тоже не оказалось.
- Ты, мальчик, наверное, куриной слепотой болеешь. Вон видишь, в углу тарелки куриная ножка лежит?
- В каком углу - в левом или в правом?
- Ха-а-ха! Она перемещается... Вот сейчас, в левом от тебя.
Я напряг зрение.
- Вижу какую-то косточку, по-моему, обглоданную. И я не совсем понимаю, почему она должна перемещаться... Здесь что, в супе, подводные течения?
- Нет, просто вентилятор воздух гонит. Гляди, рябь по воде идет.
- Рябь должна идти от жирных куриных бусинок, а их здесь нет.
- В данном случая я целиком и полностью согласен со своим сыном, - вступился за меня папа. - И хочу заметить, что рябь должна идти по супу, а не по воде. Вот как у нас в армии было: суп - так это суп, курица - так это курица...
Бурча что-то себе под нос официант ушел, но скоро вернулся с тем же подносом, заставленным закусками.
- Это как понимать? - Папа ткнул вилкой в одну из тарелок. - Что это такое?
- Селедка, - мрачно ответил официант и громко зевнул.
- Селедка?! - изумился папа. - Вы это называете селедкой? Ха! И в чем же, интересно, она плавает? В соусе? Нет, это она в моих слезах плавает! И почему так неприятно пахнет. Причем здесь носки? Селедка носки не носит. Ах, вы это и без меня знаете... Пиво теплое... Что? Холодильник не работает? Жарко, говорите... Однако, здесь не Африка. Вот у нас в армии было: селедка - так это селедка, пиво... то есть я хотел сказать - компот...
- В Африке зулусы живут, негры такие чернокожие, мне Витька Меднис рассказывал, - поделился я с папой.
- Кстати, почему у вас здесь мухи летают?
- Вы предпочли бы, чтобы они в супе плавали? - лениво огрызнулся официант.
Папа вспыхнул.
- Я предпочел бы, чтобы их здесь вообще не было!
И конца бы не видать этой перепалке с невозмутимым официантом, если бы не вмешалась мама. Она напомнила, что автобус скоро отходит и нам следует поторопиться.
Ну, автобус, это, конечно, слишком сильно сказано. Скорее этот вид транспорта походил на вагонетку, которую загружают углем и всякой там породой, только с тупым рылом, и загрузили в нее не уголь, а нас - отдыхающих. Сказать же, что было тесно, значит ничего не сказать. В вагонетку-автобус набилось столько желающих, что и рукой не пошевелить.
Дальше события развивались, как в плохом сне.
- Все сели? - спросил шофер.
В ответ раздалось недружное кряхтение.
Шофер достал из планшетки карту и углубился в ее изучение.
- Он что, в первый раз по этому маршруту едет? - разволновалась мама. - Горы ведь...
- Ну что, шофер, - сказал папа, - что там карта говорит?
Шофер обернулся к папе и недобро на него посмотрел.
И тут папа охнул, мама ойкнула, а я застонал.
Автобус резко дернулся, и мы оказались придавленными дядями и тетями, явно приехавшими в санаторий, чтобы избавиться от лишнего веса, но еще не успевшие этого сделать, а потому все эти излишки обрушились на нас.
Хрустнули косточки.
- У меня открытый перелом, - сдавленно произнес папа.
- У меня закрытый! - воскликнула мама.
Я ничего не сказал, потому что не мог говорить, поскольку едва дышал, и только уцепился за папину руку.
Но это были еще цветочки.
Только мы стали подниматься в горы, как у машины сломалась ось.
Сперва все согласились подождать помощи. Прошел час, затем второй, но помощь ни с какой стороны не приходила. И тогда решили идти назад.
Но папа заупрямился, и ни в какую не хотел возвращаться.
- Раз уж мы приехали, - заявил он, - то надо осмотреть достопримечательности.
Шофер сказал, что до первой достопримечательности надо километров десять протопать.
Но если папа что-то решил, то хочешь не хочешь, а надо идти смотреть. И мы пошли.
Шли долго. Солнце пекло немилосердно. Мы покрылись пылью с ног до головы. Ужасно хотелось пить. В глазах сквозило легкое безумие.
К закату, истерзанных, истомленных голодом и жаждой, нас подобрала машина, направлявшаяся в ближайший поселок-аул.
Местные жители сказали, что многое повидали на своем веку, но такие как мы, их еще не посещали, предложили нам остаться, чтобы показывать нас за деньги наряду с местной достопримечательностью случайным туристам, и обещали платить процент.
Местной же достопримечательностью являлось живописное озеро, с точки зрения естественной истории чрезвычайно интересное. Аборигены утверждали, что единственная живность, которая водится в озере - мелкие рачки, и обитают они на очень большой глубине. Не знаю, я не видел, но рассказывали, что однажды один турист попытался их увидеть, и с тех пор не видели уже самого туриста.
Я не имел ничего против, чтобы остаться, и стал договариваться о величине процента. Папа был против категорически, а мама приготовилась упасть в обморок, сказав, что если ее немедленно не отправят назад в санаторий, то она не знает, что сделает.
Ничего она не сделала... В санаторий мы возвращались на телеге, и пожилой возничий, лениво погоняя лошадь, рассказывал нам легенды о прекрасных меджнунах.
...Учительница положила тетрадку Сабельникова на стол.
- Остальное дочитаем на следующем уроке, хотя писанину вашу, конечно, читать совершенно невозможно. Так что я, как могу, перевожу ее на доступный всем литературный язык, чтобы было понятно. Так... Женя Лисицкий. Я вчера просматривала твои записи, и вот что ты пишешь... Будто, проезжая по Африке, ты охотился в Бирме на пингвинов. Хочу сразу заметить, что охотиться на пингвинов - это варварство. Далее: пингвины в Бирме, то есть в Мьянме, не водятся, последняя находится не в Африке, а... А? Что случилось? Почему ты вертишься как юла, Колесниченко?
- Юрка Баларев дернул меня за косу, подлый!
- Баларев, еще раз дернешь Аллу за косу, выгоню из класса! И перестань грызть ногти, это совсем не вкусно.
- Это кому как, - пробормотал Юрка, но грызть ногти на время перестал.
- А мне вот что интересно - кто такие межджнуны? - спросила Анька Сушкина.
- Ну, это влюбленные... до одури, они невест умыкают, - сказал Витька Меднис.
- Это как?
- Похищают, значит, - снисходительно объяснил Витька. - Запихивают в мешок, и аля-улю!
- Просиков мне ужасно досаждает, - сказал вдруг Катька Лепилина, - тоже, наверное, умыкнуть хочет! Потому что я - прекрасная!
Я ушам своим не поверил. А Катька посмотрела на меня пронзительно и говорит:
- Что это ты памятником застыл, Просиков?
- Потому что, ты - горгона Медуза! А известно, что все живое каменеет от ее взгляда.
- Это ты притворяешься, а на самом деле ты от меня без ума!
Я чуть не задохнулся от возмущения.
- Это все твои фантазии, Катька. А где факты? Факты где? Нет их!
- Я тебе воз и маленькую тележку этих фактов предоставлю.
- Да что ты говоришь! А свидетели?
- Свидетелей полно! Да все девчонки скажут, вот Мамолова, к примеру...
- К какому примеру! - закричал я.
- Да, он и меня хотел умыкнуть, - подтвердила Мамолова. - Это низко, Просиков!
- Ну знаешь, это просто курам на смех! Тебя может только Змей Горыныч похитить, чтобы сделать своей змеиной подругой.
- И меня он тоже замыслил похитить, - заверещала Лидка Федоткина, - хотя Просиков вовсе не прекрасный меджнун!
- И меня! И меня! - раздались девчоночьи голоса по всему классу.
- Что за ерунду вы несете! Да это заговор! - опять закричал я. - Вы хотите опорочить мое честное имя!
- Нет, Просиков, ты не честный - ты бесчестный! - ткнула в меня пальцем Ритка Сурикова, и дико расхохоталась.
- Это я-то бесчестный! - Нет, ни в какие ворота это уже не лезло. - Смотри, Сурикова, щелбаном угощу! - пригрозил я Ритке.
- Дурачок ты, Боря, - сказала Наташка Клещева. - Девочек не щелбанами угощают...
- А чем? - озадаченно спросил я.
- Глупенький... Сладкими конфетами и воздушным зефиром. Если же ты мне вместо шоколадных конфет леденцы дашь, так они мне и даром не нужны, а на тебя пальцем показывать будут, как на невежу.
Я только и смог в ответ почему-то гугукнуть.
- Что это ты гусем загугукал, Просиков!
Я хотел объяснить Наташке, что гуси не гугукают, а крякают, но меня опередила эта выскочка, Ленка Ширяева.
- А мне нравятся обходительные мальчики, - заявила она. - Такие как Сережа, друг этого грубого Просикова. Он, прежде чем со мной заговорить, пять раз вокруг меня обошел.
- Это он погорячился, - ухмыльнулся Васька Бегалов.
- Просто твои близорукие очки, Василий, мешают тебе видеть всю полноту моего очарования, - с достоинством сказала Ленка.
- Нет, - вторично ухмыльнулся Васька, - полноту не мешают. Ты, Ленка, очень толстая. Это и без очков видно. Толще даже, чем Славкина мама, а я думал, что толще ее никого не бывает. Я ошибся. Кстати, очки у меня дальнозоркие.
- Что ты сказал про мою маму! - страшно закричал Славка.
- Ничего особенного. Я сказал, что ошибся. Оказывается, что есть толще... Теперь я хорошо вижу.
- А ну хватит! - закричала в свою очередь, Нина Федоровна. - Что это вы здесь устраиваете! Это школа, а не базар! И какая школа! Сто семидесятая! С углубленным изучением иностранного языка! - Она немного отдышалась и устало сказала: - После уроков будете выяснять - кто кому нравится.
Но после уроков выясняли отношения те, кто друг другу решительно не нравились, то есть Васька со Славкой.
И был в тот день Славка Васькой бит.
И завопил тогда Славка:
- Что же ты сделал, Вася! Ведь у нас с тобой сложилась отличная традиция - я всегда тебя побеждал, а теперь ты эту традицию поломал. Традиции надо беречь, Вася, продолжать и развивать, - так говорит мой папа.
- Чтобы ты меня и в старости лупил, и я умер бы от жестоких побоев, как Муму или Каштанка?
- Тогда, что же это получается, значит, это ты хочешь умертвить меня в старости?
- Нет, просто я хотел тебя как следует проучить и пересчитать твои зубы.
- А чего их считать, они уже сосчитаны. Только вчера считал. Ровно восемнадцать.
- А где же остальные? - удивился Васька.
- Стоматолог вырвал.
- Вот как... Интересно, а куда они зубы девают?
- Не знаю... В трофей берут, наверное, или бусы из них делают, а потом дарят своими женам и сестрам, или продают в галантерейный магазин.
- У Борисовой папа - стоматолог, но бус из зубов я у них не видел. Да и что это за бусы, изъеденные кариесом... Некрасиво.
Только Васька упомянул Борисову, как мы услышали страшный крик. Под ногами у меня стрелой пролетела, одуревшая от ужаса Жучка, безобиднейшая дворняжка нашей дворничихи.
- Ребята! - К нам подбежал возбужденный Сабельников. - Борисову Жучка укусила!
- Правда?
- Правда.
- Это же надо, до такого состояния собачку довести, - пожалел животное Сережка.
- А какого она цвета - желтого или бледного? - спросил я.
- Кто? Жучка?
- Болван! Борисова, конечно.
- Цвета плесени. Слегка отдает в сиреневый.
- Это хорошо.
- Почему?
- Сиреневый - красивый цвет. Мне нравится. И моей маме тоже.
- Да причем здесь твоя мама! Побежали, посмотрим, как там Борисова.
Майка сидела на вынесенным кем-то из школы стуле и, закатив глаза, громко страдала.
- Ганнибал побежал звонить в "Скорую помощь", - сообщил Витька.
- Ты, Майка, не переживай, - подошел я к ней. - Тебя сейчас в больницу отвезут. Сделают операцию. А мы тебя навещать будем.
- Бабуинов в больницу не пускают, - покачала
