тельцем,открытые,блекло-голубые глаза его необычайно серьезно,не моргая смотрели на потолок,крашенный подсиненным зубным порошком…
Гошкина, сплюснутая подушка,в засаленной наволочке отчего-то лежала несколько сбоку,отчего подбородок брата казался высокомерно вздернут, словно мальчишка знал нечто такое,чего мне уже не суждено никогда разгадать.…И тут я заметил в дверях кухни отчима,старательно вытирающего руки кухонным полотенцем. На мгновенье наши глаза встретились и он,он скривившись как от кислого,резко развернувшись скрылся в кухне.
Врач,приехавший на карете скорой помощи,зафиксировал смерть ребенка, ничего подозрительного в ней не узрев…
-…Бывает. Бывает ребятки. Все в жизни бывает… Тем более такой трудный ребенок… Наследственная так сказать патология…
Он ушел,плотно прикрыв за собой дверь,как само собой разумеется взяв у отчима(вот же щедрая сука)двадцати пяти рублевку и с его уходом, в квартире повисла напряженная,шершавая тишина.
Мать сморкаясь натирала крашенные яйца подсолнечным маслом,а отчим развив непривычную для него активность куда-то звонил,договариваясь о гробе, венках,музыке и все такое…
А я ушел в гости к товарищу,живущему в соседнем доме и выпросив у его отца стакан водки, долго и горько плакал, осознавая, что с уходом из жизни Гоши,в моей душе случилось нечто необратимое –похоже, что с этого дня, я на всем белом свете остался совершенно один…
5.
…Вот уже две недели прошли со дня моего пятнадцатилетия, а я так и не получил еще ни одного подарка.
Хотя нет,вру. Меня сегодня ни разу не били. Ни кулаками,ни дубинками, ни шлангами… Мой следователь отсутствовал и меня просто-напросто сегодня не вызывали на допрос…
Кроме меня в камере сидело еще четверо:старый пень,плюнувший в харю милиционеру,без спросу отсыпавшему в карман своей шинели два стакана жареных семечек(старик подторговывал ими в подземном переходе,хотел подкопить себе на похороны),двое карманников задержанных и избитых пассажирами трамвая,и мужик,в состоянии аффекта ошпаривший кипятком голую задницу любовника своей супруги.
Старик больше всего переживал не о своей будущей судьбе,а о судьбе двух ведер сырых семечек, хранимых им на балконе.
-Сопреют,как пить дать сопреют… Их же переворачивать надобно…
Жаловался он мне, обмывая мое окровавленное лицо.
Карманники играли в карты,в «очко» на щелбаны, страшно жульничая при этом и громко призывали всех сокамерников в свидетели собственной честности.
А рогатый супруг,рассказывая о случившемся, горестно разводил длинные руки с тонкими изящными кистями интеллигента и вздыхая заканчивал под громкий хохот и стоны камеры:
- Вообще-то я ей хотел жопу обварить, да они позу поменяли…
Из окна,если встать на цыпочки была видна крыша моего дома- волнистый шифер да рога антенн.
Я смотрел на крышу своего дома и вспоминал последние часы своего пятнадцатилетия.
Матери не было дома,ее вторая смена заканчивалась рано утром и в квартире я был один,если конечно не считать отчима, лежавшего на полу и перегородившего собой коридор.
Лужа крови,казавшаяся почти черной при свете бледной нашей лампочки,все время увеличивалась,протекая длинными темными полосами по швам между половой доской.
Глядя на эту мертвую сволочь, мне отчаянно вдруг захотелось холодного молока и я перешагнул через него, с любопытством разглядывая разполовиненное его горло.
Хрящеватый кадык отчима в разрезе светился чем-то бело-осклизлым, и меня чуть не стошнило глядя на эту страшную его рану. Я дернулся, неловко подпрыгнул, подвернув ступню и спиной упал на отчимовский живот,прикрытый линялой тельняшкой.
Труп грустно и протяжно выдохнул через распоротое горло, и я, тут же,прямо на него блеванул горькой,жгуче-острой желчью. Вытерев окровавленные руки о свои брюки, я подошел к телефону и вызвал наряд милиции,после чего выкурил пару сигарет,прополоскал рот водой, и наконец-то выпил холодного молока.
Впрочем с молоком можно было и не торопиться: здоровенный,подвыпивший сержант вместо приветствия играючи ткнул меня огромным, веснушчатым кулаком в живот и ласково спросил, наблюдая за моими безуспешными попытками подняться с пола, или хотя бы отползти от лужицы извергнувшегося из меня молока.
- Куда бритву дел,сучонок?
Я как мог объяснил ему,что мне только сегодня исполнилось пятнадцать лет и я еще вообще не бреюсь,а отчим брился одноразовыми станками,а ими даже при желании так горла не располосовать…
Наскоро обыскав квартиру и не найдя бритву, милиционеры(трое лбов с обвислыми пистолетными кобурами на ремнях поверх еще более обвислых животов), выскребли из кухонного стола все ножи(на экспертизу,как я понял),и пнув меня каждый по разику кто куда попал(наверное от скуки),вывели из квартиры.
Судя по всему,мой беспристрастный рассказ о том,что я вернувшись с прогулки,вечером, нашел мертвого отчима в коридоре, и к его гибели естественно никаким боком причастен быть не могу, следствие не удовлетворяло, и наверное поэтому били меня жестоко и не особо опасаясь за побои как на лице моем,так и на теле…
Но бритву они так и не нашли….
На днях,вместо следователя со мной беседовала женщина – психолог, до отвращения толстая дама с черными усиками под крупным носом с темными,хорошо заметными порами. Она заставляла меня отвечать на дурацкие вопросы бесконечных тестов,и сверяла мои ответы с ответами в толстой потрепанной книжке, пестреющей разноцветными закладками. Уж не знаю,удовлетворили ли ее мои ответы, но узнав, что мой любимый предмет в школе – литература, она дала мне толстую тетрадь,ручку и попросила описать последние дни или месяцы моей жизни перед задержанием. И еще она обещала,что до суда меня бить больше не будут.
Перед самым нашим расставанием, она вдруг спросила,часто ли я плачу и когда я на мой взгляд плакал наиболее безутешно.
Я хмыкнул, внимательно посмотрел в ее глаза,крупные,влажные,чуть на выкате,на ее темные брови сросшиеся на переносице, на ее обвислый, крупный нос и рассказал ей историю, о которой никто кроме моей матери знать не мог…
У моего отца была одна слабость,или как сейчас принято говорить хобби. Он самозабвенно любил собирать, коллекционировать поделочные и полудрагоценные камни. И не то что бы он их собирал как например там геолог или минеролог, согласно классификации: прочности,редкости, химического состава и прочей лабуды… Нет,совсем не так собирал камни мой отец. Найдя где ни будь интересный на его взгляд камушек,он у себя на заводе идеально отшлифовывал и отполировывал только одну его сторону, и только после этого торжественно выставлял его в большом шкафу на полках,сплошь забитыми ранее найденными экспонатами. Ради этих своих камней,куда только он нас с матерью не таскал:
И в Ильменский заповедник, и на Копейские разрезы,и в Свердловские карьеры, и да разве всего упомнишь…
И вот как-то идем мы втроем в сторону Миасса,по шоссе. Совсем пустое шоссе,ни спереди, ни сзади, ни одной машины. Воскресенье потому-то,да и утро…
А прямо перед нами ,где-то за метр,или полтора скачет лягушка, можно сказать лягушонок, да так здорово,что и я,и мать с отцом на этого прыгуна без смеха смотреть не можем…Он как нарочно подождет пару секунд,и как только наши тени падали ему на голову,он отбрасывая свои ножки с мускулистыми ляжками недовольно прыгал вверх и вперед…
Так и шли мы какое-то время вчетвером: я ,отец,мать, да лягушонок,как вдруг впереди машина,грузовая с деревянными бортами,несется во всю прыть,только пыль позади облаком ползет.
Мы как-то автоматически сошли с дороги,стоим среди пыли,ждем когда машина мимо нас пролетит,а о лягушонке,дружке нашем новом совсем и позабыли.
А когда пыль улеглась,на дороге я увидел расплющенную лягушку.
Вот тогда у меня наверное и случилась первая в жизни,самая настоящая истерика,со слезами навзрыд, с соплями ,с воплями во весь голос…
6.
Совершенно неопытный,молодой,прыщеватый паренек-адвокат,предоставленный мне по закону, в пух и прах разрушил все пункты обвинения прокурора. Что интересно,но эта моя тетрадка, подаренная мне психологом,и исписанная мною с одной целью- забыться и убить время, фигурировала, и у обвинения, и у защиты одновременно.
Как мне показалось суд ко мне был довольно снисходительно настроен, быть может тут сыграла роль мое несовершеннолетие, а может быть и гнусная личность отчима…
Мать моя,в суд не пришла(я так и не узнал о ее мыслях по поводу всего этого дерьма), да это наверное и к лучшему -боюсь, что вид ее покрасневшего,опухшего от слез лица,не вызвал бы в моей душе,несколько очерствевшей за время проведенное за решеткой, ни каких светлых ассоциаций, а чернухи мне за мои пятнадцать лет, и так пришлось испробовать предостаточно.
…Карманники из моей камеры(довольно милые,хоть и несколько ограниченные ребята), на прощание выкололи мне на левом предплечье по-моему глупейшую наколку:
«КТО НЕБЫЛ,ТОТ БУДЕТ,КТО БЫЛ НЕ ЗАБУДЕТ!»
Я честно говоря не очень люблю татуировки,но тут особо не возражал, хай бы с ней,тем более что место такое:даже коротким рукавом прикроется….»
…Я сидел за своим столом и бездумно смотрел сквозь окно на высокую, обосранную голубями фигуру чахоточного чекиста.
Крохотные фигурки людей спешили куда-то по своим,точно таким же крохотным делам, и им всем было глубоко наплевать,что где-то там,в невесть зачем открытой Америке,при осмотре прибывшего из России самолета,в отсеке,куда убираются шасси, найден насквозь промерзший парнишка,сын генерала,всю свою жизнь,прослуживший в некогда всесильном КГБ.
-Клавка!
В полголоса проговорил я, в полу прикрытую дверь, снимая китель и небрежно бросая его на спинку своего жесткого стула.
Клавдия Мироновна,молодая женщина с неправдоподобно тонкой талией и длинной,породистой шеей,моя личная секретарша в чине старшего лейтенанта, и я уверен- штатный осведомитель,старательно и тщательно собирающий на меня компромат, неслышно появилась в кабинете,привычно заперла дверь на ключ,и на ходу расстегивая пуговицу форменной юбки направилась к столу.
-Принеси водки,Клавдия. Холодной. Много. И стакан…И что б непременно стакан. Ты слышишь,Клавк!?
Остановил я ее и вновь приоткрыл тетрадь сына.
-…Да сынок. Ты многое,очень многое смог додумать,домыслить,вообразить себе….Что-то услышал от меня,что-то от своей матери,что-то подсказало тебе твое богатое воображение, и у тебя в конце- концов сложилась(как ты посчитал),цельная мозаика…
Ты, малыш, попытался мысленно прожить мою никчемную жизнь. Проиграть ее снова и снова, как бездарную,одноактную пьеску… Сынок, для этого,тебе нужно было хотя бы день,да что там день,хотя бы час прожить бок о бок с таким говном как мой отчим…
А ты,ты решил осудить меня,посчитав, что во всем разобрался,все понял…Если это так,то ты жестокий судья,безжалостный и бескомпромиссный. Много безжалостней того судьи,там,ну ты понимаешь…
Когда-то и я считал ,что так же как и ты, имею право вершить суд,свой,единственно верный и справедливый… Осудил отчима,вовремя не простил свою мать,царство ей небесное, отчего по большому счету я и сбежал в Москву…
Ты, со свойственной наверно всем молодым людям своей,
