качались мы на качелях и однажды... – Григорий остановился напротив, отстранённо взглянул на меня: - А однажды мы опоздали на автобус, заночевали в квартире брата... как раз он уехал в командировку, и она... и я... – Коротко взглянул: - Нет, не подумайте чего-то! Моё отношение к этому юному существу... я же был старше ее почти на десять лет. Моё отношение к ней, было настолько восторженно и чисто, что не посмел притронуться к ней, да и она... уверен в этом!.. не ждала от меня этого, и только утром... Когда подошёл к ней, еще спящей, и тихо прикоснулся к щеке, то она вдруг проснулась, улыбнулась и... обняла меня. – Растерянно улыбнулся, притронулся к щеке: - Удивительно. Я и теперь ощущаю её руки... её мягкие руки на шее и лёгкое прикосновение губ к щеке...
Григорий постоял, опустив голову, потом бросил на меня растревоженный взгляд и жестом пригласил идти.
Помню, помню и я! Сразу заметила Стаса там, на танцплощадке и подумала: какой красивый... неужели не пригласит на танец? А он тут же и пригласил. И танцевали молча, но разве то было молчанием? Нет, душа моя пела, трепетала от счастья. А потом вечерами приходили мы в сквер, я садилась на скамейку, он ложился на нее и головой - на мои колени. До чего же сладостно было вот так сидеть, перебирать его волосы и замирать от счастья!.. Или: я иду по бордюру тротуара, он поддерживает меня за руку; сижу в глубоком кресле, а он, опершись руками на поручни, склоняется надо мной, смотрит в глаза, и я вдруг ощущаю себя совсем беззащитной перед ним; у детской беседки целует меня порывисто, спешно, будто в последний раз… Так и случилось.
Низкое солнце удлинило тени, косыми полосами расчертило тропинку, подсветило кроны деревьев, отчего листья на верхушках окрасились позолотой. Моя любимая предвечерняя пора. Ведь именно в такие минуты воздух наполняется запахами зелени, начинают громче звучать голоса птиц, трели настраивающегося соловья... Интересно, а Григорий ощущает всё это, слышит ли птиц? Но спрашивать об этом не стану, а вот о Насте...
- Скажите, а было ли продолжение этого, столь романтического знакомства, или...
- Нет, - не дал договорить: - А вернее, «или»... - Сделал несколько шагов, остановился, вынул пачку сигарет, кивнул на неё: - Разрешите еще одну?
- Да, конечно, - улыбнулась ободряюще: – Судя по тому, что Вам захотелось курить, услышу еще что-то волнующее?
Нет, то был не вопрос, а понуждение к продолжению.
- Да. Услышите. Хотя... - Затянулся, помолчал: – В такой прекрасный вечер Вам, наверное, хотелось бы слышать не такое, но... – И взглянул вопросительно: - Но коль согласились слушать, то... Раз мы вместе начали строить некое здание общения, то надо и закончить его, не так ли?
Я не ответила, ведь он не у меня спросил, а у себя.
– Так вот, конец был таким, о котором и захотелось поделиться с кем-то... с Вами. Тогда наша командировка закончилась и через день мы уехали. Я оставил Насте свой адрес... правда, она потом почему-то редко писала, но как-то сообщила, что скоро снова приедет в Ленинград на очередную сессию. Я, конечно, обрадовался, послал ей номер рабочего телефона... мобильников же тогда не было, попросил, чтобы обязательно позвонила. И вот потом-то... – Григорий замолчал, остановился, подошел к сосне и двумя руками опёрся о неё: - И вот тогда-то началось то, что не даёт покоя здесь, в вашем зелёном городе... где у меня нечаянно появилось столько свободного времени для воспоминаний, для этой весны. – Взглянул на крону сосны, обернулся, прислонился к ней спиной, взглянул в сторону покинутой нами поляны: - Кстати, тогда тоже была пора цветения одуванчиков... – Постоял с опущенной головой и заговорил, будто только теперь вспоминая: - Мы встретились. Я повёл её в ресторанчик и от радости вначале не обратил внимания на её простенькое деревенское платьице, каких-то нелепые босоножки, косу, перехваченную розовым бантом... – Растерянно улыбнулся: – Ведь там, в деревне не замечал всего этого, а теперь... а здесь, поглядывая на Настю, стал невольно сравнивать её с девушками, сидящими за другими столиками. А тут еще... – Сделал какое-то непонятное движение руками: - Когда нам подали заказ и мы стали есть, то почему-то она взяла сразу несколько кусочков тонко нарезанного сыра, свернула их трубочкой и стала с аппетитом есть... – Усмехнулся: – Да и потом... шницель наколола на вилку и начала понемногу откусывать, хотя рядом лежал нож. – Посмотрел на меня чуть растерянно: - Знаете, когда я представил себе, как познакомлю её со своими родителями, хранящими былые этикеты, и она так же, как в ресторане... – И махнул рукой: - Короче, я, назначил ей свидания, но... –- Улыбнулся виновато: - Но не пришел, а она... – И снова улыбка, но почти извиняющаяся: - А она позвонила. Но трубку снял мой коллега и услышал: «Передайте, пожалуйста, Грише, что звонила Настя.» И всё. – Взглянул на меня вопросительно: - Да нет, потом я хотел с ней встретиться и дважды ходил к её институту на набережной, но... А на третий всё же увидел её в парке, что был рядом. Она... всё в том же платьице и в тех же нелепых босоножках, сидела на скамейке и читала книгу.
- И Вы не подошли к ней, - почему-то уверенно сказала я.
- Нет, не подошел, - не удивился моей догадке: – А тут еще хлынул дождь, Настя сунула книгу в сумочку, побежала к институту, я – за ней... хотя и не думал окликать и лишь видел... лишь опять любовался её обозначившейся под мокрым платьем точёной фигуркой...
Пройдя круг по роще, мы возвращались к поляне. Подошли, присели на тот же пень, украшенный его букетиком одуванчиков:
- Так что же Вас, Григорий, так взволновало в этой, в общем-то обычной истории? – посмотрела я на него и тут же спохватилась: - Вы уж извините, что назвала её обычной, ведь встреча людей разного уровня воспитания почти всегда...
- Обычной, говорите? – И взглянул на свои одуванчики, взял их: - Может, для Вас и обычная, а для меня... Ведь потом я вскоре познакомился с девушкой, чем-то похожей на Настю, женился, перебрался к её родителям в Ленинград, обзавёлся семьей и всё эти годы всё вроде бы шло у нас нормально... – Вдруг почти рассмеялся: - Нор-маль-но... - повторил по слогам. – Но почему же я всё чаще и чаще возвращаюсь к той, в простеньком платьице Насте и каждый раз мне кажется, что те дни с ней были самыми счастливыми?
Я чувствовала, что мой неожиданный рассказчик не ждёт ответа, поэтому и молчала, а он вдруг смял цветки, отбросил их, а тот, отцветший, приподнял, резко на него дунул и... Фейерверком взлетев перед нами, белые зонтики стали медленно опускаться на траву.
Мимолётные перемежечки жизни... Далеко не все из них оседают в нашей памяти, но те, которые прячутся в её дальние уголки, однажды выпархивают на волю, являясь среди серой рутины жизни и словно подсказывает заново взглянуть на них, дабы придать им иные смыслы.
*Николай Семёнович Лесков (1831–1895) — русский писатель, публицист и литературный критик.
