Затем следуют короткие цитаты из классики фантастической литературы — Роджера Желязны и Харлана Эллисона. Их присутствие кажется одновременно отсылкой к мировосприятию героев (прежде всего к теме бесконечного пути в «Хрониках Амбера» и к концентрированному чувству ненависти, описанному у Эллисона), и контрастным штрихом, указывающим на возможный внутренний конфликт между тишиной сна и потенциально бушующими эмоциями. Эти чужие тексты не просто цитируются, а вплетаются в ткань рассказа, формируя у читателя ассоциации со странствием, лишённым чётких границ, и с глубокими, но затаёнными эмоциями.
Основная часть повествования переносит нас в заснеженное пространство, почти лишённое внешнего света, где герой едет в старом трамвае, движущемся по неведомым рельсам в «бесконечной» ночи. Этот трамвай становится метафорой пути, который может быть и реальным, и символическим. Автор последовательно использует мотивы одиночества, заброшенности и лёгкой полудрёмы: размягчённое восприятие пространства вокруг, отголоски ветра и снег, тёмные силуэты развалин и странные безымянные пассажиры.
За внешней размеренностью рассказа ощущается многослойность символических образов. Снег, ветер, старый трамвай — всё это детали пейзажа, но одновременно метафоры застывшего времени, заброшенных воспоминаний, общей «мертвенности» или зазеркального мира. Единственная точка уюта — старый диван и тёплое покрывало, под которым можно уснуть и отстраниться от холодного мрака. Но в этом же и основное напряжение текста: герой всё время балансирует между желанием спать вечно (то есть полностью отдать себя этому «нигде» и «никогда») и вынужденностью просыпаться, наблюдая за угасающими огнями, редкими выходами и входами пассажиров.
Важным приёмом становится и приглушённое описание деталей: мы не видим чётких лиц, не различаем характеров людей вокруг, всё сливается в темноте и полутьме. Эта туманность может парадоксально удерживать читательское внимание, заставляя вглядываться в каждую строчку в поисках смысловых подсказок. Но рассказ, словно следуя логике сна, не даёт ответов. Он лишь мягко подталкивает к размышлениям: откуда ведёт путь трамвая? Что это за жители домов-лабиринтов? Почему автор встраивает образы творчества (книга, картины) в сердце запустения?
Стилистически рассказ выдержан в духе спокойной, почти сонной созерцательности. Герой погружён в полудремотное состояние, и его внутренние ощущения становятся важнее внешнего мира. Автор ловко передаёт это ощущение: читатель как будто движется по «спирали» памяти и сна, где реальность перемешана с фантазмами и где само время становится текучим.
Особую роль в тексте играет книга «Вениамин Кривович Малефов. Искусство веков как единое существо», которую герой находит рядом с собой. Цикл иллюстраций («Трамвай в Бездне», «Лес в темноте», «Этюды в снегу») усиливает впечатление бесконечного скитания, без временных ориентиров. Эти названия звучат как фрагменты одного большого, непрерывного сна или истории без начала и конца.
Произведение оставляет впечатление глубокого и медленного созерцания некой «бесконечной ночной дороги» — пути, на котором мы преисполнены тёплого уюта и вместе с тем тревожного одиночества. Рассказ можно интерпретировать как притчу о переходе между мирами, о зонах памяти и забытья или же как аллегорию жизненного пути, где мы все время находимся «в дороге», а конечная остановка неизвестна.
***
Рассказ напомнил мне о моих записях, сделанных в сентябре 2020 года:
Вчера дослушала до конца «Траву ночей» Патрика Модиано, на французском. Еле-еле осилила, боролась с засыпанием постоянно и надеялась, что финал будет как у интересной детективной истории. Надо было мне сразу найти перевод на русский, тогда бы я не надеялась на интересный финал.
Аннотация к роману: «Ночная трава» французского писателя, Нобелевского лауреата (2014) Патрика Модиано (1945). В декорациях парижской топографии 60-х годов ХХ века, в атмосфере полусна-полуяви, в окружении темных личностей, выходцев из Марокко, протекает любовь молодого героя и загадочной девушки, живущей под чужим именем и по подложным документам, потому что ее прошлое обременено случайным преступлением…
И это - всё. Больше ничего в романе нет. Написано занудно и ввергает в сон.
Этот Модиано, судя по аннотациям, все время пишет в состоянии полусна и неясно о чем.
И в самом деле, между романом «Трава ночей» и рассказом «Рельсы в пустоте» можно увидеть общее в нескольких аспектах, несмотря на их различия в сюжете и антураже:
Сонная, сумеречная атмосфера
И у Модиано, и в рассказе «Рельсы в пустоте» доминирует ощущение дремоты, полуяви-полусна. Герои словно плывут по течению, пребывают в состоянии неопределённости или полузабытья.
Замедленный темп и акцент на внутреннем состоянии
В обоих произведениях действие разворачивается неспешно, с акцентом на субъективном восприятии и настроении, а не на событиях. Сюжет либо вторичен (как «загадка» у Модиано, которая, по сути, так и остаётся неразгаданной), либо размывается (как у героя, засыпающего в трамвае).
Недосказанность и приглушённая внешняя реальность
У Модиано часто неясна предыстория героев, многое остаётся на уровне намёков.
В «Рельсах в пустоте» тоже нет чёткого объяснения, что это за трамвай и куда он едет; многое ощущается скорее как атмосфера, чем как конкретные места.
Ощущение неопределённости и фрагментарности усиливает эффект «сновидчества».
Минимум явных конфликтов
«Трава ночей» позиционируется как роман с криминальной интригой, но активного действия там мало, а «преступление» лишь фон, дающий мистический флёр.
«Рельсы в пустоте» не содержит заметных внешних конфликтов, герой в основном погружён в собственные мысли и дремоту. Ощущение «внутреннего напряжения» создаётся не событиями, а общей атмосферой.
Мотив путешествия (в переносном смысле)
У Модиано это чаще всего «путешествие» по памяти, по теням прошлого, по улицам (и тайнам) Парижа.
В «Рельсах в пустоте» герой буквально едет в трамвае сквозь неведомые пейзажи, причём сам путь становится главным содержанием текста — бесконечной дорогой во тьму, без чёткой конечной остановки.
Общее между этими произведениями — именно состояние полусна и атмосфера «рассеянной таинственности», при которой читатель получает скорее впечатление и «настроение», а не стройную сюжетную линию. Оба текста можно назвать медитативными, «сновидческими», акцентированными на внутреннем ощущении героя в ущерб динамичному действию или ясным развязкам.
***
Если попытаться чётко определить жанр и направление рассказа «Рельсы в пустоте», то рассказ балансирует на стыке нескольких литературных традиций.
Фантастическая проза
Наличие ирреального (трамвай, идущий через «бездну» без видимых рельсов, застывшие во тьме пейзажи, почти нереальный мир за окнами) позволяет отнести текст к фантастике в широком смысле. При этом это не классическая «научная фантастика» и не фэнтези с привычным набором условностей, а скорее метафизическая или условно-сюрреалистическая фантастика, где важен не столько сюжет, сколько атмосфера и внутренние символы.
Сюрреализм / «сновидческая» проза
Общее ощущение сна, текучей реальности, в которой действуют собственные, не совсем логичные законы, сближает рассказ с сюрреалистической традицией. Автор не предлагает рациональных объяснений происходящего — всё возникает как смутные образы полузабвения. Наличие элементов, напоминающих полусознательное путешествие героя, подчеркивает «сновидческую» составляющую.
Магический (или мистический) реализм
Некоторые черты текста (мир, где фантастическое проявляется тихо и незаметно, где «реальность» и «ирреальность» переплетены) роднят его и с магическим реализмом. Однако обычно магический реализм подразумевает более приземлённую, «обыденную» обстановку, в которую вторгаются магические элементы. Здесь же сама обстановка с самого начала почти полностью погружена в ирреальность, поэтому «магический реализм» может быть лишь сопутствующей характеристикой.
Философско-метафорическая/экзистенциальная направленность
Рассказ можно рассматривать и как экзистенциальную притчу или философско-метафорический текст, где путешествие в трамвае служит символом пути, сна, перехода или застывшего времени. В нём мало действия, зато много внутренней созерцательности, заставляющей читателя искать глубокие смыслы.
Таким образом, наиболее точным будет назвать этот текст фантастическим рассказом с элементами сюрреализма (или сновидческой эстетики) и философской направленностью. Он не вписывается строго в какой-то один поджанр (это и не классический «хоррор», и не «тёмное фэнтези», и не чистый «магический реализм»), но соединяет в себе несколько черт сразу.
Если же говорить о направлении (или «школе») в более широком литературном контексте, то рассказ ближе всего к модернистской и постмодернистской традициям с их интересом к субъективности восприятия, образам-символам и размытым границам реальности.
***
Сюрреализм (от французского surréalisme — «надреализм») — это направление в искусстве и литературе, возникшее в начале XX века (официально — с публикацией «Манифеста сюрреализма» Андре Бретоном в 1924 году). Основные идеи сюрреализма были во многом вдохновлены психоанализом (в частности, теориями Зигмунда Фрейда о роли бессознательного и сновидений). Сюрреалисты стремились освободить воображение от логики и рационального контроля, чтобы проникнуть в более глубокие слои психики.
Основные черты сюрреализма
Освобождение подсознания
Сюрреалисты считали, что источником истинного творчества являются бессознательные процессы. Они пытались передавать в произведениях искусства всё то, что обычно вытесняется или подавляется сознанием: тайные желания, страхи, фантазии и грёзы.
Сновидческие образы
Художники и писатели-сюрреалисты сознательно воспроизводили логику (или, точнее, «алогичность») снов, где образы могут сочетаться неожиданным образом. Один из характерных приёмов — соединение несопоставимых объектов (так называемый «эффект остранения»), рождение новых смыслов через парадоксальные сочетания.
Автоматизм и эксперименты с техникой
В литературе сюрреалисты использовали методы «автоматического письма» (когда текст рождается спонтанно, без предварительной цензуры и редактирования). В живописи — приёмы, позволяющие художнику «выключить» сознательный контроль (например, метод «фроттажа» Макса Эрнста, при котором фактура случайно получается от трения бумаги о различные поверхности).
Разрушение логики и рациональности
Сюрреализм стремился вывести зрителя (или читателя) из зоны комфорта, ломая привычное представление о причинно-следственных связях и обычном порядке вещей. Сюрреалисты верили, что истинная реальность — это синтез сознательного и бессознательного, а не копия внешнего мира.
Сюрреализм тесно связан с темой сновидений.
Влияние Фрейда и психоанализа
Учение Фрейда утверждало, что сновидения — это «королевская дорога» к бессознательному, где проявляются подавленные желания и вытесненные образы. Сюрреалисты вдохновлялись идеей освободить эти образы и перенести их в искусство, минуя фильтр рационального ума.
Логика сна
Во сне границы времени и пространства размываются, а события могут сочетаться абсолютно нелогичным образом. Сюрреализм намеренно копирует и усиливает эти эффекты: разрывает привычную логику повествования и создаёт «сюрреальные» коллажи из разрозненных, порой противоречивых деталей.
Эффект ирреальности
Многие сюрреалистические картины (например, Сальвадора Дали, Рене Магритта) производят впечатление, будто зритель видит фрагменты сна, перенесённые на холст. В литературе (у Андре Бретона, Луи Арагона) используется похожий приём: тексты насыщены сильными визуальными метафорами, отсылающими к образам сна — от мнимых пространств до нелепых превращений.
Поиск подлинной свободы
Сюрреалисты полагали, что во сне мы максимально свободны, потому что воображение не сковано законами логики и социума. Стремясь воплотить «надреальное» (то есть высшую, интегральную реальность), они активно использовали «сновидческие» элементы, пытаясь прорваться к свободному, неограниченному творчеству.
Таким образом, сюрреализм и сновидческая эстетика неразрывно связаны общей идеей погружения в бессознательное, поиском образов и смыслов, которые выходят за пределы рационального восприятия мира. Сюрреалисты сознательно воспроизводили и трансформировали атмосферу сна в своих произведениях, чтобы освобождать читателя (зрителя) от «оков» привычного, предоставляя ему доступ к глубинному опыту и впечатлениям, обычно скрытым в тайниках психики.
***
Эффект остранения (от слова «странный», «чуждый») — это художественный приём, суть которого в том, чтобы представить привычное явление или предмет в необычном, «незнакомом» ракурсе. Тем самым автор добивается того, что читатель (или зритель) начинает смотреть на знакомое словно впервые, «остранять» своё восприятие. Этот приём призван освежить восприятие, вывести его из состояния автоматизма и заставить задуматься о том, что обычно воспринимается как само собой разумеющееся.
Впервые подробно об остранении заговорил русский литературовед и теоретик искусства Виктор Шкловский (1893–1984). Он ввёл это понятие в своей статье «Искусство как приём» (1917), где описал механизмы, с помощью которых литература и другие виды искусства могут влиять на восприятие реальности, делая её более «зримой» и эмоционально ощутимой. В рамках русского формализма остранение считалось одним из ключевых приемов искусства.
Приём остранения можно обнаружить в рассказе «Рельсы в пустоте».
Превращение привычного (городской трамвай) в «странное»
Обычно трамвай ассоциируется с повседневной городской жизнью: маршрут, рельсы, остановки, пассажиры. В тексте же он представляется как некое «древнее» или фантастическое средство передвижения, бесконечно скользящее в чёрном пространстве, где не видно ни рельс, ни конечной остановки. Это ломает наши ожидания и заставляет взглянуть на, казалось бы, будничную вещь (трамвай) совершенно по-новому — как на символ или даже мистическую субстанцию.
Смещение реальности в сонное, полузабытье
Автор помещает героя в обстановку, где граница между сном и явью почти стёрта, и мы невольно воспринимаем все детали (диван, старые покрывала, снег за окнами) так, как если бы видели их впервые: без привычных контекстов и объяснений. Это создаёт ощущение «странности» (остранения) знакомых предметов интерьера: то, что обычно кажется обычным салоном общественного транспорта, внезапно становится загадочным, почти «потусторонним».
Замедленный ритм и приглушённые детали
С помощью неспешных, почти медитативных описаний автор заставляет читателя задержаться на вроде бы незначительных мелочах: хлопьях снега на окне, старом диване, тёмных зарослях за бортом. Такая сфокусированность на деталях привычного мира (снег, стекло, обстановка салона) придаёт им иную ценность — мы начинаем видеть их через призму «инаковости».
Таким образом, за счёт необычной трактовки повседневных реалий (трамвай, путь, сон) и постепенного выведения читателя из привычной «логики реальности» рассказ использует эффект остранения, помогая взглянуть на знакомые вещи как бы в первый раз — с ощущением тайны и непредсказуемости.
***
Оценка рассказа
Атмосфера и стиль
Рассказ обладает ярко выраженным сновидческим, медитативным настроением, который удерживает читателя в состоянии лёгкой дремоты и погружения в описываемый мир. Автор умело передаёт ощущение полусна и таинственности, создавая притягательную атмосферу. За это можно поставить высокие баллы.
Образы и символика
Использование старого трамвая, движения сквозь заснеженные развалины, едва различимые пассажиры и книга с картинами — всё это удачные символические решения, позволяющие увидеть глубокие смыслы: вечный путь, цикличность, границу между забвением и реальностью. Символика усиливает впечатление и делает рассказ метафорическим.
Своеобразная структура
Рассказ не даёт читателю чёткой завязки или финала в классическом смысле. Сюжет протекает плавно, «волнами», с возвращающейся сонливостью героя. Это хороший приём, если цель — погрузить читателя в медитативное состояние, но для тех, кто, как я, ждёт развязки или конфликтов, такой подход может показаться чересчур фрагментарным и лишённым динамики.
Мастерство языка и стилистика
Язык рассказа в целом выразителен и подходит к атмосфере, однако некоторые читатели могут счесть долгие описания и подчеркнутую медлительность перегруженными деталями, замедляющими темп. Тем не менее, для жанра «сновидческой» фантастики это скорее достоинство, чем недостаток.
Недостаток плотности сюжета
Рассказ явно сосредоточен на настроении и внутренней «музыке», нежели на событиях. Это может вызывать ощущение незавершённости: вроде бы хочется узнать больше о «мире за окнами» и его законах, однако вместо ответов герой снова проваливается в сон. Приём оправдан тематикой, но многим читателям может недоставать структурных крючков или глубже раскрытых конфликтов.
За атмосферу, символику и стилистическое единство рассказ заслуживает высоких оценок — это сильная сторона произведения.
За недосказанность и туманность сюжета (что для одних будет плюсом, а для других минусом) можно чуть снизить общий балл.
В итоге получаем 8 баллов из 10 — очень хорошее атмосферное произведение, которое оставляет сильное впечатление, но при этом может быть воспринято неоднозначно из-за своей медитативной, фрагментарной формы.
