выколотая цепочка с небольшим крестом. По правую и левую стороны от креста, друг на друга внимательно смотрели два профиля: Сталин и девица, с пухлыми, капризно оттопыренными губами…
Священник несколько успокоился, вновь сел за стол и проговорил, разглядывая искусно вырезанное в свинце лицо Иисуса.
– Нет, Иван, Макаренко вам уже не поможет.…Поздно. А что до отпущения грехов, то нет, нет, к сожалению, брат мой. Поймите, не тот исповедует грех свой, кто сказал: «согрешил я», и потом остается во грехе, но тот, кто обрел грех свой и возненавидел.
Василий Иванович вздохнул, поцеловал крест, перекрестился и продолжил, устало прикрыв глаза дрожащими веками.
- Постарайтесь осознать Иван, что во время исповеди, сам Христос стоит между священником и грешником и именно он, Спаситель наш, а не служитель церкви решает, отпустить человеку те или иные прегрешения или нет. И именно Христос сейчас через меня, его жалкого раба, говорит вам: что нет, нет тебе сын мой пока отпущения грехов твоих.…А кошмары твои, что являются к тебе во сне, это еще не повод для отпущения грехов. Это быть может только начало твоего выздоровления.…Подождем еще.…Посмотрим, что дальше будет.…А там, кто знает.…Бог милостив.…Подождем.
- А ты не боишься, отец Василий, что я сейчас глазом моргну, и тебя на ремешки такие же, как и я, грешники располосуют? Не боишься?- Иван Мрачный приподнялся на локтях и в упор с каким-то страшным нездоровым интересом уставился на побледневшего священника.
- Зачем лгать?- проговорил, поднимаясь из-за стола протоиерей.- Конечно, боюсь. Но уж лучше я совсем брошу свою службу во славу Божию, чем отпущу грехи такому человеку, каким вы являетесь сегодня. Прощайте Иван. Прощайте.
Остапов перекрестился и направился к двери, спиной чувствуя взгляды десятков глаз…
Словно крахмал в щепотке скрипел снег под ногами необычайно уставшего священника, с громким шуршанием вырывался белый плотный пар из его рта, но Василий Иванович, как это ни странно совсем не чувствовал холода, как впрочем и того, что к его бессильно согбенной спине, прилипла насквозь промокшая ряса.
6.
«…В неволи вы не падайте духом
Мы вместе с вами позовем в божий дом
Хоть тяжка ваша доля и хоть слезы польются
Но христова свобода ждет борцов впереди»…
…- Слушай, Катя, а ты откуда песню эту знаешь?- пораженный священник даже приостановился, заслышав ее в исполнении девчонки.
- Аааа- протянула Катька и не оборачиваясь махнула рукой. – Это все дедушка…Он как кедровой настойки нанюхается (и зачем он ее нюхает?), так эту песню и поет…Правда не всю, а только вот этот куплет…- Девчонка фыркнула и, перешагнув рельсы, направилась к еле заметной тропе тонкой рыжей змейкой уползающей вниз.
- Ты дядя Вася не бойся разбиться. Здесь камень кончается, глина идет…Она после грозы совсем мягкая. Главное пятками сильнее бей и не упадешь.
- Хорошо. - Покорно произнес отец Василий и тут же, буквально только вступив на тропу, поскользнулся и, сбив по пути свою малолетнюю проводницу, понесся вниз, широкой спиной и задницей ощущая каждый камушек и бугорок склизкой как мыло глины.
Девчонка бесстрашно, словно на салазках развалившись на впалом животе скользящего вниз мужика, радостно смеялась, от избытка счастья даже крепко и часто пиналась каблуками своих ботинок по коленям Остапова.
- Господи, что будет с рясой!?- успел подумать избитый падением отец Василий, как тут же, с разгону, разбрасывая комья глины и грязные мутные брызги дождевой воды влетел в небольшую но довольно глубокую лужу пересекающую тропу. Катя по инерции отлетела на несколько шагов вперед и довольно удачно приземлилась в широкие рваные заросли татарника, а вот Василию Ивановичу повезло много меньше. Лишь через несколько минут перед посиневшей от хохота девчонке, появился грязный, избитый, основательно промокший Остапов, в клочья распоротой рясой.
- Хорош священник, ничего не скажешь.- Горько проговорил он и морщась от боли и стыда попытался хоть кое-как отодрать прилипшее к телу безвозвратно испорченное облачение.
- Ну и как я теперь, по-твоему, буду исповедовать твоего деда? Как!?
- Делов - то!- махнула пренебрежительно успокоившаяся Катя. – У меня знаешь мама, какая рукодельница? Она тебе враз рясу заштопает, постирает и выгладит…
- Это уж точно…- с сомнением пробурчал бывший зека, разглядывая унылые и кособокие домишки, по большей частью крытые дранкой и соломой, бессистемно, вразнобой притулившиеся на единственной похоже в селе улице, петляющей вдоль берега таежной, довольно бурной реки. Он шел, прихрамывая, взяв девочку за руку, кожей чувствуя, что из каждого дома, из каждого окна на них смотрят десятки любопытных глаз.
- А что ты хочешь!? – понимающе проговорил священник самому себе, тихо улыбаясь в нечесаную, неухоженную бороду. – Деревня есть деревня.…Все на виду…
Девчонка, вдруг отчаянно покраснела и, вырвав ладошку из руки Василия Ивановича, проговорила, резко сворачивая к ближайшей избе.
-Ну вот, дядя Вася, мы и пришли…
Калитка скрипнула и из дома, пройдя через палисадник, вышла совсем еще молодая, худенькая женщина в легкой татарской душегрейке без рукавов…
- А вот и мама!- обреченно прошептала Катя, и грустно взглянув на священника, незаметно подтолкнула его к женщине.
- Мама. А это дядя Вася. Он поп и хочет у нас жить…- после чего самым невероятным образом словно растворилась в воздухе, но уже через мгновенье, приоткрыв окно, она вновь уверенно и радостно кричала на всю улицу:- Мама. Зови дядю Васю пить чай. Чайник я уже поставила.
- Ну что ж дядя Вася.- Вздохнула женщина, без стеснения разглядывая протоиерея такими же, как и у дочери, большими зелеными глазами. – Пойдемте в дом, чай пить…
7.
Начальник ЛО № 9, Георгий Степанович Благов, грузный и рано полысевший мужчина, молча, не без интереса рассматривал понурую фигуру Остапова.
- Гражданин начальник, заключенный № 198/6, Остапов Василий Иванович, статья пятьдесят восемь дробь десять, по вашему приказанию прибыл.- Проговорил, наконец, священник и устало привалился к дверной коробке.
-Скажите, Василий Иванович, это вы исповедовали заключенного Ивана Коробейникова? Исповедовали, игнорируя мой приказ о запрещении исполнения, каких бы то ни было церковных обрядов.
- …Да гражданин начальник. Я собирался исповедать Ивана Коробейникова, правда фамилию его я слышу впервые и только от вас. В бараке его знают как Ивана Мрачного…- заключенный протоиерей смотрел на равнодушное лицо начальника лагеря и с удивленьем понимал, что кто-то из дружков этого самого Ивана Мрачного самый обыкновенный стукач…
- Знали. – Поправил Благов осужденного. – Знали. Так как сегодня ночью, этот самый Иван Мрачный удавился.
- Не может быть!- Искренне удивился Остапов и даже подался вперед.
- Может…- Благов закурил и вновь зашуршал лежащей на столе газетой. – Судя по документам, ваш срок заканчивается через восемнадцать дней, но боюсь, что уголовники не простят вам самоубийство людоеда. Насколько мне известно, вас, гражданин Остапов – приговорили. Я решил на эти восемнадцать дней посадить вас в карцер. Благо, нарушение моего приказа присутствует…. Можете меня не благодарить. Идите. И я желаю вам выйти из лагеря живым.
- Все в руках Божьих…- проговорил устало отец-Василий, и шагнул к двери.
-Нет!- неожиданно взорвался начальник лагеря, вскакивая. – Ни хера сейчас от Бога вашего не зависит.…Все, вы слышите, заключенный № 198/6, все сейчас в моих руках, вот именно в этих (он приподнял свои полные, холеные ладони на уровень глаз и внимательно рассмотрев, вновь аккуратно опустил их на сукно стола) самых руках. Отправь я вас сейчас в барак и в первую же ночь вы получите шилом в ухо…И все. И нет больше заключенного № 198/6, Остапова Василия Ивановича. Нет! И Бог ваш поутру лишь ручками будет разводить.…Не уберег мол…
Благов успокоился, вернулся на место и барским движением головы отпустил заключенного в коридор, где его уже поджидал конвой.
8.
…Они пили морковный чай с малиновым вареньем, пили не торопясь и степенно и лишь Катя, отказавшись, куда-то пропала.
- Скажите, быть может, есть смысл уже приступить к таинству?- проговорил, наконец, Остапов, отодвигая опустевшую чашку. – Где ваш дедушка?
- Дедушка!? - воскликнула удивленно хозяйка, и вновь священник поразился ее невероятно большим зеленым глазам. – А что вам наш дедушка? Он уж лет как десять на погосте покоится…Вы что, его знали?
- Как на погосте? А рысь? А страх уйти без покаяния? А эта песенка про поезд, наконец? Как же все это понимать!?
В наступившей тишине где-то сзади, послышались легкие девчоночьи шаги, скрипнула дверь и под окном чуть слышно прошуршала трава.
Клавдия Ильинична, а именно так звали Катину маму, вдруг покраснела и, сдерживая смех, поинтересовалась у обескураженного мужика.
- Скажите, а про крышу под железом или допустим кур как воробьев, дочка моя вам ничего не говорила?
- Да.…И еще про поросят безымянных… - священник, глядя на смеющую женщину, тоже расхохотался легко и освобождено.
- Ох…- обреченно проговорила, отсмеявшись, Клавдия. – Это же она где только может для меня муженька сватает. Отец – то ее, еще в финскую погиб, вот и старается. Вы, уже третий за этот год будете.…А песню она от нашего запойного счетовода слышала. Тот когда выпьет, завсегда только ее и поет…
- Ну и где же те, первые?- почувствовав странный укол необоснованной ревности, поинтересовался Василий Иванович.
-Да как где!? - вновь расхохоталась смешливая женщина. – Как увидели избушку мою железом крытую, так и сбежали…
Клавдия вытерла тонкой ладошкой выступившие слезы и, поднимаясь, проговорила:- Пойдемте, отец Василий. Пойдемте я вам короткую дорогу на железку покажу.
- А зачем? Я бежать не собираюсь. Мне ваше село определенно нравится…Вы лучше, если это возможно, к церкви меня проводите.… Десять лет как в храме не был…- Десять!?- ахнула Клавдия и, опустившись на табурет, расплакалась вдруг горько и безутешно….- Десять лет…- она плакала, ее хрупкие не по-деревенски плечики содрогались от рыданий, а он, Остапов, стоял над ней и робко и чутко гладил ее непокорные волнистые волосы…
А за окном, сквозь надтреснутое стекло, приподнявшись на носочки, на них смотрела необычайно повзрослевшая девочка…
