Мир уходящему часть 1, глава 8

                                                                       
                                                                                          8

  Нервничает Дарья, возмущается: творится с сыном неладное – совсем от рук отбился.
  - Ты бы уж перебрался к своему Власу на жительство, что ли… Целыми днями тебя дома не вижу. Только спать приходишь. Учёбу совсем забросил. Учительница жалуется. Что ты себе думаешь?
  Молчит Шурка: сказать ему нечего. Насупился, потупил взгляд, пошмыгивает носом.
  А Дарья, знай себе:
  -Был мальчик как мальчик: учился, отметки приносил хорошие. А теперь что? Уроки прогуливать начал. Скоро в школу совсем ходить перестанешь.   

  Думает Шурка… Матери он не боится, она добрая: поймёт, защитит, приголубит. Другое дело – отец. Тот много говорить не станет: вытащит тренчик из штанов, – чтоб они с него на пол упали – и… пиши-пропало… Потому, самое худшее чего можно ждать от матери, что она пожалуется отцу. И Шурка ждёт, что она сейчас скажет это. А она не говорит – спрашивает:
  - Мне что: сказать отцу?
  - Нет.
  - А что делать, раз ты не слушаешься?
  - Буду слушаться.

  Ну, вроде как всё – вопрос исчерпан. Но когда ещё представится случай повоспитывать сына…  И Дарья,  продолжает:
  - Отец старается: встаёт ни свет, ни заря, возвращается за полночь, всё, что можно, в дом тащит, чтобы мы жили по-людски…  У других вон нужда беспросветная: одна пара сапог на двоих… Вот и ходют они в школу через день, поочереди. Ваня Лыков ведь не лучше тебя – отличник! А тебе чего не хватает? И что там, в доме у Власа, стены мёдом, что ли, намазаны, что ты сутками там околачиваешься?
  - Музыкой мы занимаемся с ним, мама.
  - Первым делом ты в школе учиться должен, чтобы человеком стать. И ты должен понимать это…
  - Я понял, мама, понял.
  - Ну, вот и хорошо, вот и славно.

  Думает Шурка… Отец встаёт ни свет, ни заря, заботится о них – правда. Возвращается за полночь: «поймал занозу» на хуторе… Глубоко засела… Власа просил не выдавать. Слышал Шурка разговор ихний. Случайно слышал. Обидно за мать стало. Видел он эту самую… И что в ней такого? Когда смеётся – нижняя губа в нос упирается. Волосы, точно как на кочане кукурузы: растрёпанные и блестят. Слова от неё не услышишь – смеётся всю дорогу, как дурочка.
  У других, у кого нужда беспросветная и пара сапог на двоих, отец в войну к немцам подался – в тюряге сидит. Откуда ж достатку взяться…
  Ванька Лыков у доски двух слов связать не может – молчит, как глухонемой. А поди ж ты – отличник. Был бы он отличником, кабы батька его в совхозной коморе кладовщиком не работал. А матери, что скажешь: у неё все хорошие, один он плохой…

  Обидно Шурке. Любит он музыку – страсть как любит. Даётся она ему легко: вот уже и гитару освоил. Хвалит его Влас, не нахвалится – дивится его способностям. Признаётся, что аккордов, которые быстро находит и легко берёт Шурка – сроду не слышал, вроде как и не было их раньше в музыке. Ведь рассказать ему Влас только то может, что сам знает и научить тому, что сам умеет… А Шурке этого мало. Нутром своим чует: музыка – море разливанное. И играть её могут не только гитара да гармошка ( о «губнашке» своей он и думать забыл). Скрипка – это да: это инструмент! Эта душу вынет и назад положит. А Влас не играет на ней, так – пиликает. Одну только мелодию так играет, что плакать хочется. Со скрипкой у Шурки сложности: чуть палец не туда поставил, хоть вот настолечки – начинай сначала. А главное, что заметил Шурка: гармошка с гитарой играют, а скрипка – поёт. 

  В школьной самодеятельности Шурка – первый человек.  Во всех концертах – гвоздь программы. Девочки по нему сохнут, вздыхают и охают, перессорились из-за него все, а он и ухом не ведёт: они ему, по всему видать, неинтересны. Одна, правда, ничего так: улыбающаяся, розовощёкая. Обратил внимание, потому что лицо её ему, вроде как, знакомо. Видел его где-то, лицо это… Аа… ну да: плакат «Спасибо товарищу Сталину…»

  - Говорят, болен он. Серьёзно болен… – сокрушается отец, наполняя гранчак едва ли не до краёв.
  - Вылечат, – уверена мать, – чтобы самого Сталина, да не вылечили – ни в жисть не поверю. Меня другое беспокоит: начал ты пить уже стаканами. С чего бы…
  - Труд тяжкий, здоровье отменное, жена красавица – как не выпить?
  - Можно ж пить нормально…
  - Это как же?
  - Как все – стопками.
  - Рука устаёт гонять туда-сюда эти чёртовы напёрстки: рот полоскать. Стаканчик опрокинешь, чувствуется – выпил.
  - Кабы ж стаканом и обошлось… Тебя вон в директора прочат. Слыхал?
  - Кто сказал?
  - Говорят…
  - Говорят, в Москве кур доят…
  - А коровы яйца носят? Знаем мы это.
  - Не знаете, потому как яйца носят быки, а не коровы.
  - Ну да, тебе бы только шуточки…
  - Так кто говорит-то?
  - Да бабы, как за языки подвешены…
  - Ааа… ну если бабы, значит я уже директор.
  - А что: неужто откажешься, если предложат?
  - Надо будет подумать.
  - Чё думать-то?
  - Понимаешь, Дашка, кузнец – это профессия, а директор – должность.
  - Ну и что?
  - Что, что – конь в пальто. Директором любой сможет: был бы язык нормально подвешен, а кузнецом…
  - А кузнецом Власа назначишь. И меня – секретаршей…
  - О, точно! Пиши приказ.
 
  Смеялась Дарья, уже задыхаясь в мужниных объятиях от его сильных рук и частых поцелуев…