Ох, уж эта баба Нюра!

В пятницу я допоздна смотрела какой-то сериал, про красивую любовь немного завидуя героям. Уже засыпая, подумала: почему большие и светлые чувства бывают только в кино, а в жизни всё совсем наоборот?
Проснулась от телефонного звонка,  на часах 7 утра.
– Да-а-а…
– Здравствуй, – раздался в трубке рыдающий голос. – Это я, баба Нюра.
– Здравствуйте, – заволновалась я. – Как поживаете?
– Плохо. Кормилец умер…
Я почти увидела, как крупные слезы катятся по морщинистым щекам старушки…
– Алёшка умер? Господи, горе-то какое! – вскрикнула я.
– Тьфу-тьфу, – сплюнула в трубку баба Нюра. – Алёшка, слава Богу, жив-здоров. Ты, вот что, приезжай ко мне.
– Мне что-нибудь захватить?
– Мантышница у тебя есть?
– Есть. Только старая, ещё советских времен.
– Вот и хорошо, – обрадовалась старушка. – Захвати её. Жду. Тошно мне. А-а-а, кормилец мой! Да как же я без тебя, – запричитала она на другом конце провода и положила трубку.
В кои-то века решила выспаться, и вот на тебе… Придется ехать. Чтобы не разбудить дочь, я тихонько проскользнула на кухню.
– Ты куда собралась в такую рань? Ведь сегодня суббота, – раздался сонный голос дочери.
– Баба Нюра звонила, у неё там несчастье, кто-то умер, я к ней поеду.
– Несчастий у неё не бывает. Она их сама создает.
– Не кощунствуй, спи. Я мантышницу заберу.
– Чтобы по пути в мусорку выбросить?
– Нет. Она зачем-то понадобилась бабе Нюре.
– Давно пора от неё избавиться. Есть современные, красивые, а ты за эту железяку цепляешься…
– Это память. Её ещё моя мама покупала. И не железная она, а алюминиевая…
– Мне все равно. Только я рада, что дома на один антиквариат станет меньше…
Я вздохнула. Нынешняя молодежь без понятий о таких ценностях, как память.
– Какой кормилец? – думала я подходя к стоянке автомашин. 
В селе
Баба Нюра встретила меня у ворот дома. Растрепанная, с опухшими от слёз глазами, она протянула руки и запричитала: «Милая моя, как хорошо, что ты приехала. Как же я теперь буду одна без него. Всю жизнь вместе, а тут на тебе, ни с того ни с чего умер…
– Примите мои искренние соболезнования. Успокойтесь. Все мы там будем рано или поздно. Когда это случилось? – постаралась успокоить я старушку.
– Вчера в полдень. Забежала ненадолго к Марии и заболталась, вечером прихожу, а он лежит бедный, а под ним растекается…
– Кровь?! – ужаснулась я.
Баба Нюра как-то странно посмотрела на меня и ответила: «Типа того».
Мы вошли в дом. В нос ударил резкий запах сивухи. То, что старушка гонит самогон, я знала, поэтому не обратила на запах особого внимания. Зато старушка потянула носом и сказала: «Знатный был бы самогон». Глаза её наполнились слезами и, глотая горький ком, спросила:
– Мантышницу привезла?
Я подала ей пакет. Она вытащила её и прищелкнула языком: «Хороша! Ты мне её как, насовсем или на время?»
– Насовсем, бабушка.
Во дворе залаял щенок Тишка и, шаркая по веранде калошами, вошла соседка.
– Нюсь, бедная моя, что, совсем скончался?
– Совсем, Маня, совсем…
– Ты бы его куда-нибудь свозила. Может, реанимировали вовремя…
– Да возила, не помогло.
– Что же теперь будет, – запричитали старушки. – Да как же мы без него, родимого-о-о… А Васька-то, Васька, как убивается. Жалко мужика. Мукаш и тот прослезился, когда узнал. Горе-то какое!
Я огляделась. Ни гроба, ни покойника. Может быть, ещё в морге. Какой такой кормилец? Бабу Нюру знаю сто лет, кормильца никогда в глаза не видела. Сын Алексей, насколько известно, жив и здоров. Ничего не понимаю. Может быть, постоялец у старушки появился? Я прошла на кухню. На столе лежали пакеты с продуктами. Видимо, баба Нюра ходила на базар, а учитывая случившееся, не успела их разобрать. А, возможно, наоборот вытащила для поминального обеда. Значит, надо готовить. В большую кастрюлю я бухнула всё мясо, которое было, завела тесто на блины. Причитания в соседней комнате стихли и сменились оживленным разговором. Соседки обсуждали преимущества моей мантышницы. Таких похвал в адрес посуды я отродясь не слышала.
– Ладно, – подумала я. – Это лучше рыданий.
К бабе Нюре поочередно заходили соседи с соболезнованиями. Оно и понятно: горе объединяет. Ближе к обеду старушка соизволила заглянуть на кухню. Воспользовавшись случаем, я спросила её:
– Баб Нюр, а где покойник?
– В сарае лежит.
– Почему в сарае?
– А где ж ему быть-то?
– Дома. Гроб заказать надо. Документы оформить. Во что одевать его будете? Да и обед почти готов…
Глаза у бабы Нюры чуть не выскочили из орбит, когда она увидела, что мясо  уже сварилось, а на столе красуется огромное блюдо с блинами.
– Это что?
– Лапшу приготовила, блины на обед. На поминки…
– На чьи поминки?
– Кормильца, который умер…
Старушка, не мигая, смотрела на меня.
– Видимо, от горя крыша поехала, – подумала я. – Надо её как-то из этого ступора вывести.
– Когда люди придут?…
Вдруг у бабы Нюры затряслись щеки, живот, и вообще вся она тряслась от хохота. Схватив за руку, она потащила меня в сарай. Там с отвалившимся днищем лежал старый самогонный аппарат…
– Его ещё мой покойный муж сварил. Золотые были у него руки.  Царствие ему небесное. Из этого аппарата самогон выходил первоклассный. Я из овса гнала, из картошки, варенья старого, но из пшеницы получалась самая лучшая. Первач – чистый спирт. Сколько не пей, утром голова не болит. Ей Богу не вру, всё село подтвердит. В советское время, когда милиционеры приходили, я его, родимого, и в подвале закапывала, и в огороде прятала. Бывало, у соседей он по неделям «жил». Никто меня не сдавал. Кормилец мой… – Старушка нежно погладила ржавую обшивку самогонного аппарата. – Чинила я его, чинила, да видно срок вышел. Пока меня не было, дно отвалилось, вся сивуха вытекла… Чуешь, какой запах дома стоит? Я по нему могу определить, какая бы самогонка получилась. А ты – обед поминальный… Весь мой двухнедельный запас угробила. Ты бы, девонька, у меня спросила, прежде чем продукты переводить. Да что уж тут говорить… Придётся теперь проводить его в последний путь с почестями. Как мужа хоронила, так и аппарат провожу в последний путь. Ты иди, накрывай на стол, я тут из погреба соленья достану.
– Может, помочь?
– Иди. Помогла уже. Лучше крикни Мане, нехай всех соседей на обед зовёт.
– Ох, уж эта баба Нюра!
Похороны самогонного аппарата
– Баба Маша, приходите к нам на обед и всех пригласите, аппарат поминать будем, – крикнула я соседке.
– Это мы за раз, – отозвалась та. – Светку с Юлькой в помощь тебе пошлю. Одна не справишься. За раз, за раз…
По желанию старушки стол накрыли в зале. На белоснежной скатерти деревенский хлеб, различные соленья, салаты из свежей капусты, помидоров и огурцов. В центре золотой горкой красовались блины, но главным украшением стола была большая бутыль самогонки, которую, кряхтя, притащила баба Нюра из погреба.
– Этой самогонке лет 20, не меньше. При муже закопала, а куда, забыла. Вспомнила про родимую. Видимо, самой судьбой на этот день была предназначена…
Причем здесь судьба, я так и не поняла, но переспрашивать не стала. И так нагородила такого, что собака с маслом не съест. Несмотря на «горе», за столом царила оживленная беседа, а когда подали лапшу и налили по сто граммов, то и вовсе все развеселились.
Стопку подняла баба Нюра: «Дорогие мои, все вы меня хорошо знаете, а ещё лучше – мою самогонку. Нет моего дорогого кормильца. Оставил он меня одну». – Она смахнула скупую слезу. Женщины утерли глаза кончиками платков, мужчины провели по лицу рукавами. Мне стало смешно. Старушка продолжила: «Вот последняя бутыль. Отдадим ей должное и проводим в светлый путь моего кормильца. Светлая, как эта самогонка, ему память. Выпьем, не чокаясь».
Все выпили, крякнули и стали закусывать. Самогонка лилась рекой. Тосты – тоже. Пили за бабу Нюру, за её мужа с золотыми руками, за самогонный аппарат, за новую мантышницу и просто за хороших, и добрых соседей, которые никогда не оставят в беде… Дядя Вася принес гармонь. После первой стопочки совесть перестала мучить меня, и я присоединилась к всеобщему веселью. Так как дома было тесновато, стол вынесли во двор. «Похороны» превратились в гулянье. Баба Нюра и тётя Маша затянули: «Ах, когда-то я молодушкой была…Ой, молодушкой была-а-а…». Потом зазвучала плясовая, дядя Мукаш, выскочив на середину круга, стал танцевать, неуклюже притопывая и приседая. К нему присоединись все. После танцев, баба Нюра вытащила из сарая аппарат с отвалившимся днищем и потащила его в огород. Все пошли за ней.
– Васька, неси лопату, сейчас хоронить будем, – крикнула она.
Мужики у забора выкопали яму, бросили в неё аппарат. Все прошли, бросив по горсточке земли. Ритуал похорон был полностью соблюдён. Потом Сергей, моложавый мужик, принёс дощечку и чёрным карандашом вывел надпись: «Здесь покоится самый лучший в мире самогонный аппарат. Вечная тебе память. Мы тебя никогда не забудем!»
Когда гости разошлись  я спросила: «Баб Нюр, а что вообще сегодня было?»
– Похороны, – засмеялась она, – самогонного аппарата. Да чего уж. Мне твоя мантышница понравилась. Правда, масштабы не те, но за качество самогонки  я ручаюсь. Вот тебе наливочка, по особому рецепту готовила. Давай, помянем ещё раз моего кормильца…