Гроза или «По тундре, по железной дороге»…
«По тундре, по железной дороге,
Мчится поезд, Барнаул – Воркута.
За железной решеткой, там сидят христиане
И под грохот колес, тихо гимны поют»…
1.
…Гроза выдыхалась. Все реже и реже всполохи молний освещали мертвым светом серые набухшие дождем буденовки вековых елей и гранитные утесы, подступающие почти к самой железнодорожной ветки. Все реже и реже, все слабее и глуше в темном низком небе слышались раскаты грома, да и холодный, безжалостно полирующий шпалы ливень, сошел на нет, уступив место нудному, бесконечному осеннему дождю.
Возле горбатых, чернеющих конструкций моста, переброшенного через безымянную северную реку, в небольшой дощатой будочке маялся непогодой и отсутствием курева часовой.
- Стоять, мать твою так…- Ленивый окрик служивого и сухой металлический звук передернутого затвора карабина остановил странную насквозь промокшую фигуру заросшего бородатого мужика.
- Кто таков? Документы. – Часовой нехотя выпростался из спасительной будки и, накинув глубокий капюшон брезентухи на голову, направился к неизвестному.
Тот безбоязненно смахнув широкой ладонью капли с лица и широкой бороды, приподнял черную линялую, тяжелую от дождя рясу и покопавшись в кармане штанов протянув солдату сложенную вчетверо замызганную бумажонку.
Часовой вернулся в будку и, подсвечивая себе электрическим фонарем с бледно-желтым неверным светом, медленно по слогам прочитал предоставленную странным прохожим справку об освобождении.
- Значит, говоришь, Остапов Василий Иванович, статья пятьдесят восьмая, дробь десять…- бросил пренебрежительно часовой, презрительно рассматривая мужика в промокшей рясе. – Враг народа? Поп никак?
- Да. Сто шестнадцать пополам.- Глухо и устало подтвердил тот. – Вот возвращаюсь домой.…В Чебаркуль.…Да, пожалуй, что и поп. Только из бывших.…
- А что ж пешком?- лениво поинтересовался часовой, возвращая священнику бумажку. – Согласно этой справке ты имеешь права на проезд до станции Челябинск - товарная…
- Право то имею гражданин начальник, здесь вы правы, одно плохо, с поездами напряг. Там на станции сейчас такое столпотворение, что ни дай Бог. Так что я уж как-нибудь пешком, по шпалам.…Думаю, скорее получится. Да и воздухом хочется вдоволь надышаться.
- Неужто в Соликамске не надышался? Там почитай такая же тайга. – Постовому разговор со священником явно наскучил, и он спрашивал просто уже от нечего делать, по инерции…
- Там другой воздух, совсем другой. - Остапов вдохнул волглый, прохладный воздух, настоянный на дожде, лиственнице и мазуте. – Там несвободой пахнет, гражданин начальник…
- Ладно, иди, хрен с тобой. Там, на другом берегу тоже часовой стоит, но ты не боись, я ему сейчас звякну. Пропустит.
- Спасибо вам, гражданин начальник. Пойду я…- священник слегка поклонился и вновь засеменил по блестящим шпалам…Его широкая в кости фигура уже давно растворилась в ночном мраке, а часовой в своей будке все смотрел и смотрел ему во след, напряженно размышляя сколько же теперь, после смерти товарища Сталина, вернется домой врагов народа, шпионов и диверсантов.
А Остапов уже позабыв про часовых на мосту, все шел и шел на запад, на встречу чуть заметному дрожанию рассвета.
Вдруг, черную мокротУ предрассветного мрака, распорол луч света железнодорожного прожектора, и мимо отошедшего в сторону священника, попердывая горячим паром на подъеме, прошел паровоз, из последних сил тащивший состав груженных гравием открытых платформ, и нескольких столыпинских вагонов с решетками на окнах.
Пахнуло мочой, карболкой и неволей. Из последнего вагона, под ноги Василия Ивановича упал небольшой треугольник – письмо. Священник нагнулся, и привычно оглядевшись по сторонам, подобрал бумажку.…Не читая (да и как ее прочтешь-то в такой темноте) сунул в карман…- Странно, пробормотал Остапов, провожая взглядом уходящий состав. – Сталин умер, а эшелоны все идут и идут.…Хотя может быть это и просто уголовники.…Уже даже рельсы перестали подрагивать под далеко ушедшим поездом, а Остаповну все слышался, а быть может и казался негромкий надтреснутый удаляющийся голос неизвестного заключенного певца.
… «По тундре по холодной Сибири
За правду Божью наших братьев ведут
А когда на свободе, мы их снова увидим
Будем радостно Бога, мы опять прославлять»…
Хотя нет, вряд ли уголовники, скорее баптисты. Бывший зэка улыбнулся наивным словам песни и вновь пошел по шпалам. Неожиданно небо с сухим фанерным треском словно раскололось надвое и ярко – белая молния с шипеньем и шелестом проползла по соседнему гранитному утесу. – Наверное, рудой богат, утес-то…, железом…- подумалось священнику, а память его уже бросила далеко назад, за высокий дощатый забор с колючкой поверх, в барак для политических.
2.
…Дверь, обитая заиндевелым войлоком, распахнулась пренебрежительно-хозяйским пинком молодого, чисто одетого уголовника и в барак с клубами плотного белого пара проник пронизывающий зимний холод. Уголовник, длинный и худой словно глист, на расслабленных ногах, прошелся по только что вымытым полам барака и, заметив стоящего на коленях с тряпкой в руках Остапова, дурковато улыбнулся, всплеснув руками:
- Так вот вы где отец родной прячешься!? Бросайте вы свою тряпку, заканчивайте шнырять и срочно со мной в воровской барак. Ждут вас батюшка.…Долгонько уже ждут…
Шнырь приподнялся, с сомненьем осмотрел барак и качнул головой.
- Боюсь сейчас никак не получится…Мне еще часа полтора по полам с тряпкой ползать.…Как-нибудь в другой раз.
- Да ты что, падла, хреново понял!? Тебя Ваня Мрачный самолично зовет. Исповедаться желает. Иди, говорит Мотыль (меня между прочим Мотылем кличут) и без попа не возвращайся.
«Глист» пренебрежительно медленно опрокинул ведро с грязной водой и присев на ближайшие нары закурил беломорину с витиевато согнутым мундштуком и, выпустив сквозь ноздри сизоватый дым, продолжил. – Ты что ж думаешь, фраер, тебя твоя профессия убережет если что? Нет, милый, для ножа все равны, будь ты поп или положим директор склада.…За директора, пожалуй, даже больше дадут, чем за тебя, точно больше…
- Но поймите же, наконец?- священник присел рядом с уголовником. – У меня же ничего нет, кроме рясы…все остальное еще четыре года назад изъяли, при первом шмоне. Ни аналоя, ни евангелия, ни даже креста.…Какая там исповедь!?
- Не канючь отец святой. Крест ребята для тебя уже выплавили. Свинцовый. Надевай скорее свою шкурку и почапали. Ваня Мрачный шутить не любит…
Остапов в сомнении посмотрел на недомытые еще полы, на опрокинутое ведро и расплесканную воду, уже побелевшую от холода и, махнув устало рукой, направился к своим нарам. Сдернув в изголовье потертое байковое одеяло, священник стянул с расплющенного в проссанных кругах матраса, темную простенькую повседневную рясу и аккуратно свернув ее, направился вслед за выходящим из барака уголовником.
- Под утро выпавший снег, словно кокетничая, прикрыл желтые вензеля мочи на высоких отвалах, и под ногами скрипел противно и озлобленно.
-Что за странная фамилия у вашего Ивана? Мрачный. Я бы даже сказал зловещая фамилия…
Протоиерей едва поспевал за ходко идущим уголовником. Тот обернулся пораженно, словно удивляясь человеческому скудоумию, но все ж таки ответил:- То не фамилия, фраерок. То - погоняло. Ну а то, что мрачный, так я думаю, коли тебе отец святой, когда доведется, корешком своим подзакусить, то у тебя обязательно характер попортится, гадом буду, попортится….
- Так он, что – людоед!?- священник остановился и даже оглянулся назад в сторону своего недомытого барака.
- Ага. Вроде того.- Хохотнул мужик и, прихватив пальцами священника за пуговицу бушлата, поторопил. – Ты керя, копытами-то пошевеливай. Мне из-за тебя отвечать в падлу… Ты мне никто, ты мне даже и не родственник.…Так что давай скоренько….
Воровской барак встретил вошедших плотным, влажным теплом. Возле раскаленной до малиновой искры буржуйки аккуратной стопочкой лежали, подсыхая березовые полешки. На коленчатой ржаво-черной трубе вперемежку с поджаренными сухарями сохли носки и добротные портянки. Промороженные оконные стекла исходили крупной слезой. Пахло подгоревшей корочкой и потными ногами. Несмотря на самый разгар рабочей смены, большинство нар в бараке было занято отдыхающими мужиками. Кто-то спал кто-то играл в секу, кто-то маленькими звучными глотками пил чифирь…
Хорошо тут у вас, тепло…- с легкой завистью пробурчал Василий Иванович, снимая с головы ушанку и осматриваясь. – Хорошо.
- Тебе туда, поп.- Мотыль подтолкнул священника в спину в сторону дальнего угла барака, где за деревянным столом сидели самые авторитетные люди, а сам, растопырив покрасневшие пальцы, разве что не прилип к буржуйке.
Уже на подходе к столу, Василий Иванович заметил лежавший на нем крест. Да и трудно, честно говоря, его было не заметить: большой и толстый он поблескивал свежим не закислившимся покамест свинцом, с искусно вырезанным лицом Спасителя.
- Крест. Настоящий крест.- Умилился священник и на миг с болью зажмурил глаза, словно боясь, что случайно увиденный им символ православной веры вдруг пропадет, растворится в горячем спертом воздухе барака…
- Крест. – Выдохнул Остапов коротко и, отбросив последние сомнения, двинулся вперед, к сидевшим за столом мужикам.
3.
…Дождь прекратился, тучи унесло куда-то в сторону, и утреннее багровое солнце нехотя выползало из-за утеса, поросшего корявой сосной. Промокшие шпалы закурились еле заметным, прозрачным паром, а капли дождя засверкали на рельсах ртутными шариками.
- До чего же хорошо!- прошептал бывший зека и присев на скрученный в узел корень поваленной сосны блаженно застонав, вытянул уставшие ноги.
…Железнодорожная ветка в этом месте бежала почти по самой кромке высокого каменистого обрыва, на почти отвесных скалах, которого лишь кое-где виднелись чахлые и кривые сосенки, умудрившиеся своими корнями зацепиться за мельчайшие трещины в красном заросшим лишайником граните. Глубоко внизу, где скалы переходили в каменистые осыпи, тайга вновь раскидывала свои богатые нечесаные, темно-зеленые волосы лишь кое-где приукрашенные серебристыми лентами полноводных сибирских рек, да легкой рыжеватостью тронутых осенью берез.
Чуть впереди, километрах в трех, возле извилистой речки, притулилось древнее, судя по старинной церквушке сельцо. Отсюда, с высоты, сельцо это казалось до того чистеньким и ухоженным что хотелось поставить его на ладонь, целиком, вместе с домами, палисадниками, церковью и озерком и любоваться ровно маленькой изящно выполненной безделицей-игрушкой. Василий Иванович, разулся и, подставив лучам осеннего солнышка, красные усталые ступни откинулся и прижался костлявой своей спиной к подсыхающему шершавому стволу дерева. Забытое Богом глубоко в Сибири село, постепенно просыпалось: чуть слышно разносился картавый петушиный крик, из печных труб кое-где заструились жидкие дымки, да крошечные черные фигурки мужиков-непосед засуетились возле столь же крохотных лошадей и телег. Село не торопясь просыпалось, а Остапов же напротив столь же неуклонно и верно засыпал,
