Стукач Ветров........

признакам преступления, предусмотренного ст. 357 УК РФ (геноцид).

…Из архивных источников следствием также получена информация о том, что на территории Грузиновского сельсовета Морозовского района Ростовской области не позднее 14 февраля 1943 года военнослужащие оккупационных войск нацистской Германии, в том числе полиции безопасности и СД, убили не менее 427 мирных жителей и 72 пионеров».

Следственный Комитет приступил к изучению архивных материалов опроса жителей Морозовска о преступлениях, чинившихся оккупантами с лета 1942 по январь 1943 года, в период, когда здешним бургомистром был солженицынский приятель.
Сегодня нет вопроса, почему «интеллигент чеховского вида, очень располагающий, тихий, умный» получил свинцовую пулю в лоб. Однако остаются сомнения по части полноты возмездия, которую понесла та самая «шайка врагов советского народа». Да и можно ли теперь, спустя 80 лет, располагая общей картиной о масштабе коллаборационизма в Ростовской области, называть фашистских пособников Броновицкого шайкой?

Какое отношение к этой странице истории войны имеет Солженицын? А такое же, как и расстрелянный Броновицкий, равно как и всякий коллаборационизм, персонифицированный или как явление в принципе. Зная, что Броновицкий и «жена», находясь на территории области, примыкающей к фронту, ведут среди населения Морозовска антисоветскую пропаганду, порядочный человек немедленно должен был бы сообщить об этом в НКВД. Но ни Солженицын, ни его жена Наталья, ни ее тетка Нина этого не сделали. Тем самым они способствовали деятельности Броновицкого в Морозовском районе во время войны. Помогли ему подготовиться к встрече оккупантов и впоследствии соучаствовать в геноциде.

Следственному Комитету осталось лишь констатировать тот факт, что Солженицын и его родня совершили преступное деяние, которое регулируется статьей 205.6 Уголовного кодекса Российской Федерации и называется «Недонесение». Они несут совокупную ответственность за смерть и страдания жителей Морозовска, ставших в 1942-1943 годы жертвами предателей и палачей во главе Броновицким.





Другие публикации канала
Солженицын: «Живем мы жизнью бурной и безалаберной»
Солженицын сошелся с агентурой фашистов в первый же год войны
Александр Солженицын стыдился своего еврейского отчества
На фронт Солженицын не взял ничего лишнего: только письменный стол и стул
2 дня назад

Воевал Солженицын меньше двух лет. На линии фронта вообще практически не появлялся, находясь постоянно во втором эшелоне. Но писем жене написал много. Очень много. За все время ей пришло от него более двухсот пятидесяти посланий... Это, конечно, поразительно. Откуда у боевого офицера могло найтись столько свободного времени? И откуда вообще взялись условия, а также соответствующие удобства для всей этой писанины? Обо всем этом Решетовская рассказала еще на страницах своей первой книги «В споре со временем», выпущенной АПН в 1975 году. Об этом, спустя десятилетия, подробно рассказывается в книге журналиста Юрия Панкова «Родословная лжи Солженицына», вышедшей в начале декабря. solzhenitsyn.net

Несмотря на то, что призвали Солженицына в октябре сорок первого, на войне он оказался лишь через полтора года после того, как явился на призывной пункт Морозовска... Путь был долгим. Сначала в составе семьдесят четвертого гужевого батальона он попал под Сталинград, в Сарепту, откуда тогда немцев Поволжья в срочном порядке эвакуировали в Казахстан. (Надо же было кому-то заниматься той самой депортацией – вот Санин батальон и занимался.) Потом из Сарепты он был направлен в Новоаннинский район Сталинградской области. Там, в деревне Дурновка, красноармеец Солженицын трудился на сельхозработах. Это было невыносимо тоскливо и противно.

Из письма Решетовской от 20 марта 1942 года: «Все сало, привезенное из Дурновки, поел. Ведь это просто ужас! К ним едут опять лошади. Опять собирается предпринимать решительные действия, чтобы выкарабкаться от своих четвероногих “друзей”. Приближение лошадей наводит на него панический ужас».

Письмо Натальи Решетовской из Морозовска. 20 марта 1942 года.
Но весной сорок второго ему повезло: из Дурновки его направили в Кострому, где тогда находилось Третье Ленинградское артиллерийское училище.

«Боже мой, какое счастье! – писала Решетовская. – Саня — в училище, уже курсант. И пробудет там не каких-нибудь полтора-два месяца, а по крайней мере до 1 августа. Все страхи разом кончились. Стало легко-легко на душе. И жизнь — такой ко мне доброй».

Однако фактически Саня пробыл там еще дольше: более полугода — до начала ноября 1942 года. Затем, получив звание лейтенанта, был переведен в Саранск, где в то время формировался 796 отдельный артиллерийский разведывательный дивизион... И только через три с половиной месяца, тринадцатого февраля сорок третьего, его часть выдвинулась в сторону центрального фронта, куда прибыла к началу марта.

Решетовская вспоминала: «Из Саранска Саня повез с собой походные стол и стул. И вот теперь, в нескольких километрах от переднего края, среди талой воды и остатков рыхлого снега, на лесной полянке он располагается за походным столиком: пишет письма, занимается...»

Солженицын на войне
Чем занимается боец перед боем? Патронами, гранатами, оружием, чтобы уничтожить побольше врагов. А тут у гражданина припасены походный стол и стул. Гражданин собирается таким образом воевать и еще, не дай бог, проливать кровь?

Поездка на войну требовалась ему зачем-то еще. Для впечатлений? Действительно, вокруг столько всего интересного, как в стереокинотеатре. Ты сидишь на стуле, жуешь попкорн, а вокруг тебя — черт знает что творится. Не иначе как закручивается какая-то история!

Писал жене о войне и литературе. Рассказывал, что в голове зародились сюжеты нескольких новых рассказов… Но даже письма, которые он отправлял ей, так или иначе отвлекали от литературы. Просил милочку определиться, как ей лучше: короткие письма и часто или же длинные, но редко. Других вариантов, увы, нет – он очень... очень занят.

А что оставалось ей? Успокаивать себя: если у Сани есть возможность так плотно сидеть за текстами, значит жизнь наладилась.

Он писал ей летом сорок третьего: «Ко всему человек привыкает. Так и мы: смеемся над жителями – как они трясутся при каждом выстреле, ночью слезают с печек и сидят в своих хатах, дрожат. А мы реагируем на них только, если снаряд зажужжит ближе, чем 100 метров. Вот за последние сутки, например, наши и немцы вместе выпустили тысячи три снарядов. Но близко от меня не падали – так мне все это капанье и разрывы – как дождь с громом. Сижу себе в хате и нормально пишу письма, читаю газеты, аппетитно ем, слушаю последние известия, музыку – стекла дребезжат, как проклятые, и иногда вылетают».

И еще.

«Фронт, да еще фронт в дни взятия Орла — это что-то сверхчеловеческое... Я пробыл в Орле, я наблюдал Орел, я был участником его жизни в самые сумасшедшие, в самые исторические, в самые противоречивые, острые дни его жизни — 5 и 6 августа. Это шампанское чувство — сознавать, что вокруг тебя сию минуту делается История».

Если бы каждый из десяти миллионов советских солдат и офицеров, погибших на полях Отечественной войны, оставил после себя по двести пятьдесят писем, как Солженицын, это было бы два миллиарда пятьсот миллионов писем.

Если бы каждый из десяти миллионов советских солдат и офицеров, погибших на полях Отечественной войны, вместо того чтобы воевать, писал эти письма, как Солженицын, война окончилась бы не у стен Рейхстага, а у стен Кремля.

   


P.S. Завербованный без всякого нажима под кличкой "Ветров".