Спор о Сталине

сталинский режим был преступен и бесчеловечен. Сколько невинно загубленных жизней, сломанных судеб! Уничтожались лучшие люди. Прошедшие ГУЛАГ вспоминают, что нигде не встречали  столько высокообразованных, воспитанных, порядочных, духовно независимых людей, как там. Не было  им  места  в  той  системе.  –  Он  опять встал  и  зашагал  по  остановке. – При Сталине могли посадить за что угодно. За дворянское происхождение, за опоздание на работу на несколько минут, за подобранные на поле колоски, за приверженность генетике… – Лысый на миг замолк, перевел дух и продолжал: – …за хвалебный отзыв о зарубежной технике, за знакомство с иностранцами, за анекдот о Сталине, за то, что не донесли о таком анекдоте. – Он говорил взволнованно. Его пальцы нервно подрагивали. – Могли посадить «по подозрению в шпионаже». Это официальная формулировка. Вы только вдумайтесь! То есть официально признавалось, что человека могут осудить без доказательства его вины, только по подозрению. Неужели вы действительно хотите, чтобы это все вернулось? Как может не вызывать негодования такое попрание справедливости, здравого смысла, милосердия,  всех человеческих норм? – Лысый окинул взглядом всех присутствующих. – Ну как? Как? – Он вопрошал со страдальческими  нотками в голосе. – Это выше моего понимания!

– Мужик, сядь, а? – пробасил Вадик. – Не мельтеши.

Лысый сел. Порывистым движением зачем-то снял и снова надел очки. Помолчал. И заговорил снова.

– Я вижу лишь одно объяснение. Сердца сталинистов так жаждут любить Сталина, что они остаются глухи к доводам рассудка. Скажут себе: «Все сфабриковано», и отметают проблему. И со спокойной совестью любят Сталина. И не хотят вдуматься, насколько смехотворно такое утверждение. Хорошо, пытки-то на следствиях – чудовищные пытки – вы же не будете отрицать?

– И здесь нет доказательств, – покачал головой седой.

– Как нет? – воскликнул лысый. Он хотел вскочить, но сдержался. – А шифротелеграмма тридцать девятого года за подписью Сталина? В ней он  подтверждал, что пытать можно, что пытки разрешены с тридцать седьмого года.

– Фальшивка.

Лысый беспомощно развел в стороны руки.

– Даже не знаю, что сказать… Всегда в тупик становлюсь, когда оппонент отказывается признавать очевиднейшие факты. Что-то похожее испытываю, когда мне пытаются доказать, что человек произошел не от обезьяны. Хорошо, а тысячи свидетельств, воспоминаний тех, кто через пытки прошел? Что же, они тоже это все придумали? Ну это же несерьезно – такое отрицать. Эта мерзкая практика  – избивать, пытать подозреваемых – у нас до сих пор не изжита. С этим-то вы не станете спорить? Вот вам страшный отголосок сталинизма!

Девушка села на скамейку лысого, на самый край.

– Значит, так надо было, – твердо  сказал седой. – Сталин все делал для укрепления страны. Надо понимать, какая тогда, до войны, обстановка была. Страна находилась во враждебном окружении. Была угроза нападения. Поэтому Сталин хотел обезвредить пятую колонну. Жесткие меры были необходимы.

– Этими жесткими мерами Сталин лишь ослабил страну… Жесткие меры… Достоевский писал, что самая совершенная цивилизация не имеет право на существование, если для ее построения потребовались слезы хоть одного замученного ребенка.

– Ну, нашли на кого ссылаться.

– Ссылаюсь на одного из величайших писателей всех времен. Если не величайшего.

– Достоевский для меня не авторитет.

– То есть, вы пытки не осуждаете?

– В наше время осуждаю. А тогда, значит, они были нужны.

Лысый снова развел руками. Задумчиво произнес:

– Для меня очень важно было такой ответ услышать.

Минуту длилось молчание. Ливень стучал по навесу. Он, кажется, стал еще сильнее. Наконец, лысый тяжело вздохнул.

– Бесполезна наша дискуссия. Никогда сталинисты и антисталинисты друг друга не поймут. Слишком разное у них видение мира, слишком разные системы ценностей. – Он снова встал и опять заметался по остановке. Вадик что-то пробурчал себе под нос. Он глядел на лысого с неприкрытой враждебностью, рыжий – с плохо скрываемой насмешкой, седой – строго, а девушка – с любопытством. – Для антисталиниста огромное значение имеют такие понятия как свобода слова, свобода творчества, свобода самовыражения…

– В нашем доме антисталинистка живет, – хмыкнул Димон. – Мало того, что алкашка конченная, так еще и дура дурой. Ей, ясное дело,  без свободы творчества никак нельзя!

Все, кроме лысого, засмеялись.

– Я обобщенный портрет рисую, – парировал он на ходу. И продолжал: – Сталинист к этим понятиям равнодушен. Его вполне устраивает, что кто-то другой – вождь, генеральный секретарь – решает за него, что есть  истина. Он чувствует себя комфортно в такой ситуации. Не видит в этом ничего унизительного. Разве он способен правильно оценить роль исторического деятеля, если такие важнейшие вопросы его не интересуют? – Лысый  дрожащими пальцами поправил очки. – Для антисталиниста высшая ценность – человеческая личность. Он считает, что государство создано для людей. Всякое ущемление прав человека его возмущает. Сталинист уверен, что люди созданы для государства. Человеческую личность он не только не считает высшей ценностью, он вообще не очень высоко ее ставит. Нарушение прав человека его не возмущает. Отсутствует, значит, у него та часть души, где это возмущение загорается. Его даже пытки – пытки! – не возмуща…

– Был опрос, – перебил его Димон. – Оказалось, больше половины россиян  Сталина одобряют.

Лысый резко стал.

– И это печально. Не только печально – страшно! Если бы опрашивали только интеллигенцию, результат был бы другой. А к мнению интеллигенции надо прислушиваться.

– К мнению народа надо прислушиваться, – убежденно сказал Димон. – Народ свою страну любит. Народ свою страну никогда не предаст. Не то что интеллигенты некоторые.

– Да уж, – поддержал его Вадик.

– Слушайте, слушайте, что наша смена говорит, – одобрительно кивнул головой седой.

–  В интернете либералов-интеллигентов не очень-то любят. Мягко говоря… – произнес  Димон,  прищурив свои серо-зеленые глаза.

Лысый помрачнел.

– Высказывания в интернете – это тема особая. Сколько хамства, сколько махрового бескультурья. Сколько злобы. Сколько желания унизить, оскорбить другого человека, обычно совершенно незнакомого.

– В интернете ведь можно оскорблять безнаказанно, – вздохнула девушка.

– Вот именно! Оскорбляют женщин, оскорбляют старших... И какая нетерпимость к иному мнению! А ведь еще великий французский философ Вольтер говорил: «Мне глубоко чуждо ваше мнение, но я готов отдать жизнь за ваше право его высказывать».  Кстати, вот вам  еще один отголосок сталинизма. Не погубил бы Сталин настоящую интеллигенцию, и не было бы таких комментариев. И, – он мельком взглянул на Вадика, – не обращались бы на улице к незнакомым людям «мужик» и на «ты». Это бы считалось верхом бестактности. – Тот сердито фыркнул. – Да, сколько зла может принести один человек!

–  И  в  этом  у  вас  Сталин  виноват!    –    воскликнул    седой.    Щеки    его    порозовели.
Он немного помолчал и сурово добавил: – Ругать Сталина могут только неблагодарные люди. Вот таких, как вы, Сталин и сажал.  Мало  еще  посадил.

Он оглянулся на молодых людей, как бы ища поддержки.

Лысый сжал кулаки. То ли хотел унять дрожь в пальцах, то ли почувствовал гнев.

– Я бы сейчас, – загудел крепыш, – всех этих…

– Вадик! – поспешно сказала девушка.

– Ладно, молчу…

– Эх, был бы Сталин жив! – с глубоким чувством произнес седой.

– Рабские души! – закричал вдруг лысый. – В душах благородных, гордых к Сталину может быть только ненависть!..

– Закрой хайло, а? – грозно пробасил Вадик. – А то я за себя не ручаюсь.

Девушка всплеснула руками.

Неожиданно лысый начал выкрикивать ругательства. Это был отборный, замысловатый мат.

Все с изумлением уставились на него. Квадратная челюсть Вадика отвисла. Димон  цокнул языком. Этот звук как будто отрезвил лысого. Он осекся и застыл с открытым ртом.

– Во выдал! – искренне восхитился рыжий. – Мой респект.  Я так не умею. Но! – Он выставил вперед ладонь, как это делал лысый. –  Воспитанные люди при даме не матюгаются. Это верх бестактности.

Лысый встрепенулся. Шагнул к девушке и, глядя на нее виноватыми глазами, пробормотал скороговоркой:

– Простите ради бога. В колонии научился. Сидел в советское время за диссидентство.  Ничего не могу с собой поделать.

Он повернулся, выскочил на улицу, под ливень, и, быстро шагая по лужам, стал переходить дорогу.

– Дождь-то как по лысине барабанит! – хохотнул Димон.

Девушка грустно глядела лысому вслед.