О прапрабабке по материнской линии знаю очень мало. А звали её Кулабиха (Кулабова) и родилась она в 1830 году. Была красивой блондинкой с серыми глазами, замуж выдали в четырнадцать лет и когда пришли сватать, то забилась она на печку и ревела там, а свекровь попробовала утешить: «Чаво ревёшь-то? Всех замуж выдають». Мужа её звали Федор, родила пятнадцать детей, а выжили только трое: Гришка, Федор и очень красивая дочка Аниска. Когда она пошла работать на железную дорогу, то познакомилась с моим будущим дедом Алексеем Болдыревым по прозвищу Писарёнок, и потому Писарёнок, что батька его служил писарем, да и сам он был грамотный. «Приду свататься», - сказал вскорости Аниске. И сосватал. Утром после свадьбы молодые проснулись, а через дыру собака в хату лезет, стали готовить еду, а соли нет, вот и отдала Анисья мужу свои деньги, что собрала на Троицу. Пошел тот в лавку, купил десять фунтов соли и хлеба.
Мама рассказывала:
«Были Писаревы все какие-то двойные: одни – белобрысые с голубыми глазами, а другие - черные, и глаза, как смоль. Все, бывало, так-то наши посмеивалися: ну, этот, мол, татарской крови! И потому, что прабабка бабушки Евдокии была очень красивая, вот ее и взял к себе барин, а был из татар и родила она от него дочку, которая была тоже не только красивая, но и «сильная, здоровая*»: «Бывало, как идти ей в поле, так и нацедить с себя литр молока, ребенок этим молоком весь день и питается. И до году ничего не ел, акромя этого молока».
Писаревыми мои предки по маминой линии стали позже, а раньше фамилия их была Болдыревы и охраняли они южные границы России, за что получили звание дворян-однодворцев*. Но потом от службы ушли, осели на земле и позже прадед мамы служил писарем в волости, так что его дети, внуки и правнуки тоже были грамотными.
«В праздничный день сходють к обедне, а потом - читать: дедушка - Библию, бабы - Акафист. Они-то к обедне не ходили, надо ж было готовить еду и скоту, и всем, поэтому так-то толкутся на кухне, сестра моя Дуняшка им Акафист читаить, а они подпевають: «Аллилуйя, аллилуйя... Го-осподи помилуй...» Так обедня на кухне и идёть».
Жили Писаревы на другой, нежели Рясники, стороне Карачева в слободе* Масловка, хозяйство у них было большое и трудились не покладая рук. Мама с сестрёнкой еще девчонками ходили к ним в гости, и она рассказывала:
«Как приду к ним и думаю: да как же и жить в такой каторге? И маленький, и большой все работають. Бабка-то ху-удая была, маленькая, а хозяйство какое вела! Гуси, свиньи, коровы, лошади, овцы, и всю скотинку эту накормить надо, напоить, в закутки загнать. Все ж в поле уйдуть, на неё хозяйство и оставють, так она только одного свекольнику сколько нош за день наломаить и наносить! Да еще и поесть всем, кто в поле, надо приготовить, печку вытопить, хлеба испечь, и вот, бедная, мотается-мотается весь день, а к ночи - бараны эти... Как пустются, паразиты, бегать, как начнуть носиться по двору! Станить их загонять да к нам:
- Дети, помогите!
А разве ж мы сладим с ними? Вот и ташшыть барана этого в сарай за рога.»
Родилась моя бабушка в начале 1880-х годов, и тогда же к Карачеву подвели железную дорогу, вот она с подругами и бегала смотреть первый паровоз. Рассказывала: «Как едить, как гудить!.. Да бросилися мы скореича от него со всех ног прочь, думали-то, что сейчас с рельсов соскочить да за ними бросится.»
Характер у неё был решительный. Когда познакомилась со свои будущим мужем, мои дедом Тихоном, и он приехал свататься, то отец вначале никак не хотел её выдавать за него, - «Не-е, не отдам мою Дуняшку за прачкиного* сына!», но на третий раз всё же согласился, и потому, что хорошо знал свою дочку, ведь она заявила ему:
«- Если, папаш, не отдадите меня за Тихона, то как поедить венчаться с другой, а я ухвачусь за задок повозки и буду гнаться. И не отстану.
Вот дедушка, видать, и подумал: ну что с ней, дурой делать, ведь так и отчебучить*, и когда опять приехали свататься, сказал:
- Ну ладно, так уж и быть...»
Жили мой дед Тихон и бабушка Евдокия в любви и согласии, родилось у них два мальчика и две девочки, но когда муж уезжал в извоз*, она его частенько ревновала:
«Как отцу ехать, так и начнёть заводиться, и поругаются. Помню, раз так-то он собирается, а она как раз печку топила хлеба сажать, ну и выставила дежку с тестом, а я кручусь под ногами да пальцем в это тесто ткну да ткну, интересно ж мне очень, как дырочки получаются, а она вдруг как шлёпнить меня от этой дежки! Разревелася я!.. а отец:
- Ты что, зло на ребенке срывать?
Подскочил к ней да как дасть пошшочину! Ну, она прыг на печку и - в слезы! Раньше-то отец и пальцем ее не трогал, а теперь такое и случилося. Видить это дед, сам и печку дотопил, и хлеба посажал, а мамка всё-ё ляжить да плачить. Он и водички ей подал, и поесть... Ничего не бярёть! Вот и пролежала до самого вечера, а вечером хотела с печки слезть, да и ударилася в обморок. Положили ее на кровать, а она как начала с себя одежду срывать! Дед испугался и послал за Любой учительницей, рядом та жила. Прибежала она: что такое с Дуняшей? А эта Дуняша ляжить, глаза вылупила, что ни подадуть, отшвыриваить и всё молча, молча. Развела тогда эта Люба горчицы, поставила ей к пяткам, к икрам, дала еще каких-то капель... она ж ученый человек была, вот и заснула мамка, и кро-отким таким сном заснула. Ну, а когда отец вернулся с извозу, то ему всё и рассказали. Пал он перед иконой на колени и стал молиться... бо-ольшая икона Божьей матери в углу у нас висела и называлася «Умягчение злых сердец», еще свекровь её покупала и тоже, бывало, как взгорячится, так и падёть перед ней на колени, молится-молится, сердце и смягчится, и отойдёть. Вот теперь и отец... Помолился и дал обещание: каждый год, под Покров день ездить в Белые Берега в монастырь. И уже я помню, как поедем, бывало, по проулку, потом лесом, через дорогу железную, как приедем в монастырь, а там уже служба идёть, певчие поють и свечи горять. Посадють меня в уголок, засну я, а они отстоять службу и-и назад, домой.»
Была бабушка человеком умным, рассудительным, может поэтому слобожане* и видели в ней мере ведьму (в русском понимании этого слова: ведающая, вещунья), что, кстати, перейдёт и к моей маме, ибо в Карачеве соседи тоже окрестят её ведьмой. А тогда Писариху крестьяне приглашали выговаривать заломы:
«Когда рожь вызревала, пойдешь ее жать, глядь, а залом этот на ней и закручен... собрана рожь в пучок и завязана узлом хитрым. Может, кто так и подшучивал, но бабы всегда говорили: не-е, это ведьма закрутила! И на то, чтоб споринУ из ржи вынуть. Смелить, к примеру, мужик мешок ржи, ни перевернется, а его и съели, не будить у него спорины, а ведьма свою смелить, так… и кто его знаить сколько есть будить! И заломы эти бабы обжинали, но часто звали мамку:
- Писарих, приди, отворожи!
А она подойдёть к залому, возьмёть горсть земли да как ударить в него:
- Печать дарую от Бога! Печать дарую от Бога! Аминь.
Скажить так три раза, перекрестится… когда «Отче наш» прочтёть, когда поленится, а залом этот вроде как и обессилил.»
Прожили вместе бабушка и дед недолго, - в 1909 году началась на Ряснике эпидемия тифа.
«И дело было весной. А весна была жа-аркая, много народу тогда помирало. Помер и отец нашей подружки Маши, побежали мы посмотреть на похороны, а на ней - платочек чёрный, ботиночки новые и платьице новое серенькое с черными обирочками на подоле и на рукавах. Мы так и ахнули: ка-акое красивое! Прибежали домой, стали мамке рассказывать, а она послушала нас, послушала, да как заплачить! Чувствовала, видать... Вечером играем мы с братцем и Динкой на дороге, ждем отца с извозу...а у него лошадь была с белой залысиной, и далеко-о её видать было! Вот и на этот раз показалась она в конце улицы. Встретили отца, а он подъехал к хате и сразу в дом пошел. Бывало-то, потормошить нас, посмеется, а тут даже коней отпрягать не стал и только сказал нам:
- Возьмите, дети там, на повозке…
Достали мы гостинцы, заходим в хату, а отец уже на кровати ляжить. Мы - к нему, а он и говорить мамке:
- Дуняша, уведи детей.
Ну, а потом и жар с ним приключился, да такой, что он весь красный сделался. А у нас в сенцах всегда сквозняк дул… одна-то дверь во двор вела, а другая - на улицу, и вот отец ка-ак всхватится да на этот сквозняк! Там же ветерок, ему видать на нём-то и лучше, а мать - за ним:
- Тиша, что ж ты делаешь!
Ну а он уже и не помнить... Через день вовсе ему худо стало, метался, бредил. Привезли батюшку, причастили, пособоровали… стала у него и память отходить. Мать позвала нас, плачить:
- Дети, молитеся.
Стали мы молиться, пала я на коленки и вот как сейчас помню! Гляжу на Божью Матерь и кажется: выходить она из кивота и смотрить на меня жа-алосливо так... но ничего не говорить. Как стало мне страшно! И тут мать позвала опять:
- Дети, идите... Отец благословить вас хочить.
Стояла она у изголовья и держала икону в руках. Подошли и мы, а папашка посмотрел-посмотрел на нас какими-то глазами мутными, а потом поднял руку да как толкнёть меня!.. Я упала, испугалася, заплакала, но тут все забегали, засуетилися, мамка обмерла, а я всё-ё никак не могла успокоиться и заливалася слезами: папашка-то так меня любил, а вот теперича и оттолкнул. Пошили и нам такие же серенькие платьица с черными обирочками, купили черные платочки, купили и по новым ботинкам, а в Чистый Четверг, под Пасху, отца хоронили. Было жарко. Гроб забили, и мы всё плакали:
- Зачем закрыли нашего папашку, зачем?
Но приехал батюшка, дьячок певчий, батюшка дал нам по красному яичку, мы и успокоилися. Дети… много ли им надо?»
И осталась бабушка в 28 лет вдовой с четырьмя детьми. Но спустя сколько-то лет всё же решилась снова выйти замуж, - одной с хозяйством и в поле управляться было очень трудно, - но не получилось:
«Как-то раз прихожу я домой, а у нас гости: дедушка, бабушка и дядя незнакомый молодой, красивый, да и мамка меня встречаить наряженая, причесаная:
- Ты, Маня, пойди, умойся, надень платьице почишше.
А я и спрашиваю:
- А кто этот дядя?
- Он, - говорить, - отцом вашим будить.
Захожу в чулан, а там уже сидить Динка с братцем и оба рявуть. Входить и мамка к нам, входить и говорить:
- Ну, как дети, будете звать отцом этого дядю?
А мы как дали в три голоса:
- Не бу-удем! Наш папка помер!
И вот так-то поглядела я на мамку, а она стоить как чужая всеодно… ну совсем не наша! И думаю: куда ж наша-то девалася тёпленькая, ласковая, а эта прямо королевна какая-то! Но тут вошла бабушка и запричитала:
- Что ж вы делаете, антихристы! Как же матери вашей прожить с этих пор одной-то? - А мы еще громче! Тогда она уговаривать стала: - Ну подумайте головой! Земли у вас много, хозяин на ней нужен. Да и вас к делу приучать надо, а то будете по фабрикам мыкаться, а крестьянское ли это дело по подёнкам бегать? – Нет, мы и слушать не хотим: какому-то дядьке отдать нашу мамку? - Ну, что с ними делать? - бабушка-то... и к мамке: - Не обрашшай на них внимания,
| Помогли сайту Реклама Праздники |
При цитировании ссылка на сайт обязательна. Exsodius 2008 - 2024
18+