МИЛЛИОН ДЛЯ ГЕНИЯ

простую вещь, - задумчиво продолжал он, - бездарность страшнее всего. Страшнее, чем ребята-грузчики, умеющие делать на нас деньги. Это даже хуже, чем желание украсть или заработать на ком-то. Бездарь повинуется особому, ему одному понятному принципу, инстинкту, получая от этого удовольствие. Ты талант, ты творец? Гений? Ну и что? Таких как ты, много, а я один. Пиши свои нетленки, снимай картины, а я приду и кину тебя. Закатаю в такое, потом будешь долго отмываться и отрабатывать долги. Ну, кто ты такой? Никто. Гений! Вас тысячи, миллионы, а я один.
- Ты уверен, что он такой один? - спросил Леонидов.
- Конечно, не уверен, - засмеялся Петров, - но надеюсь, что этих убогих не больше, чем просто людей, коммерсантов, не со зла, собирающих бабло. Зависть что ли какая-то? Зависть особого рода. Удовольствие - от собственного бессилия угробить стоящее дело. Духовная импотенция. Тебе нужно было прочитать, так называемые, стихи и ты сразу бы понял все… Ладно, проехали, - закончил он, посмотрев в окно, - не расстраивайся, мы сильнее этих.  Ты пишешь замечательные книги, это главное!... Посмотри, красота вокруг какая! – внезапно воскликнул он.

Они ехали уже несколько часов, пока автобус не начал вязнуть в глубокой колее дороги. Или не дороги, а как говорится, “направлении”. И действительно, эта узенькая колея уже не напоминала дорогу, а лишь указывала путь. За окном за это время произошли невероятные изменения. Всего за несколько часов они словно попали в другую страну, в другой мир. Исчезли сугробы, и яркое солнце освещало зеленые поля и деревья. Они оставили холодную московскую зиму далеко позади и въехали в чье-то лето! Как по волшебству! Всего за несколько часов!
Наконец их пересадили в машины с открытыми бортами и табличкой “ЛЮДИ”, а впереди, весело урча мотором, выбрасывая клубы дыма, прокладывал дорогу трактор смело ведя их за собой. А вокруг бесконечные поля колосящейся пшеницы, маленькие речушки без переправ, которые на вездеходах они преодолевали с легкостью и щемящим восторгом людей, изголодавшихся по высокому небу, солнцу и запаху скошенной травы. “ЛЮДИ” - было написано на окошке, и как-то необычно и приятно было почувствовать себя Человеком. Человеком в этом теплом лете.
Леонидов долго смотрел по сторонам, и удивительное чувство охватило его. Захотелось улечься на огромном лугу, утонуть в зеленой траве, закутаться, натянуть на себя облачко, которое проплывало над ними, и потом широко открытыми глазами смотреть туда, где высокое небо и яркое солнце. Слушать стрекот кузнечиков, жужжание пчел на цветках, вдыхать аромат луга и леса. И не думать больше ни о чем. Просто чувствовать, ощущать все, что тебя окружает, и раствориться, остаться навсегда. Здесь была настоящая земля, настоящие деревья, вода в речушках, где плавала рыба, настоящие облака плыли по небу, и настоящее, неизвестно откуда взявшееся лето, согревало и звало за собой в покрытые зеленью луга и леса. Он уже забыл о том, куда они ехали. Просто тряслись в высоком кузове машины, кивая в такт каждому ухабу и кочке. Женщины смеялись, визжа от восторга. Ну, где еще найдешь такое развлечение, никакие американско-русские горки, мчащиеся по своему предсказуемому железному рельсу, никакие аттракционы не доставят столько радости и пьянящего восторга, разбавленного ароматом скошенной травы. Гениальный тот инженер или чиновник, который не проводит в такие места дороги. В этом есть великий, глубоко продуманный смысл. Сюда не доедешь на джипе, не прорвешься на свирепом мустанге с мигалками и спецсигналами. Может быть, проедешь, но обязательно увязнешь или просто испугаешься или не захочешь вовсе - стоит ли колеса топтать по такой грязи и бездорожью, по этой колее. Колее, которая называется Россией. Потому и деревья здесь настоящие, небо высокое и яркое солнце. Солнце, которое не заметить нельзя и лето. Жаркое-жаркое лето…
Вдалеке показался населенный пункт. Покосившаяся вывеска подсказала его название – “Дальнерусск”. Они въехали в городок, скорее даже поселок, и подкатили к зданию старенького клуба. Их уже встречали! Два мужичка заканчивали приколачивать длинную вывеску над входом. “Приветствуем участников кинофестиваля” – красовалось на ней. Вывеска была прибита немного криво, но смотрелась хорошо и даже нарядно. А криво, потому что на ступеньках стояла здоровенная початая бутыль самогона, к которой эти двое уже успели приложиться. Настоящего деревенского самогона, который не перепутаешь ни с чем. Бело-мутная водица в высокой бутылке с закрытой пробкой. И что больше всего удивляло – самая настоящая красная ковровая дорожка, извивающаяся по ступеням. Дорожка была старенькая, захоженная до дыр, она сверкала протертыми местами. Лет 50 назад по ней, наверное, поднимался местный “генеральный секретарь” (или кто там у них был), чтобы поздравить какую-нибудь доярку с выдающимся надоем. Это была самая настоящая дорожка, которая так нужна была сейчас, со своей историей и залысинами.
Люди начали выгружаться, прыгая через борта, потом выстроились в ряд, и двери клуба гостеприимно раскрылись. Встречал их глава местного клуба. Фестиваль начался! Какой-то журналист, отряхнув фотоаппарат от дорожной пыли, начал фотографировать. Все проходило очень хорошо. По-настоящему…
Немного времени для подготовки, и начался показ.
Работ было немного – два художественных фильма и несколько документальных лент. Фильм о театре, другой про художника, еще один про ученого. Зрителей в зале было немного. Два дня один за другим показывались эти ленты, и все новые люди занимали места в зале. Здесь были в основном женщины. Женщины-доярки. Они сменяли друг друга в коровнике и приходили сюда на просмотр. И, конечно же, остальные места занимали сами участники фестиваля. Смотрели свои работы и работы коллег, сами оценивали, сами вручали призы. Здесь не было победителей. Все картины заслуживали внимания и принимались с восторгом. Люди выходили на сцену, произносили речи, а журналист, которого они привезли, все это снимал. Особенно удивляла реакция двоих мужиков с самогоном. Они не пропустили ни одного кинофильма, по-видимому, в этой летней деревне работали только женщины, а мужчины то ли руководили, то ли просто отдыхали. Они ведь приколотили вывеску, расстелили красную дорожку, и теперь отдыхали. Бутыль стояла рядом, но за целый день ни один из них к ней так и  прикоснулся. Только восторженными трезвыми глазами смотрели на экран.
Леонидову понравился один художественный фильм. Очень понравился. Актеры явно не зашли на съемочную площадку на пару часов между съемками в рекламе и антрепризными концертами. Актеры знали свой текст, и, по-видимому, знакомы были с ролями, которые играли. И тексты ролей им вручили не за десять минут перед съемками. Скорее всего, они даже репетировали свои роли. Правда, среди них не было детей или внуков, внучатых племянников знаменитостей. Зато сценарий к этому фильму писал не сварщик и даже не осветитель. И грузчику такое не по силам. Кто-то, памятуя свой опыт и умение, в удовольствие наваял замечательную пьесу, по которой сняли фильм. И создавалось это кино не один день в маленькой комнатенке, экономя бюджет. То была настоящая работа! Леонидов давно не видел такого замечательного фильма. Он был уверен, что подобное не снимают сегодня, а тут такое откровение с экрана. В перерыве подошел к режиссеру. Они познакомились, разговорились.
- Когда ваш фильм выйдет в прокат? - спросил он режиссера.
- Никогда, - ответил тот.
- Почему? – изумился он.
- У нас его не купит ни один кинотеатр, - весело ответил режиссер, - и, помолчав, добавил, - а кто мы такие? Ну, кто мы такие? – и засмеялся.
- И что, вы никому не покажете его? Этот фильм никто не увидит?
- Почему же не увидит, - и он кивнул в сторону мужичков с самогоном и бригады доярок, отдыхавших после смены, - вот, смотрят люди.
- А, другие люди, в Москве, в стране?
- Как вы не понимаете? - воскликнул режиссер. - Этот фильм по нынешним временам “неформат”. Вы знакомы с таким понятием? Это психологическая драма. Ни одна киностудия не имеет в планах подобных проектов. На них просто не выделяют денег. Практически все сделано на свои и на деньги друзей, - добавил он и замолчал.
- Что же теперь снимают? – спросил Леонидов.
- А вы не знаете? – засмеялся режиссер, - вы с какой планеты?
- Экшен! – вырвалось у него.
- Конечно! Конечно Экшен! Блокбастер! Мыло! Тарковский сегодня работал бы оператором, а Феллини осветителем, и это в лучшем случае, если бы очень повезло и нашлось протеже.
- Неужели нет никакой надежды? – на прощанье спросил Леонидов.
- Есть надежда, маленькая, но есть, - ответил тот, и глаза его загорелись.
- Канны! Если нас заметят Там. Если оценят в какой-нибудь номинации, наши кинотеатры будут бегать за мной и умолять продать им копии, но все это только после Канн. А без Канн мы никто.
Леонидов задумался. Может быть, ему тоже издавать свои книги Там. А Петров подтвердил эту мысль: - Старик, многие давно уже так сделали - раскрутились, а потом вернулись сюда, теперь они нарасхват.
- Но для этого придется уехать из страны, - подумал он. - Уехать на годы.
И Леонидов вспомнил слова Петрова: “Уезжать не хочу.  Это моя страна”.

Журналист к концу первого дня устал и попросился домой.
– Только своим ходом, - возразил ему руководитель фестиваля.
- Но, я уже сделал свою работу, отработал гонорар. Больше мне делать здесь нечего, - возмущался тот, - у меня масса работы, полно заказов. Всем нужны репортажи, пиар, а я тут с вами время теряю! Мой контракт выполнен, в конце концов!
Руководитель был опытным администратором, он не хотел ссориться с журналистом – мало ли что, и сделал правильный ход.
– А вы посидите в партере, вон с теми людьми, заодно возьмите у них интервью, - и кивнул на наших мужичков, – а я пока вызову вертолет. Лично для вас, господин журналист.
Руководитель знал, что делает, он не в первый раз проводил такие фестивали, а журналист был молодым, горячим… и совсем неопытным. Через несколько часов он нашел журналиста в компании тех двоих, и в возмущении спросил:
- Ну, что же вы, господин репортер? Я вызвал для вас вертолет, вас, понимаешь, ждали, а вы…
- А и не надо никакого вертолета, - еле связал журналист несколько слов, - у меня еще очень много работы, - и он посмотрел на недопитую бутылку - уже вторую. – Нам еще много нужно сделать.
- Да-да, - подтвердили мужики, показывая на третью бутыль.
- Поработаем ишшо… Ихмо… Меть… Ну его, этот вертолет. Отпускай его с Богом.
И вертолет отпустили. А был ли он, этот вертолет, уже никто не вспомнит.

На второй день в честь победителей хозяева фестиваля устроили банкет. А поскольку победителями оказались все, всех и пригласили. И доярок, свободных от смены,  и, конечно же, наших двух мужичков. Все расселись за длинным столом, накрытым прямо на улице во дворике клуба, и отмечали закрытие. Леонидов сидел за столом и смотрел на этих людей - актеров и доярок, двух пьянчужек, на Петрова. И на мгновение показалось, что все так и должно быть. Все правильно, все получилось у этих людей. И какое-то смутное предчувствие защекотало, завибрировало в душе, в пустом желудке и в голове. Одни снимали кино, другие его смотрели. Чего же еще? При