Весна.

Вот и дождался мир  весны: пришли  теплые дни,  солнце  прогрело  землю, а  она  в ответ  на  благодатное тепло, принялась  медленно,  как бы  нехотя покрываться  зелёным  покрывалом.  Вновь народившаяся изумрудная  травка прячет  под своей щетинкой пожухлые стебельки от оставшейся  в зиму  прошлогодней  травы.  Пользуясь  долгожданным  теплом, выхожу на  выгон и  устраиваюсь  на скамейке, что стоит тут  с  незапамятных  времен. Сижу и    оглядываю деревню, дабы  увидеть  изменения,  произошедшие в  ней  за  зиму.
Не  я один  такой  любопытный,  не  мне  одному  надоело  коротать вечера  в  четырех  стенах.
Вижу, как  приближается ко  мне по выгону с  радостной  улыбкой на лице  нескладная фигура местной знаменитости и долгожителя Турурони.  На  его морщинистом  лице  яркой  синью выделяются весёлые глаза.
Медленно передвигая больные  ноги, дед подошел и  устроился  рядом  со  мною,  весело  оглядел  выгон. Видно,  что  он  рад  весне  не  менее  моего.  Я  терпеливо ждал  от  него  новостей,  зная, что не  тот  человек наш дед,  дабы не  иметь  темы для  разговора.
- А ты, Иваныч,  знаешь,  меня  сегодня этот  новенький, ну  который  у  Маленковой  вдовы хату  купил,  чуть было заикой не сделал и  вообще  чуть до  конфузу  не довел.
Зная  не  первый год  Туруроню, не  стал  задавать  вопросов. Посмотрел    в глаза, давая  молчаливое  согласие  на  его рассказ.
Главное, чтобы дед  не сбивался  с  мысли по  причине  обилия информации  и долгих лет жизни. А  рассказчик он  был знатный: из любого  пустяка мог сочинить  историю.
- Ты знаешь, друже, я  по  причине    невоспитанности,  прихватил на  старости  лет очень  интересную  болезнь. Вышел третьего  дня, или  чуть  раньше,  на  крыльцо и  пустил  струю навстречу  солнцу, как бывало  в детстве,  чтобы  увидеть  радугу  в брызгах. Ну,  ты же знаешь, хата  у  меня  нынче почти  городская  стала,  можно  нужду  не  выходя  из дому  справлять,  а  тут будто  чёрт  в  меня  вселился: захотелось как  в детстве:  с  крыльца красотой полюбоваться.  А  холодный  ветерок и  сделал  дело,  прицепил  мне хворь на  причинное  мест. Да  так  хитро все  обставил,  что  вначале  было  непонятно, что  со  мною  приключилось. Как по малой нужде  иду, такая боль,  что  я  матом  блажить  начинаю. Бабка  моя это  дела  учуяла и  в  крик, до  развода:
- Ты,  кобель, позору  наделал, на  старости  лет триппер  в дом  принёс!
До  обеда буянила,  из хаты  гнала. Хорошо,  на  обедах внучка  приехала.  Она  у  меня  фельдшером в  городе  работает.
Успокоила  она мою  женушку,  объяснила,  что это  за болезнь,  и  решили  они меня  лечить по-городскому.  Я-то  лечился  сам. Для  облегчения  присаживался  на  старый чугун с  отварной  картошкой.  А тут эти  девицы  сообщают,  что  повезут меня  в город в поликлинику. Внучка  там с врачами договорилась.
Я  ночь  не  спал, готовился  к поездке. Всю  одежду  перетряс,  дабы  выглядеть  красиво. Но,  что бы  я  не надел, любое  пугало на  огородах смотрится лучше,  чем  я. Так  всю ночь и  проваландался. Утром на  самом  рассвете пошел  по  нужде в этот городской туалет, тьфу, будь  он  не ладен. Сидишь, а  тебе  ни звезд на  небе, ни  шелеста  листьев над  головой.
Только  вышел  в  коридорчик,  тут  открывается  входная дверь, и  входит  мужик под  два метра  ростом.  Его  лица  я  в полумраке  не вижу, а  он  молча  тянет ко  мне руки.
Вот  честное  слово,  сосед,  я  впервые  обрадовался,  что  у  меня запорное  состояние, иначе бы  обделался, не  успев  снять  исподнее. Стою,  мычу, за  воздух  хватаюсь,  а он  протягивает  пакет и  говорит:
- Вот  Вам, дедушка, рыба  на  утро,  я  вашей  внучке  обещал.
Сунул  он  мне  тот  пакет  в  руки и  ушел  восвояси. Заглянул  я внутрь,  а там карасики, штук  тридцать, и  все -  с  ладошку.
Я невольно  глянул  на  ладони деда Турурони. Их  можно  сравнить  разве что  с  военной, саперной  лопаткой.
Понял из  рассказа  деда,  что это  было  только  вступление  к  основной  теме,  а  новый  сосед -  это  так  вроде  как  присказка.
- Нашли  мои девицы, бабка  да  внучка, во  что  меня  нарядить прилично.  Оказывается, я  не  в той  кладовке одежонку  искал. Не  успел  туфли надеть,  как  ко двору зять на иностранной  машине подъезжает. Одним  словом доставили  они  меня  в поликлинику. Завели  в  гардеробную,  а  там  закуток, занавесочкой отгорожен, и  кушетка  стоит,  клеёнкой  накрытая. Усадили  меня и  велели ждать.
Вваливает тут целая бригада в  белых халатах. Раздели  до  пояса, щупают  меня,  гладят,  постукивают по  разным  местам. Внучке  диктуют мудрёные названия  лекарств, а  она записывает. Давление  смерили и  зачем-то  космонавтов упомянули. Спрашивают  меня:
- Дедушка,  вы  водку  пьёте?
- Нет! -  говорю  им. -  Так,  иногда самогонки,  стакан, другой для  настроения, перед  сном.
- А  курите?
- Нет! Городских  сигарет  я  не  курю,  у меня  от  них  в  горле  першит. Я  самосадом  балуюсь.  Одна  беда - хорошей бумаги  ныне  нет.
Неожиданно в  разговор  встревает та,  которая  постарше:
- И что же  вы хотите? -  и тут  меня будто  чёрт за  язык  дернул:
- Мне бы бабу моложе,  старушка  моя  совсем уж  обессилила.
Тут  внучка  моя вмешалась:
- Дед, ну что ты  мелешь, не  зря тебя  бабуля  кобелём  обзывает.
Старшая  докторша  приказывает:
-  Снимите  штаны, дедушка, будем  вас  ниже  осматривать.
Я  ухватился  за  ремень и  сурово  так  говорю:
- При  всех  снимать  не буду! 
А  она  мне:
– Тогда  болей дальше…
Так и  пришлось мне,  Иваныч,  согласиться на это  унижение. Уперся я  в  кушетку руками,  а  они  все  там  сзади. Вот  скажи  мне,  сосед,  что  можно  там  увидеть, кроме  позору? Зато  лекарств  всяких  выписали. Набрал  сегодня на  обедах полную  горсть  таблеток,  выпил залпом. Думаю, что  какая либо да  поможет.
Дед  задумчиво  смотрел на  стоящий вдали  лес.
- Смотри,  Иваныч, только  ельник выделяется черной зеленью,  а  осинки  еще  голые,  не  одетые, жмутся  к  друг  дружке.  Видимо, тоже    наготы  стесняются.
- Не  дрожите,  девоньки,  немного  осталось,  и  вас  солнышко в  новые  платьица  оденет.
Дед  замолчал, скручивая самокрутку, а  я замер  в  ожидании. Сейчас дед прикурит и  польётся по  выгону  родной  запах деревенского  самосада.