- Дык что же... Ишшо из деревни девку возмут. Мало ли!
- Девку?.. Так баринок-то наш и её накормит! Он такой... – засмеялась Дунька, но тут же засмурнела. – А меня в деревню тогда ушлют...
- Степан! – раздался тут голос барина из прихожей, и старик кинулся на зов, тут же позабыв обо всём.
- Слушаю, ваше превосходительство! – не добежав ещё до своего места, доложил он.
- Ты вот что, Степан... – задумчиво говорил барин, принимая шляпу, трость и перчатки. – Как приедет Екатерина Семёновна, да станет расспрашивать... Ты не говори ей, братец, что я приезжал. Не нужно...
- Слушаюсь!
- А уж что ты в зелёной гостиной видел... про то вообще забудь! Начисто! Понял?!
- Как не понять, вашест-во! – Степан вытянулся во фрунт. – Понимаем-с! А острастка этой Дуньке нужна! Ох, нужна... Наказать нужно, как же!
Барин поглядел на него с усмешкой:
- Значит, одобряешь?.. Вот и славно. Но смотри же! не дай бог, барыня узнает...
* * *
Сама идея, чтобы дома у него была собственная гувернантка, взволновала Николеньку не на шутку, и он тут же кинул к маменьке, чтобы просить её об этом. Но обежав все комнаты, кроме хозяйки дома он никого не нашёл...
«Розалия Львовна, а где маменька?» - обратился он к ней. «Мой милый, маменьку сейчас не следует беспокоить, - отвечала та. - У неё важный разговор с г. офицером... Поиграй пока в детской»
В очередной раз обходя пустынные комнаты и разглядывая картинки и портреты на стенах, Николенька заметил, что хозяйка время от времени выходит в прихожую и, немножко сдвинув портьеру на боковой застеклённой двери, осторожно заглядывает... Наверное, там маменька, и у неё там важный разговор.
Дождавшись, когда хозяйка отойдёт, Ники незаметно проскользнул в прихожую и тоже осторожно сдвинул портьеру... В комнате было темновато, но всё же он увидел, что маменька совсем не разговаривает с этим офицером, а сидит у него на коленях, повернувшись спиной и подобрав юбки, и раскачивается. Это было странно... но интересно!
Потом маменька стала подпрыгивать, как это любят делать маленькие девочки, когда сидят на коленях у взрослых. Хотя какая же она маленькая девочка? Но, кажется, ей это тоже нравилось...
- Ты что тут делаешь, Ники? – зашипел над его ухом злой голос хозяйки, и жёсткая рука взяла его за ухо и повела вон из прихожей. – Кто разрешал??
- Ай! – пискнул Ники, - Больно!..
- Поделом! – сказала хозяйка сердито и, не отпуская уха, завела его в детскую.
- Мадемуазель, следите за этим меленьким негодяем!
- Ники?.. Что он натворить?.. – удивилась Люсьен. – Такой хороший малчик...
- Он подсматривал, этот хороший мальчик. Поставьте его в угол... Думаю, следует, - сказала хозяйка и тут же вышла.
Ники сразу понял, что она отправилась в прихожую, и что ей очень хочется посмотреть, что там делает маменька... Ей можно, а его за это - за ухо!
Мадемуазель подошла к нему и обняла за плечи:
- Подсматривать нелзя, милый Ники, - сказала она с сожалением. – Хотя это хочется, я знаю...
- Даже за своей собственной маменькой нельзя? – удивился Ники.
- Тем более нелзя! Маменька... Маменька это святое! Становись сюда, в этот угол. Думай, что ты делать нехорошо...
* * *
- Ах, дорогая графиня! А я вас уже заждалась, - с улыбкой говорила Розалия, когда счастливая графиня появилась, наконец, в гостиной. – Надеюсь, вы выяснили у нашего поручика всё, что вам было нужно?
- О, да!.. – отвечала графиня, отрешённо улыбаясь.
- Будете записывать Ники в уланский полк?
- Что?.. Ах, да... Пока не знаю, - графиня подошла к зеркалу и занялась своей причёской, местами нарушенной.
Розалия Львовна приблизилась, приобняла подругу и зашептала ей в самое ушко: «Ну, как он?» «О!.. Нет слов! - отвечала та тоже шёпотом. – Только не вздумайте у меня отбить, Роза...» «Ах, что вы!.. Как можно... А может быть, мы вместе?» «Что вместе?» «Ну... Я подумала, что мы могли бы с вами вдвоём... Я хотела сказать, втроём... развратиться, хи-хи-хи»
«Что-о??» - глаза графини от услышанного полезли было на лоб, но тут в гостиную вошёл Мишель.
- Дорогие дамы, к сожалению, мне пора... Дела службы! Чрезвычайно рад был всех вас увидеть и познакомиться... Драгоценную же Екатерину Семёновну хочу от всей души поблагодарить за интереснейшую беседу... Интереснейшую, просто незабываемую!
...После долгих прощаний и поцелуев с хозяйкой, графиня с улыбкой блаженства на устах взяла детей за руки и, в сопровождении красавца-поручика, спустилась на крыльцо. Поручик крикнул извозчика, долго целовал графине ручки, усадил, наконец, всё семейство в коляску, и они тронулись.
Поручик, маша им вслед, одним глазом взглянул на карточку, которую ему незаметно вручила Розалия Львовна: это была её визитка. «А!.. Ещё одна возможная любовница, - понял поручик. - И все по одному адресу!.. В полку рассказать, так не поверят».
* * *
Коляска с графиней и детьми, выехав из Грохольского переулка, завернула на Кузнецкий мост, и графиня подумала, не заехать ли ей в «Мюр и Мерилиз», но потом решила, что на сегодня путешествий достаточно. И приключений... Ах, какое случилось незабываемое приключение! На каком жеребце она сегодня прокатилась...
- Этот дяденька военный такой красивый!.. - вдруг сказала Машенька, которая с младых ногтей уже умела оценивать мужчин.
- Да, он не плох... – задумчиво улыбнулась маменька, перед мысленным взором которой тут же потекли волнительные моменты их близости. И особенно тот, когда она была опрокинута лицом в диванную подушку, а Мишель... Она был в такой удачной позиции, что... О! Он доставал до самых глубин... Боже!
- Мамочка, Розалия Львовна сказала, что у тебя с этим офицером был важный разговор? – спросил вдруг Николенька.
- Да, милый... А что?..
- А она ходила и заглядывала к вам через стекло, - неожиданно нажаловался он на хозяйку.
- Что? – поразилась графиня. – Как заглядывала??
- Да, я видел, как она смотрела... А я только один раз...
- И ты тоже?? Боже мой! Несносный ребёнок!! – вскричала графиня; она была близка к обмороку. - Как ты посмел? Что ты видел, отвечай??
- Ничего... Было темно, – Николя сразу понял, что маменьке не нужно ничего рассказывать, иначе будет плохо. Он неожиданно прижался к ней и обхватил руками.
- Голубчик мой, маменька! – торжественно начала он, приступая к самому главному вопросу. – Мне так хочется, чтобы мадемуазель Люсьен была моей гувернанткой!.. Нужно взять её в наш дом.
- О, господи! Чего это вдруг?.. Ты занимаешься с учителем, Ники. Зачем, чтобы кто-то ещё жил в нашем доме? И отчего ты решил, что она захочет?
- Она хочет!.. Хочет... – Николенька был готов заплакать. – Маменька, мадемуазель Люсьен такая хорошая!..
- Да?.. Что же в ней хорошего?
- Она красивая... она добрая...
- Красивая? Час от часу не легче... Уж не влюбился ли ты в эту Люсьенку, друг мой?
Николенька густо покраснел:
- Почему сразу влюбился??. Просто она очень хорошая...
- Хорошая?.. Господи, что хорошего в этой французской пигалице!.. Ладно, милый, мы обсудим это с папенькой.
Через несколько минут размышлений Николенька вдруг спросил:
- Мама, а папеньке не следует рассказывать про ваш разговор? Ну, с господином Мишелем...
Графиня слегка покраснела и внимательно посмотрела на сына... Боже, да он хитрец! Неужели мальчишка всё уже понимает? Она приобняла его, ласково чмокнула в щёку и сказала:
- Да, не следует, милый... Не нужно его беспокоить. Видишь ли, папенька человек нервный... У него такая ответственная служба! Ещё бог знает что подумает...
* * *
Не прошло и двух недель, как в доме графа N появилось новое лицо, точнее чрезвычайно милое и свежее личико гувернантки мадемуазель Люсьен. Дети её просто обожали, особенно Николенька, и даже их строгий папенька, статский советник N, при встрече с нею всегда широко улыбался и непременно отпускал ей какой-нибудь замысловатый комплимент.
Маменька-графиня была с нею ровна, любезна, хотя и прохладна, и не требовала от неё никаких отчётов о воспитательной работе. Во всяком случае, пока...
Когда она впервые вошла в дом, старый камердинер Степан растерялся, и принимая от неё зонтик и дорожный саквояж, не мог оторвать от неё глаз. Потом на кухне говорил приходящему повару Николай Спиридонычу:
- Хранцузская порода, Спиридоныч!.. Личико-то!.. Чистый ангел!..
- Ха-ха! – смеялся повар. – Вот ты, Степан, слюни-то распустил на девку! Такая же п..., как у наших баб, хе-хе... Вот, нарочно, возьми да проверь.
- Охальник!.. – сердился Степан. – Эта девка тонкая, нежная... как козочка молодая! На меня-то глянула - как рублём подарила! А вечером, бывает, лежу в своей каморке-то, слышу – запоёт, как пташка. Купается, стало быть, в ванной
- Да ты никак влюбился на старости лет? – усмехался повар. – Дела-а!.. Так ты, знаешь что?.. Ты, как она в купальную комнату направится, ввечеру-то, ты выжди, значит, как она там совсем разоблачится, да и загляни... Эх, много интересного увидишь!
Невзлюбила новую гувернантку только новоиспечённая горничная, толстушка Дуня, которая ощутила нутром, что из-за этой Люсьенки барин к ней, Дуне, того и гляди, начнёт терять интерес.
Пока же ещё раза два в неделю он непременно приезжал из присутствия днём, когда не было дома супруги, и специально для того, чтобы вызвать горничную в кабинет, запереть дверь и дать ей нужные «указания»... Предпочитал он давать их, как и первый раз, через рот, к чему Дуня стала уже привыкать, не давилась мучительно, как раньше, принимала барина со снисходительной улыбкой, и даже неизбежное барское «суфле» глотала уже легко и привычно.
- Ну, иди сюда, иди... Ближе, - говорил барин, когда она появлялась на пороге кабинета. – Видишь, ради тебя приехал!.. Становись-ка сюда, - показывал он на брошенную на пол подушку.
- Уж вы баловник, барин! – улыбалась Дуня, неспешно подходя к нему. – Тот ещё баловник!..
- А ты прока-азница! – улыбался в ответ барин, хватал её за талию и принимался тискать. – Давай, становись, Дуня, времени у меня мало... Ещё к самому Николаю Евграфовичу с докладом ехать.
- Ах, и баловень же вы! - Дуня с неловкой грацией толстушки опускалась коленями на плотную диванную подушку, садилась на пятки и смотрела на его превосходительство снизу, изображая умиление. – Ну, давайте, что ли... Доставайте!
Барин снимал сюртук и опускал брюки... Круглое барское брюшко нависало над предметом страсти, и Дуне приходилось забираться головой под него... Процесс протекал сначала не спеша, нежно, а ближе к концу - бурно, с долбёжкой и горловым «хрюканьем», как это нравилось его превосходительству.
После этой процедуры Дуня чувствовала себя так, будто её наказывали за какие-то провинности, но потом нашла в этом способе и хорошие стороны, и была даже рада, что нет нужды раздеваться, да и в подоле, слава богу, не принесёшь...
Ходила она теперь в тёмно-синем суконном платье с белым передником, с намытой до блеска мордой, и с белой наколкой на туго зачёсанных назад волосах. Наводила порядок в комнатах и спальнях, протирала пыль, перестилала бельё, и являлась к господам по звонку.
Протирая чашки и бокалы в шкафах, любила, если никто не видит, глотнуть из графинчика наливочки, а то и хересу в хозяйском кабинете, но так, чтобы было незаметно... Ах, как хорош был этот херес! И обжигал всё внутри, и
