень быстро обнаружился недостаточный уровень общей культуры провинциальных лицедеев. Чтобы исправить ситуацию, большая часть из них была направлена для обучения в Сухопутный шляхетный корпус. Поскольку ярославцы не имели дворянского происхождения, их поместили отдельно от всех прочих кадетов-дворян, в так называемом Головкинском доме, который впоследствии стал именоваться «Российским Комедиантским домом».
      В этом же доме официально был открыт «Российский театр».
      30 августа 1756 года императрица Елизавета Петровна издала указ, устанавливавший существование постоянного русского театра (труппу его составляли обучавшиеся в Сухопутном корпусе ярославские актёры и придворные певчие).
      Возглавил театр А. П. Сумароков.
      5 и 8 февраля 1757 года состоялись первые спектакли Российского театра.




       
                     
                                           

                                   



                                             


      О противоречивой натуре Александра Петровича Сумарокова в своё время ходило много всяких толков. С одной стороны, это был добрейшей души человек, всегда готовый откликнуться на чужое горе: рассказывают, например, что встретив как-то на улице увечного офицера, просившего милостыню, Сумароков, не имея при себе денег, снял с себя мундир, расшитый золотом, и отдал нищему, а сам тотчас отправился во дворец к императрице хлопотать для офицера пенсию.

      Однако в минуты гнева это был уже другой человек — жесточайший деспот, ломавший палки на спинах своих актёров только за то, что они, по его мнению, плохо декламировали стихи.


                               



      Однажды Сумарокова пригласили на обед, где в числе прочих блюд подавалась к столу и кулебяка.

      Сумароков, притворившись, будто видит это блюдо впервые, спросил: "Как называют этот пирог?"

      "Кулебяка", — ответили ему.

      "Кулебяка! — повторил Сумароков. — Какое грубое название! А ведь вкусна! Вот так-то иной человек
        по наружности очень груб, а распознай его: найдёшь, что приятен!"


                     




      Впорхнул XVIII век в окно монитора в виде назидательных притч-басен Сумарокова.

      Нужны ли они веку ХХI? Может, устарели? О чём они?

        О невежественных жуках, взявших на себя смелость обучать пчёл искусству изготовления мёда и, в конце концов, с позором изгнанных из улья самим богом Аполлоном ("Жуки и пчёлы").

        О безногом ветеране, спасающемся от бездушия монастырских служек-попечителей, если не бегством, то быстрым ползком. Оказавшись на улице, — никому не нужный и гонимый «добродетельными» горожанами прочь, —  найдёт бедняга истинное сочувствие лишь у собрата по бедственной жизни ("Безногий солдат").

        Об истине, которой нет на свете, ибо "живёт она высоко, // В таких местах, куда не долетает око" ("Истина").

        О некоей шалунье, что "знанием хотела поблистати // И ставила слова французские некстати" (слово "шалунья" во времена Сумарокова имело несколько иной смысл: писали "шалунья", а подразумевали "дура". Вот что значит галантный век!)

        О деревенских бабах, однажды разошедшихся не на шутку: скучно им, видите ли, сидеть в углу "со пряжей неразлучно". Возжелали они пахать ("Иль труд такой мужчинам только сроден? А в поле воздух чист, приятен и свободен..."). Ну и "дофеминистились" на свою голову: "В сей год деревне не дано // Ни хлеба, ни холстины" ("Деревенские бабы").

        О некоем прохожем, попавшем в бурю и начавшем горячо молиться богу Зевсу, но "глас его сей пуст и празден небесам". Неужели бог пренебрёг молитвой? Вопрос разрешился самым неожиданным образом: сидевший в засаде разбойник выпустил стрелу в прохожего, но из-за сильного ветра она пролетела мимо, не причинив человеку никакого вреда — "Что делает Зевес, то ведает он сам" ("Прохожий и буря")...

        Нет, не устарели сумароковские притчи-басни (в отличие от слов).

        Жив "низкий" жанр, пока живы человеческие пороки и слабости.


_____________________________________________
Послесловие:

Кладбище устаревших слов:

сонмищи публичны — публичные собрания.
боярить — делать кого-либо боярином, дворянином.
охуждать — признать плохим, негодным.
цельба — лекарство.
кабашный нектар — водка.
убогий дом — морг.
телелюй — рохля.
лежень — лентяй.
брюзгун — брюзга.
барашек в бумажке — взятка.
законоломный — противозаконный.
взрютить на кол — посадить на кол.
ангели мрака — демоны.
гадун — гадатель, колдун.
вирши — стихи.
фразис — фраза, выражение.
каляки — пустые разговоры, болтовня.
вестиписец — журналист.
позорище — зрелище, представление.
действители — актёры.
смотрители — зрители.
харя — маска.
фигляр — фокусник.
потешные огни — фейерверк.
прохлады — удовольствия.
заразы — женские прелести, вызывающие любовные чувства ("Забудь заразы Брисеиды"; "Заразы мя твои, прельщая, не терзают").
шипок — роза.
красик — красавчик.
шпагобоец — фехтовальщик.
карапузик — малорослый человек с большим животом.
строфокамил — страус.


                 


                                       
      Литературная деятельность Сумарокова поражает своим размахом: им освоены практически все жанры классицизма (оды, басни, сатиры, элегии, эпиграммы и т.д.). И хотя самым значительным его достижением являются пьесы, в других жанрах он тоже сделал много чего интересного, в частности, Александру Петровичу принадлежит заслуга создания первых русских эклог*.

        Своё собрание эклог (общим числом  61), Сумароков посвятил «прекрасному российскаго народа женскому полу». Что неслучайно.

      Каждая эклога — это отдельная история  любви (отсюда и название произведения — по имени героини, например, «Ликориса», «Альцидалия», «Лаура» и пр.). Необычные имена героинь-пастушек (заимствованные из античной литературы) призваны придать всему циклу  оттенок возвышенности и чистоты. «В эклогах моих возвещается нежность и верность, а не злопристойное сластолюбие {…} читательницам соблазна {они} принести не могут; хотя и нет никакого блага, из которого бы не могло быть злоупотребления» — на всякий случай предупреждает автор в предисловии.

      Сумароковские эклоги удивительным образом перекликаются с современными дамскими романами. Всё те же: бесчисленные восходы и закаты,  бурные объяснения в любви,  страстные объятия, слёзы и воздыхания...

   


        Придя вечером к ручью, юная пастушка Ириса ударилась в воспоминания. В прошлом году  прекрасный пастух Гилас признался ей в любви. Но выразить ответные чувства Ириса не могла: мешала девичья стыдливость («Ево желая зреть, я видя убегала: // А бывша без нево, совсем изнемогала»). Гилас, страдая от непонятного поведения возлюбленной,  решительно потребовал объяснений («… доколь тобой страдати мне не сносно? // Я день и нощь горя любовию, грущу, // И бегая, по всем тебя местам ищу»).

        Превозмогая стыд, Ириса, наконец, призналась Гиласу в своих чувствах, но тут же выказала опасение по поводу собственной слабости  («…я вверюся тебе: // А ты над слабою стал ныне полновластен, // Переменишься мне, другой пастушкой страстен: // И буду видеть я плененны взоры мной, // Тобой обращены к любовнице иной?»).

        Гилас успокаивает возлюбленную: если клятва любви будет когда-нибудь им нарушена, то пусть навсегда завянут все розы и «белы лилии родиться впредь не станут: // От ядовитых трав и от болотных вод, // Пускай зачахнет мой и весь издохнет скот».

        Слова любимого так впечатлили юную пастушку, что она тут же покорилась ему душой и телом.


_____________________________________________
Примечание:
  *Эклога — жанр античной буколической (пасторальной) поэзии. В буколиках (пасторалях) поэты прославляли красоты природы и прелести сельской жизни. Из латинских поэтов-пасторалистов прославился Вергилий.  В Западной Европе буколическая поэзия возникла сначала в Италии, в эпоху Возрождения, затем распространилась в поэзии других стран (А.П. Квятковский «Поэтический словарь», 1966).


 
           



        А . П. Сумароков играл первостепенную роль в формировании русской литературы XVIII века.

        Иными словами, не будь Александра Петровича, не было бы и Александра Сергеевича.

        Стало быть, есть повод ознакомиться с его литературным наследием поближе.

        Читая «Оды торжественные» (*), вскоре приходишь к неутешительному выводу, что без определённой подготовки тут делать нечего.  Всего 300 лет отделяют современного читателя от времени, в котором жил и творил  Сумароков (иначе говоря, смена 12-ти поколений)  — и уже не обойтись без словаря! А тут ещё и автор, словно в насмешку,  подзадоривает: «О, сберися смысл, сколько ти возможно, // И трудись, трудись, только осторожно».

        Для лучшего понимания пришлось, например, «перевести» некоторые фрагменты текста Ода е. и. в. всемилостивейшей государыне императрице Елисавете Петровне… на современный русский язык (в  прозе) — занятие, хоть и интересное, но немного утомительное.

        Эксперимент не прошёл даром: сколько образных выражений и сравнительных оборотов раскрылись  во всей своей драгоценной красе! Нанизанные  на нить повествования, образуют они вкупе роскошное ожерелье похвалы, предназначенное поразить воображение государыни и её окружения.

        Если рассматривать оду как искусство придворной лести, то, надо полагать, Сумароков овладел им в совершенстве (справедливости ради надо отметить, что  Ломоносов Михайло Васильевич достиг этого совершенства в ещё большей степени).


[center]Ода е. и. в. всемилостивейшей