ВЕРА, ЭМИЛИЯ, ЛИСАФЕТА И СТУДЕНТ ЕМЕЛЬЯН

совсем…

…её не стало совсем, а Емельян очутился возле клуба «Хали-Гали», у двери  которо-го сидел на ступеньках пьяный мужичишка и пел:

Ой, приятно птичке,
По небу летать,
Чик-чирик-чик, чик, чик,
Песенки свистать.

Большие круглые часы на аптеке показывали теперь настоящее время. Мир вокруг складывался у Емелиана в голове, как в фасеточном глазу стрекозы, или какого-нибудь рачка жабронога, или фасетоглазого гуманоида из фантастического рассказа, или как мо-заика, которая не удается, не удаётся, если прикладывать не тот камушек, а чтоб удалась - надо такой камушек долго подбирать и разыскивать.
  Но наконец все камушки стали на место, все глазки; согласовались, и явилась белая-белая Белая  Ночь. Студент ещё раз взглянул на кудрявые полупрозрачные облачка в бес-конечном небе, увидел там всех, кого только что видел наяву, ему стало печально, и он пошел быстрым шагом, чтоб успеть до развода мостов.
До того главного, Троицкого, который если разведут, то придётся ночевать на ска-мейке в скверике, мостов было четыре: один, через всё ту же Чёрную речку, второй Уша-ковский, главной достопримечательностью которого, стало теперь то, что под ним пацаны катают фишки  :
- ты куда?
- я всё туда же! катать фишки под Ушаковский мост!
- насчёт фишек… у меня нет сил, по клаве  стучать, мои ноги в кровавых мозолях .
…третий Каменноостровский и четвёртый - Силин мост - названный так, потому что его, как говорят, построил на свои деньги господин Силин, который владел здесь земельным участком - через речку Карповку, в которой плавало столько карпов, что они выбрасывались на мост, и оставалось только подбирать их и жарить на сковородке, и которая (речка) раньше, тоже называлась Чёрной - как и все другие речки в Петербурге - из-за чёрной воды в них…и поэтому, как говорят - жандармы и не успели в то утро к дуэли: не знали, на какую Чёрную речку бежать.
Но Емельян сейчас был далёк от всех этих городских сказок и поверий. Белая Ночь в призрачном мерцании рисовала ему образы промелькнувшего дня. Все они выглядывали то из-за решётки сада, мимо которой он проходил, то из-за фонарного столба, то вдруг, прямо перед ним представала старуха и, как в немом кино, раскрывала рот, и студент понимал, что она кричит: «Хватит ему, а то ещё…»
Емельян перешёл Ушаковский мост и почувствовал, как в кармане шевельнулась суккуба. «Ага… она здесь… - Студент совсем забыл про суккубу. - Значит ещё не всё, не навсегда, ещё…» И тут он вспомнил «её» - девушку с нежными и тёплыми глазами, но сразу же свет лампадки, перед иконкой у входа в церквушку Рождества Иоанна Предтечи отвлёк его. Емельян не мог оторвать взгляда от трепещущего огонька. Огонёк стал расти, и вся церковь вдруг засветилась волшебным неземным светом. Открылась дверь, и в дро-жащем сиянии убранства храма явился Святой Пророк и Всецарица, с божественным сво-им дитём на руках. Перед ними проходили замедленно, будто бы во сне -  так что каждое движение, жест и поза умножались в их значении – фигуры в одеждах разных времён. Каждый, подходя к святым, складывал руки и протягивал их в мольбе. Каким-то образом (Емелиан не знал как - может, каким-то свыше посланным знанием) он различал их:  Ос-лепительная Матильда Люси Карре, шпионка и предательница, кошка под ручку с немец-ким капитаном Месье Жаном; рыцарь Ганнелон -  предатель, красивый и трусливый граф; Рахавь – блудница; Кассий; Брут; Клитемнестра и за ней - царственный её Агамемнон; длинноволосая Далила; Скилла с пурпурным волоском своего родителя в руке; все эти предатели Маскерони; Боки;  Иерихонский наместник; Павел Петрович Первый со своим сыном, богопомазанные на царство - помирившиеся и печальные и Рульк Великий Преда-тель. Поток не кончался, заполняя не только церковь, но и всё видимое пространство.  Не было только главного, который застрял в пасти Люцифера, и сам был Люцифер.
«Это несправедливо…» - сказал Емелиан, но вдруг увидел самого себя. Он сам стоял там, около обитого малиновым штофом гроба, и плакал, и все проходящие шикали, и зыркали в его сторону. В гробу лежала…
«…но это невозможно!.. этого не может быть!»

               

                Глава четвёртая

Продолжение белой ночи.

« Может, ещё и как может», - сказал кто-то, положив Емельяну руку на плечо…

«…может, ещё и как может…» - Теперь перед Емелианом стоял милиционер, который, проходил мимо и принял его за  выпившего, выпившего чуть больше, чем просто для хо-рошего настроения нужно, а пересмешник, сидящий у симпатичного работника милиции на плече изо всех сил своего горла заверещал стихи очень известного поэта:

Коль мы на грех соблазнены,
Покаемся и будем прощены…         


- Ну, - успокоил милиционер, - не такой уж это большой грех - всё зависит от количества. Но вы, молодой человек, идите потихоньку домой и не устраивайте сцен. Ведь ночь сей-час, и всё равно некому на них, на эти сцены, смотреть».
Пока Емелиан добирался до Троицкого моста, пересмешник ещё раз успел блеснуть парой строк, расхаживая по решётке Пионерского моста, который раньше был Силиным; теперь строк не очень известного, но зато современного  поэта:

…это Карповки плавный изгиб,
Это славный её бережок…

Какой там изгиб и какой бережок?..
…с разорванным сердцем добежал Емелиан до Троицкого моста. Нет, конечно, он не замечал уже ничего. Памятник Алексею Максимовичу Горькому чуть не накрыл его навсегда своей одинокой тенью. Крепость где-то справа напомнила, что всё это буйство, эта роскошь и нероскошь, которые называются Петербургом, начались здесь, когда в тёплых крыльях упавшего с неба на руку самодержавному властителю орла утонули страхи и зародились надежды: «отсель грозить мы будем…».
Не надо, не останавливай меня усердный краевед, не говори мне, что я забыл доход-ный дом Покотиловой, мимо которого бежал студент Емелиан, или дом Эмира Бухарско-го, что я забыл особняк Кшесинской, и изумрудно-голубую мечеть, и холодно-каменный памятник миноносцу - не до этого сейчас.
Студент - вот моя печаль и забота…
…он стоял, уткнувшись в гранитный парапет, и ловил в чёрной, как и все речки Пе-тербурга Неве, надежду. Ему не переходилось… не переходилось через мост, уткнувше-муся в гранит студенту. Емельяну казалось, будто если он перейдёт на ту сторону, то всё, что с ним случилось, пропадёт, сгинет, забудется, исчезнет навсегда там, на островах, и он так и не разберётся в том, что же произошло.
Куранты, на соборе святых Петра и Павла, проиграли чуть слышно час ночи. Ещё час, и многотонные громады-пролёты моста поднимутся вверх без единого звука, и под ними поплывут большие баржи, сухогрузы, наливные суда, тоже неслышно и без единого человека на палубе, будто призрачные Летучие голландцы, управляемые Богом и Роком. Белая Ночь, зато, на горизонте - там, где встречаются две Зари – Белая Ночь зальётся ру-мянцем и пойдёт красить дворцы, соборы, купола и крыши, и зазвучит такая симфония, что даже у студента отляжет на сердце, и в нём появится надежда, белая, белая-белая, как эта Белая Ночь. 


                Глава пятая

…очень короткая, но необходимая, чтоб начать следующий день, вторник, в который курица яйца не несёт, девица замуж не идёт; во вторник ни сына женить, ни поросёнка забить.

- Какое прекрасное утро! Вставай, милый Емельян. - Она стояла лицом к окну, и солнечный луч, играя в светлых волосах её, нарисовал вокруг головы нимб. Казалось, она вся дышала светом, наполняя пространство теплом и радостью. У студента заныло под ложечкой, и появилась оскомина. Думая, что его разыгрывает собственное воображение, Емельян вслух, громко, возмущённо, потом с обидой, а потом и с болью в голосе сказал: «Ну, сколько же можно?.. Хватит… достаточно…»
И ещё что-то сказал студент, но уже неразборчиво, потому что голубая сеньорита… та, которая была голубой во сне, а сейчас цвет её тела напоминал поджаренные на сливочном масле гренки, сникла и очень мягко, какой-то даже, как показалось студенту обречённой и заставившей похолодеть кровь в его жилах походкой вышла из комнаты. Открылась дверь ванной, потом закрылась. Емельян услышал шум наливаемой в ванну воды. Потом тишина… тишина… и солнце, как бы усомнившись в правильности действий Емельяна, спряталось, и комната погрузилась в тоскливый, тягучий полумрак. Слышно было, как капала из плохо закрученного крана вода, и это раздражало, и хотелось закрыть кран. Но она оставалась в ванной и студент, поводя плечами, двигая губами и ощупывая зачем-то себя, решал, как же быть с краном. Пришла мысль о водопроводчике, возникло перед глазами испуганное лицо начальницы ЖЕК. Но надо было что-то делать. Он встал, натянул синие, старые, обрезанные до колен джинсы и вышел на кухню. На плите в сковородке лежали уже остывающие гренки; в двух стаканах на столе стояло молоко. Емельян бросился в ванную. В ванне лежала прозрачно-голубая сеньорита, и отчего-то жёлтая вода слегка покачивала её волосы, в которых застряли пузырьки воздуха. Зелёное существо, которое, как показалось студенту, плакало, глядя на утопленницу, всхлипнуло и превратилось в мыльницу. Емельян рванулся к ванне, но страшной силы удар в висок остановил его. В ушах заныла сирена какой-то помощи и он, потеряв сознание, медленно и замедленно выделывая руками нескладные движения, будто мим на сцене, который  изображает  отчаяние и удар от неразделённой любви, опустился на пол.
Позвонили в дверь…

               
                Глава шестая

…которая прерывает пятую, чтоб дать некоторые объяснения, а именно: расска-зать о начальнице ЖЭК, которая пришла вдруг на ум Емелиану, о водопроводчике, кото-рый был никто иной, как студент Григорий,  и о спиритическом сеансе, который они, а  вместе с ними и другие известные лица вдруг, неожиданно сами для себя, пережили.

Планёрки в ЖЭК №Н проводились ежедневно, и весь маленький коллектив, которым руководила - внимание… не спешите, прочитайте медленно и насладитесь: Янина Трифоновна Миленькая… насладились?.. планёрки весь коллектив посещал добровольно и с удовольствием. Для этого Яниной Трифоновной (которая, кстати, была любимой студента Емельяна тётей) было всё устроено. Большой длинный старинный стол, за каким-подобным веселились ещё гости известных петровских Ассамблей (а вполне возможно - это и был один из тех столов), стараниями тёти и её секретарши-подруги Любы был уставлен всякими печеньями, крекерами и круассанами. Утренний чай располагал к взаимопониманию и доброте чувств. В непринуждённой обстановке приятно было обсудить все насущные проблемы, просмотреть заказы на сантехнические, ремонтные и всякие другие работы, которых ждали нетерпеливые жильцы. За столом всем хватало места, никто никого не толкал локтями, и симпатичная начальница, всегда в начале чаепития напоминала о том, что их труд имеет немаловажное значение, потому что, ну, например, даже смешно, казалось бы, об этом говорить, но самая небольшая течь в кухонном кране, или, скажем, в бачке туалета превращается в реки, в моря, в океаны… И тут раздался рокоток…
- А сколько детей недоедает на свете… - попыталась продолжить тётя Емельяна.
Но рокоток, такой рокоток, будто замурчал десяток, или даже больше котов, или кошек, как кому больше