Запахи. На первом месте, конечно же, кухня! царь ароматов – пражский торт. В кухне колдует мама, а значит, будут и салаты, и закуски, и жаркое, и, среди них царь ароматов - пражский торт – нежнейший, словно шоколадное облако. И конечно же из столовой плывет аромат елки- царицы праздника, настоящей, с темно-изумрудной хвоей!
Звуки. Шелест, шуршание и шорох. Изумительный – до дрожи в сердце! – шелест распаковываемых подарков. Шорох и шуршание нарядной бумаги и картонных коробок, из которых извлекается сверкающее чудо – елочные игрушки.
Краски. Боже, сколько их! Разноцветный карнавал жизни – зеленые плюшевые занавески, бордовый ковер, белая скатерть и красавица ель, вспыхивающая яркими огнями. Предвкушение праздника сильнее его самого. Кажется, что и жизнь надо прожить вот так, предвкушая праздник!
Но в 1981 году к трем волшебным китам прибавилась еще одна грустная акула по имени Болезнь. И мир запахов, звуков, красок сразу увеличился. Прибавился запах лекарств, звук шаркающих тапочек и приглушенные цветовые пятна. Ослабевший после тяжелого гриппа организм наотрез отказывался бегать, а глаза болели от яркого света. Но попробуй в 12 лет от роду не покидать кровати, когда вовсю ощущается праздник! Пытка! Даже книги любимые не спасали!
Чтобы как-то удержать меня в лежачем состоянии, мама поставила около кровати радиоприемник. Энтузиазма он у меня не вызвал.
- Зачем? – безучастно спросила я. – «Концерт по заявкам» слушать?
- Хоть что-нибудь! – вскипела мама. – Ты понимаешь, что тебе пока скакать нельзя? Целый месяц болела, еле оклемалась. Ходишь, держась за стенку, как тень. Надо ведь восстановиться, набраться сил. Понимаешь?!
Я не понимала. Зато ясно осознавала, что бесцельное валяние в кровати продолжится. Маме, очевидно, было немного стыдно передо мной, но, что поделать – режим есть режим! Она ретировалась на кухню, а я в мрачнейших чувствах включила приемник. Пусть уж развлекает, раз поставили. В черной его утробе что-то булькнуло, и бодрый женский голос сообщил, что «… прозвучат в исполнении Алексея Баталова».
Не успела я понять, что "прозвучат", как полился бархатный баритон:
Среди других играющих детей
Она напоминает лягушонка.
И словно по волшебству новогодние звуки, запахи и краски отступили. Не исчезли, нет, но, будто деликатно стушевались перед стихотворными строками. Когда же прозвучала последняя строфа:
А если это так, то что есть красота
И почему её обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?, -
хотелось только двух вещей – чтобы магия поэтического слова продолжалась, и чтобы назвали автора этой магии. И, когда бодро было произнесено: «Вы прослушали литературно-музыкальную композицию на стихи Николая Заболоцкого», я не удивилась. Эти проникновенные строки могли принадлежать только ему, создавшему изумительное поэтическое переложение «Слова о полку Игореве» и жемчужину его – «Плач Ярославны». Как, затаив дыхание, слушали мы в школе полные любви и нежности слова:
Возлелей же князя, господи́не,
Сохрани на дальней стороне,
Чтоб забыла слёзы я отныне,
Чтобы жив вернулся он ко мне!
Нет, я уже не жалела о бесцельно проведенных часах постельного режима. И даже любимый праздник заиграл для меня новыми красками. Одни только завораживающие строки:
Очарована околдована
С ветром в поле когда-то повенчана
Вся ты словно в оковы закована
Драгоценная ты моя женщина, -
забирали сердце в сладкий плен. Обычные слова, переплавленные в горниле таланта и любви, являли миру чудо. И с ним не хотелось расставаться. И хотелось узнать об их авторе как можно больше. Так началось мое открытие мира Николая Заболоцкого. Мира сложного, путаного, не всегда понятного, но невероятно притягательного.
***
Николай Алексеевич Заболоцкий родился 7 мая 1903 года близ Казани.Отец его был крестьянином, выучившийся на агронома, а мама учительницей, приехавшей с мужем в деревню из города. В третьем классе сельской школы Николай Заболоцкий начал издавать свой рукописный журнал с собственными стихами и очень любил творчество Блока и Ахматовой.
В 1920 году, Заболоцкий уехал в Москву и поступил одновременно на филологический и медицинский факультеты Московского университета. Он выбрал медицинский, но проучился всего семестр, и не выдержав студенческой нищеты, вернулся к родителям в город Уржум.
Потом он переехал в Петроград, где поступил на отделение языка и литературы Пединститута имени Герцена, которое окончил в 1925 году. За душой к тому времени он имел по собственному признанию, "объемистую тетрадь плохих стихов". А в 1926 году был призван на военную службу. Армейская служба с 1926 по 1927 год пошла ему на пользу - именно в эти годы он написал свои первые значимые поэтические произведения.
Очень любил живопись. Любимыми художниками его были Шагал и Брейгель. Умение видеть мир глазами художника осталось у поэта на всю жизнь и повлияло на своеобразие поэтической манеры.
В 1927 году вместе с Даниилом Хармсом, Александром Введенским и Игорем Бахтеревым Заболоцкий основал литературную футуристическую группу ОБЭРИУ. В том же году состоялось первое публичное выступление обэриутов "Три левых часа". Заболоцкий стал в одночасье известным.
"Заболоцкий был румяный блондин среднего роста, склонный к полноте, — вспоминал писатель Николай Корнеевич Чуковский, — с круглым лицом, в очках, с мягкими пухлыми губами. Наружность у него была самая что ни на есть бухгалтерская, совсем не поэтическая. Крутой северорусский говорок оставался у него всю жизнь, но особенно заметен был в юности. Манеры у него смолоду были степенные, даже важные. Впоследствии я даже как—то сказал ему, что у него есть врожденный талант важности — талант, необходимый в жизни и избавляющий человека от многих напрасных унижений. Сам я этого таланта был начисто лишен, всегда завидовал людям, которые им обладали, и, быть может, поэтому так рано подметил его в Заболоцком. Странно было видеть такого степенного человека с важными медлительными интонациями басового голоса в беспардонном кругу обэриутов — Хармса, Введенского, Олейникова. Нужно было лучше знать его, чем знал его тогда я, чтобы понять, что важность эта картонная, бутафорская, прикрывающая целый вулкан озорного юмора, почти не отражающегося на его лице и лишь иногда зажигающего стекла очков особым блеском".
Первый сборник стихов «Столбцы» вызвали бурю восхищения и негодования одновременно. Начиналась борьба против формализма, рождался социалистический реализм, а "Столбцы" не вписывались в него оригинальной авторской философией единения и сотворчества человека и природы. Заболоцкого начали травить, причем больше усердствовали ближайшие «бывшие» единомышленники. Но
он не подавал виду, что ему тяжело или больно. Ведь «душа обязана трудиться» -этими своими почти предсмертными строчками он выразил жизненное кредо, сформированное в молодые годы. И он не позволял душе лениться, расслабляться, жалеть себя. "Искусство похоже на монастырь, где людей любят абстрактно. Искусство — не жизнь. Мир особый. У него свои законы, и не надо его бранить за то, что они не помогают нам варить суп".- писал он одному из друзей.
На выпускнице Петербургского педагогического института Екатерине Васильевне Клыковой Николай Заболоцкий женился в 1930 году. В этом браке у него родилось двое детей. С женой и детьми он жил в Ленинграде в "писательской надстройке" на канале Грибоедова.
"Это была, прямо говоря, одна из лучших женщин, которых встречал я в жизни, — писал об Екатерине Васильевне, жене Заболоцкого, Евгений Шварц. — Познакомился я с ней в конце двадцатых годов, когда Заболоцкий угрюмо и вместе с тем как бы и торжественно, а во всяком случае солидно сообщил нам, что женился. Жили они на Петроградской, улицу забыл, кажется, на Большой Зелениной. Комнату снимали у хозяйки квартиры — тогда этот институт еще не вывелся. И мебель была хозяйкина. И особенно понравился мне висячий шкафчик красного дерева, со стеклянной дверцей. Второй, похожий, висел в коридоре. Немножко другого рисунка. Принимал нас Заболоцкий солидно, а вместе и весело, и Катерина Васильевна улыбалась нам, в разговоры не вмешивалась. Напомнила она мне бестужевскую курсистку. Темное платье. Худенькая. Глаза темные. И очень простая. И очень скромная. Впечатление произвела настолько благоприятное, что на всем длинном пути домой ни Хармс, ни Олейников (весьма острые на язык) ни слова о ней не сказали. Так мы и привыкли к тому, что Заболоцкий женат. Однажды, уже в тридцатых годах, сидели мы в так называемой "культурной пивной" на углу канала Грибоедова, против Дома книги. И Николай Алексеевич спросил торжественно и солидно, как мы считаем, — зачем человек обзаводится детьми? Не помню, что я ответил ему. Николай Макарович (Олейников) промолчал загадочно. Выслушав мой ответ, Николай Алексеевич покачал головой многозначительно и ответил "Не в том суть. А в том, что не нами это заведено, не нами и кончится". А когда вышли мы из пивной и Заболоцкий сел в трамвай, Николай Макарович спросил меня как я думаю, — почему задал Николай Алексеевич вопрос о детях Я не мог догадаться. И Николай Макарович объяснил мне у них будет ребенок, вот почему завел он этот разговор. И, как всегда, оказался Николай Макарович прав. Через положенное время родился у Заболоцкого сын. Николай Алексеевич заявил решительно, что назовет он его Фома, но потом смягчился и дал ребенку имя Никита".
В 1933 году Заболоцкий написал поэму "Торжество земледелия". И сразу после ее выхода власти признали Заболоцкого "апологетом чуждой идеологии" и "поборником формализма". В этом же году должна была выйти книга его стихов, но ее издание притормозили.Чтобы заработать себе деньги на жизнь, Заболоцкий начал работать в детской литературе, писал стихи и прозу для детей.
В 1937 году был опубликован второй сборник стихов Заболоцкого под названием "Вторая книга, а 19 марта 1938 года поэт был арестован и осуждён за якобы антисоветскую пропаганду. От смертной казни его спасло то, что он не признал обвинения в создании контрреволюционной организации. Его приговорили к пяти годам заключения. В реальности отсидел семь, включая два года ссылки.
Представление о лагерной жизни даёт книга "Сто писем 1938—1944 годов". Она была подготовлена самим Николаем Алексеевичем. В нее были включены выдержки из его писем к жене и детям и мемуаров : "[i]Первые дни меня не били, стараясь разложить морально и физически. Мне не давали пищи. Не
Воистину, в тихом омуте черти водятся:)
Хотя, с другой стороны, ей, наверное, с ним было непросто.
Через драму этих отношений проступило со всей очевидностью то, что могло быть навсегда скрыто, не только от других, но и от самих себя, за фасадом аккуратности и педантичности (у него) и улыбчивой простоты (у неё).