Мир уходящему

  повесть

___Вольный сказ: 
  Гений становится достоянием всех, но не принадлежит никому 
  Будущее воплощается в настоящее и уходит в прошлое.
  Земля вращается и движется по кругу. Каждый раз круг замыкается: на смену весне приходит лето, лето сменяет осень, наступает зима и – всё повторяется. Повторяется? Где-то нет зимы – только лето. А где-то нет лета. Никогда…
  Что есть мера времени? Часы? Человеческий возраст? Возраст человечества? Материальные свидетельства отошедших эпох? Слава мудрецов и воителей? Слепая вера невежественных в  красивую сказку о Богочеловеке? Слепая? А что есть вера «вежественных»? Во что или в кого они верят? И верят ли?..
  «Не топчи меня, – сказала однажды человеку трава, – мне больно».
  «Ладно», – сказал человек и протоптал тропинки. И стал ходить по ним. Было хорошо и человеку, и траве. И было красиво.
  А когда понадобилось кормить лошадь, – человек пожертвовал травой. Лошадь была важнее травы. И нужнее.
  А вскоре человек пожертвовал лошадью: предпочёл машину.
  А машина, в своё время, пожертвует человеком. Во имя прогресса!..
  Прогресс превратит планету в облако космической пыли.
  Круг замкнётся…
                                                                                1

  Утлая полуторка, демобилизованная вместе с водителем, тащила за собой по степному просёлку павлиний хвост клубящейся пыли, грациозно вихляющий из стороны в сторону. Единственный пассажир – молодой дебелый хохол, тоже уже отвоевавший, говорил шофёру:
  -Если баба моя жива-здорова, не слезу с неё до тех пор, пока не родит мне сына. Сына хочу, аж мотня вспухла. Шуркой назову, как отца моего звали. Меня, между прочим, тожить Шуркой звать.
  -Ну-ну… – только и нашёлся прокомментировать шофёр.

  Издали узрев полуторку, сельчане выстроились на пригорке. Толпятся. Ждут:  ч е й?

  Завидя мужа, «баба», обессилев, упала ему на грудь, и он так и держал её в охапку, словно куль соломы. И при этом раздавал счастливые улыбки. Всем: «Вечерком приходите. Милости просим!»

  Каждый, кто получал улыбку и приглашение, тут же уходил с пригорка, и скоро Шурка остался один с пришедшей в себя женой, не могущей, однако, твёрдо встать на ноги, ослабевшие от радости. И он так и волок её до хаты, ступая в раскоряку; и босые пятки её оставляли неровный след; и прокалённая знойным июльским солнцем зыбучая дорожная пыль смыкалась над следом.

  Когда они, обезумевшие от счастья, остались одни, Шурка, не снимая вещмешок, смяв всё и скомкав, осуществил задуманное ещё в первом бою и пронесенное черезо всю войну спасительное желание – иметь сына…
 
-Холодная ты… никак разлюбила… - раздеваясь, укорял он жену – румяную, стыдливо прикрывающую улыбчивое лицо тыльными сторонами рук. Повёрнутые к нему их ладошки были маленькие, но очень огрубевшие, в мозолях и ссадинах.
  -Холодная, говорю, ты… Чё так? Может, завела себе кого, пока я там… под пулями…
  -Постыдись… Бога побойся. Забыла я, как это делается…
  -Нн-у-у, дело это поправимое: я теперь дома – напоминать буду.
  -Напоминай почаще, может, и вправду вспомню: а то ведь всю войну во сне только и… сказать стыдно…

  Вечером на сельском подворье сход. Праздник. У кого что – в складчину. Радость – а ни песен, ни танцев. Разговоры. Негромкие. И слёзы. Тихие. О тех, кому ещё прийти. Придут ли?
  -Ты чего скис, дед?
  -Думаю…
  -Тебе бы о спасении души заботиться, а ты всё думаешь.
  -А я и в могиле, похоже, думать не перестану, потому как…
  -Давай, давай, мыслитель… Победа – радоваться надо!
  -Дык…
  -Дык... дык – хрен тебе в кадык. Пей да ешь – пока рот свеж, рот завянет – муха не заглянет.
  -Востёр ты на язык, Шурка, как я погляжу.… Но один вот, небось, вернулся. А уходило вас семеро…
  -Вернутся ещё… остальные-то…
  -Да вроде как и возвернулись… в конвертах с марками… Да ты меня за грудки-то не хватай: моей вины в том нет.
  -Так чья ж… вина?
  -Вина, вина: кто пьёт – в том сатана, а кто трезвый - с умом и резвый...
  -Что же такое стряслось-то, дед, а? Нам ведь такого «Лазаря пели»…
  -Да пели, пели, покудова не опупели…

  Когда подпили – оживились. И пошла разноголосица:

  -Ой, Дашка, счастливая ты! Такой мужик к тебе под крылышко вернулся – кровь с молоком. Будто и не воевал, а жрал да на солнышке почивал.
  -И то, правда…
  -Шурка, мать твою, у тебя хоть медали есть?
  -Да есть там… одна. Имеется (на самом деле двенадцать). «За отвагу» называется. Показать?
  -Да ну… пацанам «отвагу» свою показывать будешь. Им интересно. А нам что…
  -Какого хрена к мужику пристали? Повоевали б с ево… Мм-е-едали…
  -Медали не медали, а крепко мы им дали!
  -Да уж: так дали, что у самих бока болят… 
  -Ты чё это, дед: тако при людях болтаешь…

  Напротив Шурки дородная сельская красавица: глазами шалит – дураку понятно…

  -Как жить-то будем, бабы: нас вона сколько, а кобелёк один? Справится ли?
  -Всех обслужу, – с готовностью заявляет Шурка, – только за раз по одной.
  -А две?
  -Можно и две, но не  боле…
  -А Дарья что скажет?
  -А я что? Я женщина советская – сознательная. Могу и поделиться, коли нужда… – отшучивается Дарья, рдея.

  Ой, гоп, навались, –
  в каво деньги завелись!

  По тёмному небу, утыканному звёздами, катит оловянная луна такая большая и яркая, что на ней даже не проступают привычные тёмные пятна. Быстро катит. Перечеркнёт её какая заблудшая тучка, гоняющаяся за своими товарками, и снова светит она лихорадочно ярко. 

  И всё вокруг, словно в полуде.