Здесь, когда-то...

    Ветер. Иссушающий, нескончаемый, горячий, словно прошедший через горнило печи, он не приносил облегчение от удушающей жары. Наоборот,  ветер  вытягивал последнюю влагу из земли, превращая её в потрескавшуюся бесплодную равнину, или в ползущий песок,  громоздившийся барханами, перебирающимися под его порывами с места на место.  Он весь состоял из мельчайших песчинок, которые хлеcтали по коже и, как наждак, рвали её, причиняя ещё большие боль и страдания.
         Песок был везде.  Взгляд скользил по нему до самого горизонта, натыкаясь на вздыбленные барханы, но ни где не обнаруживал признака живого.
         Наша группа стояла на вершине одного из этх песчанных холмов и оглядывала окресности, в полуха слушая неторопливую речь нашего спутника – местного жителя старика Юсуфа. Он говорил монотонно, всем видом своим демонстрируя безразличие и обречённость. Алишер, член нашей группы, переводил.
         – Здесь, под нами, когда-то был сад. Персики росли. Сладкие, сочные. Кишлак весь зелёным был. Урюк, айва, гранат – всё росло возле каждого дома.  Вон там, – старик махнул рукой куда-то в желтоватую, мутную даль, – море было. Там и сейчас корабли стоят. Только не в воде, а в песке.  А здесь  заур протекал.
         Алишер пояснил:
         – Заур – это большой арык, канал даже.  Зауры от реки шли, а уже от них вода арыками на поля  подавалась.
         – Где вода, там жизнь, – продолжал старик. – Только кто-то решил, что  где-то в другом месте она нужнее. Реку развернули. Вода ушла. Море ушло. Пришёл песок. Вначале сажали защитные полосы деревьев, но поливать их было не чем. Погибли они. Песок всё захватил. Засыпал. Похоронил сады, кишлак, многих людей. Остальные ушли.  Теперь здесь только пустыня и я. Но совсем скоро останется только пустыня.
         Старый Юсуф замолчал, опёрся на свою суковатую палку и, привычно прищурив глаза, стал смотреть в бесконечную песчанную равнину.
         Мы тоже какое-то время смотрели на пустыню, ощущая в душе горечь за когда-то цветущий край  и обиду за своё  бессилие что-либо изменить. Потом, повздыхав, стали спускаться к машинам, ожидавшим внизу, у дороги – последнего признака цивилизации в этих местах.
         Как давно это было? Двадцать, может двадцать пять лет назад. Для человека – давно. А для природы? Наверно, мгновение, миг.

         Ветер. Иссушающий, нескончаемый, горячий, словно прошедший через горнило печи, он не приносил облегчение от удушающей жары.
         Мы стоим на вершине песчанного бархана и я, стараясь скрыть непреходящую горечь, будничным и безразличным голосом говорю:
         – Здесь, под нами, был залив великой реки. Когда-то мы ездили сюда на рыбалку. Такие язи ловились...