зрачок казня
за стремленье запомнить пейзаж, способный
обойтись без меня.
Меня не покидало странное ощущение. Пространство заполнял голос поэта, создавался полный эффект его присутствия, при полном, естественно, отсутствии. Словно, знаешь, что в комнате есть кошка, но не видишь ее. Ускользающая кошка. Кошка-стеллс.
Бродский питал нежность к кошкам, считал, что это лев в миниатюре и ни в ком так не проявляется отвага, ласка и достоинство как в этом звере. «Кошка, в отличие от людей, гармонична по природе своей. Нет ни одной позы, ни одного движения, когда бы кошка не была гармонична, а значит прекрасна.»
Да, но надо еще добавить, что кошка – единственное домашнее животное, которое так и не удалось окончательно приручить и подчинить, которая приходит, когда ей вздумается и гуляет сама по себе…
Он хорошо рисовал котов, и даже в его речи его часто проскальзывали мяукающие, распевные звуки.
«Бродский был стариком уже в шестидесятые, - написал о нем Э. Лимонов. - Уже тогда был лыс, уклончив и умел себя поставить. Создать ощущение недоступности.
А может, он всю жизнь боялся людей, потому и общался только с самыми близкими, проверенными...»
Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
Но с куриными мозгами хватит горя.
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря...
Жизнь в глухой провинции у моря, в отдалении от «слабых мира этого и сильных» не получилась. В 1987 году Бродскому присуждают Нобелевскую премию по литературе. Свою речь он начал словами, как нельзя лучше передающими его стремление быть незаметным:
«Для человека частного и частность эту всю жизнь какой-либо общественной роли предпочитавшего, для человека, зашедшего в предпочтении этом довольно далеко — и в частности от родины, ибо лучше быть последним неудачником в демократии, чем мучеником или властителем дум в деспотии, — оказаться внезапно на этой трибуне — большая неловкость и испытание».
Удивительная, впитавшая «странные сближенья» и смыслы, жизнь, словно «ткань, впитавшая полуденное солнце». И смерть была ей под стать.
Иосиф Александрович Бродский скоропостижно скончался в ночь с 27 на 28 января 1996 года от инфаркта. Накануне поднялся в свой кабинет: надо было подготовиться к завтрашней лекции. Наутро его нашла жена на полу. Бродский был полностью одет, на письменном столе рядом с очками лежала раскрытая книга.
«За две недели до смерти (а я с ним разговаривал за два часа до его кончины), - вспоминал друг поэта Илья Кутик, - он купил себе место на кладбище. Смерти он боялся жутко, не хотел быть ни зарытым, ни сожженным, его устроило бы, если бы он оказался куда-нибудь вмурованным. Так оно поначалу и получилось. Он купил место на нью-йоркском кладбище. Это была его воля.»
А через год было перезахоронение в Венеции. Городе, который поэт любил так же как Ленинград. И, который тоже стоит на любимой его «водичке». Депутат Госдумы Г.Старовойтова прислала телеграмму с предложением похоронить его на Васильевском острове, ссылаясь на строки поэта: «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать. На Васильевский остров я приду умирать», но оно было отвергнуто – это означало бы фактически решить за него вопрос его возвращения на родину. И Мария Соццани принимает решение похоронить поэта в Венеции, на кладбище Сен-Микеле, которому он тоже посвятил стихи:
Хотя бесчувственному телу
равно повсюду истлевать,
лишенное родимой глины, оно в аллювии долины
ломбардской гнить не прочь. Понеже
свой континент и черви те же.
Стравинский спит на Сан-Микеле…
Дальше началась история в духе Гоголя. Бродский не был ни иудеем, ни христианином, вообще не принадлежал ни к какой конфессии. У Бродского было два определения себя русский поэт и американский эссеист. И все.
Мистика началась уже в самолете, гроб в полете открылся. Американские гробы закрываются на шурупы и болты, они не открываются даже от перепадов высоты и давления. В Венеции стали грузить гроб на катафалк, он переломился пополам. Бродского пришлось перекладывать в другой гроб. Дальше на гондолах его доставили на Остров Мертвых. Первоначальный план предполагал его погребение на русской половине кладбища между могилами Стравинского и Дягилева. Оказалось, это невозможно, поскольку необходимо разрешение Русской Православной Церкви в Венеции. Разрешения не дали, потому что Бродский не был православным. Католическая церковь в погребении тоже отказала.
Начались метания, часа два шли переговоры. В результате приняли решение похоронить его на протестантской стороне кладбища. Там не было свободных мест, С большим трудом нашли - в ногах у поэта Эзры Паунда. Паунда как человека и антисемита Бродский не выносил, но как поэта ценил. Начали копать – из земли торчат черепа и кости, хоронить невозможно. В конце концов, бедного Иосифа Александровича в новом гробу отнесли к стене, за которой была сосредоточена всякая кладбищенская техника. Положили ему бутылку его любимого виски и пачку любимых сигарет, захоронили практически на поверхности, едва присыпав землей. В головах поставили крест. И только потом уже был поставлен небольшой скромный памятник.
И еще одно обстоятельство, о котором писали только в Италии. Президент России Борис Ельцин отправил на похороны Бродского шесть кубометров желтых роз. Михаил Барышников с компанией перенес все эти розы на могилу Эзры Паунда. Получилось так, что ни одного цветка с родины на могиле Бродского не было…
«Вы действительно совсем не ощущаете своей российскости?», - спросила поэта как-то молодая журналистка. - Просто сложился миф, что вы оторвались от России». Бродский ответил: «Ну, миф - это не мое дело. Знаете, тут есть одна довольно интересная вещь. Есть колоссальное достоинство и мудрость в том, чтобы сидеть на одном месте и смотреть на мир, и тогда в тебе все отражается, как в капле воды. Но я не думаю, что это плодотворно. Что ты выигрываешь в этом случае, так это душевный, если хотите, духовный комфорт. Человек ведь на самом деле изрядный буржуа и, по существу, стремится к комфорту. А самый главный комфорт - это комфорт убеждения и нравственной позиции. Куда, на мой взгляд, интереснее, но и опаснее дискомфорт, когда тебе никто и ничто не помогает, когда тебе не на что опереться, и если все же вообразить, что ты дерево, то поддерживают тебя не корни, но вершина, которую треплет изрядно. Говорят, дискомфорт губителен, но я воспитался на том, что читал. И мне так повезло, совпало так, что читал я Марину Ивановну (Цветаеву) и одновременно Льва Шестова (философа). А Шестов ужасно любил цитировать Тертуллиана «Верую, ибо это абсурдно». И вот когда вы дочитываетесь до такого... Блажен, кто верует, тепло ему на свете. Но блаженнее, кто верует, когда ему холодно на этой земле... Мир, который начинается не в центре, а мир, начинающийся с окраин, потому что окраины - это не конец мира, но начало его. Мне кажется, эта схема ближе нашему поколению...»
Трудно определить, с какими чувствами я покидала кабинет Бродского в Фонтанном доме. Чувства ускользали, не поддавались выражению. Но, сейчас, изучив многое, что можно было найти о Бродском и, сравнив изученное со своими впечатлениями, наверно повторю его же слова: «Верую, ибо это абсурдно. Блаженнее тот, кто верует, когда ему холодно на этой земле».
Лучше не выразишь…
Иосиф Александрович, светлая память Вам… 24.05.1940 – 28.01.1996.
Бродский - моя слабость! Очень правильно Вы его оценили - "ускользающий". Сожалею лишь о том, что Вы очень бегло рассказали об этом удивительном человеке. Читала у Вас лишь еще одно эссе, посвященное М.Б. Может быть имеются и другие работы? Прекрасное у Вас перо, легкое и объемное!
С днем филолога, талантливая женщина!