Как С.А. служил в СА

Если вернуться в Остёр, то при мне он был показательной учебкой. Туда постоянно ездили делегации из-за границы. На какие только иностранные мундиры я не насмотрелся. Даже на самые экзотические, похожие на женские платья и римские тоги, не говоря уже о тюрбанах на головах арабских генералов.

Поэтому гарнизон содержали в идеальной чистоте. Ходили слухи, что даже листья на деревьях зелёнкой подкрашивали, а асфальт начищали гуталином. Сам я этого не видел и думаю, что это неправда. Но вот казарму и окрестности мы действительно выметали и вымывали очень тщательно.

Также в Остре чересчур много внимания уделялось строевой подготовке – маршировали мы идеально. Чтобы достичь этого, приходилось много часов подряд проводить на плацу, порой в ущерб занятиям по другим дисциплинам.

Ниже я приведу несколько эпизодов из своей службы.

Первый эпизод, я возьму из своей книги «Договорные ценности», которая печаталась в журнале «Время Z», где я работал главным редактором в 2009 году. Таким образом, тем воспоминаниям, которые приведены ниже – уже десять лет. И уже тогда – десять лет назад, в сорок два года, моя армейская служба казалась мне далёким прошлым. Что же говорить о сегодняшнем дне?

1986 год подходит к концу. Через пару дней – Новый Год. Мне девятнадцать лет. Я сержант Советской Армии. Служу в артиллерийском полку. Нашу дивизию отправляют на учения. Стоят сильные морозы. Полковник Ознобкин – начальник артиллерии дивизии. То есть, наш полк, наряду с некоторыми другими частями, находится в его прямом подчинении. Он старый, лысый и крикливый (кстати, в Остре начальник артиллерии дивизии был похож на Ознобкина и внешне и по повадкам). До того крикливый, что начальник штаба нашего полка, подполковник прошедший Афганистан, однажды не выдержал и перед всем строем отчеканил буквально следующее: «Товарищ полковник – вы тормоз советской артиллерии!».

Полковнику скоро в отставку. Он не хочет морозить свои старые кости и даёт поручение нашему полку обеспечить ему комфорт в заснеженных лесах, где нет человеческого жилья и куда на две недели отправляется наша дивизия. Полковник не хочет жить в палатке, как мы. Командир полка выделяет автомобиль с большим металлическим фургоном. В фургоне дверь, два окошка и больше ничего. Задача – приварить к фургону складную лестницу, оборудовать его печкой, а изнутри обшить пенопластом, чтобы держал тепло. Сверху пенопласт обить фанерой и обеспечить уютную обстановку.

Выполнение сей ответственной задачи поручают мне и капитану Кондратенко. Он хромой и пожилой (тогда ему было 40 лет, но мне он казался пожилым). В училище он был на два курса старше начальника штаба нашего полка – и частенько того гонял. Теперь тот – его начальник. Более того – Кондратенко начинал службу вместе с нашим комдивом, который надеется вот-вот получить звание генерала (он провалил учения, о которых я пишу, и генерала ему не дали, по крайней мере тогда). Комдив, вступив в должность, сразу же вызвал к себе своего бывшего сослуживца и первое, что сказал ему: «Ну ты и даёшь! До сих пор капитан!!! Всего лишь, ремонтной ротой командуешь! Я думал ты как минимум комполка!». Понятно – хотел похвастаться своими успехами.

Кондрату (так мы называли капитана) скоро в отставку. О своей неудачной службе он говорит коротко – «В струю не попал». Очень ёмкая фраза. Она и оправдывает капитана – мол, не он виноват, а струя. И вместе с тем выражает его отношение к военной карьере. Мол, есть какая-то струя, которая одних выносит наверх, других оставляет внизу. Хотя мне девятнадцать – я понимаю – дело не в струе – Кондрат любит выпить. И в командиры роты его разжаловали из начальника службы ГСМ (горюче-смазочных материалов). За время его командования службой из подведомственных складов исчезло 130 литров чистого спирта. Командир полка понял, что Кондрат не пустил спирт налево. Он его просто выпил. Такая причина для нашего человека является вполне уважительной. Начальство к беде капитана отнеслось с пониманием. Поэтому его не отдали под суд, а дали возможность дослужить до пенсии, пусть и на более низкой должности.

При помощи неизвестного мне бартера, командир полка договорился с каким-то заводом в городе Днепропетровске о том, что тамошние мастера будут делать нашу машину, а мы с Кондратом будем надзирать за сим процессом и помогать по необходимости.

Наша дивизия дислоцирована в пгт. Гвардейское и отрезана от цивильного мира речкой с одной стороны и сосновыми лесами с трёх других. В Днепропетровск мы едем на автобусе. Капитан даёт мне команду – в четыре утра следующего дня – за два часа до подъёма, взять топор, четырёх солдат и нарубить много-много ёлочек. Понято, что ёлочками мы называем сосны, предназначенные к новогоднему празднику. Потом надо прийти с этими ёлочками на автобусную остановку, воткнуть их в снег (вроде бы они там растут) и ждать капитана. Приказ своего командира я, разумеется, выполнил. По прибытии в 6 утра первого, почти пустого, автобуса, мы забиваем его ёлочками и едем в Днепропетровск. Там, Кондрат каким-то образом меняет наши новогодние ёлки на трёхлитровый бутыль великолепнейшего самогона.

И вот – та сценка, к которой меня постоянно возвращают воспоминания… во время питья самогона.

Подвал в одном из цехов завода. Стёкол на окнах нет, за окнами снег, но в подвале тепло. Там толстые горячие трубы. Стол без скатерти. На нём бутыль самогона. Три гранёных стакана. Пачка «Беломора», спички. В миске – горка превосходных солёных огурчиков, рядом – порезанное сало, чеснок, чёрный хлеб.  Тут же бобинный магнитофон, и надо всем этим великолепием разрывается длинная-длинная песня Высоцкого: «Жил я славно в первой трети…». Наш собеседник – дядя Вася. Он прошёл, как говорится «и Крым, и Рым». Дядя Вася бывший зэк. На нём чёрная замасленная фуфайка. Он мастер на все руки. Это именно он оборудует машину для Ознобкина. Самогон вовсе не мешает дяде Васе работать. Им он начинает свой рабочий день, им и заканчивает. И вот рабочий день подходит к концу. Надвигаются ранние багряные сумерки. Мы сидим в подвале и неторопливо разговариваем «за жисть». О том, какая она нелёгкая, изменчивая и удивительная – эта самая… наша жизнь…

Перечитал, воспоминания десятилетней давности и подумал, что тогда – в 2009 году, я был настроен довольно романтично. Хотя с другой стороны такой стиль задавал сам формат книги – она была написана в виде пяти отдельных эссе.

С тем же капитаном Кондратенко, связан ещё эпизод. Он стал моим командиром, когда я был откомандирован из батареи звуковой разведки заведовать складом боеприпасов. Не помню формально ли мой хозвзвод входил в ремроту, или меня подчинили Кондратенко по факту? Я был единственным военнослужащим срочной службы в своём взводе –  остальные прапорщики.

Но так или иначе меня продолжали назначать помощником дежурного по полку.

Помещение дежурного состояло из двух комнат, причём двери в дверном проёме между ними не было. Первая комната имела пульт и огромное окно с видом на площадку, где стоит «на тумбочке» дневальный, за ней шли две большие смежные казармы. (Выражение «стоять на тумбочке» появилось оттого, что дневальный (солдат суточного наряда) стоял на дежурстве возле тумбочки у входа в казарму, а на той тумбочке обычно находился телефон). Из окна дежурного было видно на добрую сотню метров вглубь помещения до самого конца жилого корпуса, где располагалась оружейная комната («оружейка»). Там за решёткой хранились наши автоматы в отдельных шкафчиках – у каждого свой персональный автомат.

Вторая комната дежурки была глухой, попасть туда можно было лишь из первой комнаты. Там стоял жёсткий топчан и сейфы.

Ночью дежурный и его помощник менялись – один сидел за пультом у телефонов, другой мог подремать на топчане. За время моей службы мне пришлось дежурить с несколькими десятками офицеров и прапорщиков. Дежурными назначали по очереди всех офицеров, кроме командира полка, его заместителей, командиров дивизионов и начальников ведущих служб. Иногда, когда офицеры были заняты, назначали и прапорщиков, а когда большая часть полка была на учениях, то, как я уже писал и сержантов – меня и ещё двоих, один из которых был сверхсрочником – старший сержант Авельцев и сержант срочной службы Ябров.

Таким образом по полку дежурят два человека – дежурный и помощник. Они заступают с вечера и следующим вечером сдают наряд новой смене. Это как бы ночное командование полка. Когда в части начальство – командует командир или кто-то из его замов, когда никого нет – дежурный по полку, а когда он уходит проверять караул, то его помощник. «Помдеж» тоже может проверять караул, я этим пользовался, чтоб полночи пить чай в караулке у моего товарища – «начкара», Игоря Кратамышева. В наш полковой караул заступали четыре человека – начальник караула в звании сержанта и с ним три рядовых караульных. Сам я только в гарнизонные караулы ходил, по всей дивизии. И то редко.

Как-то я приехал из госпиталя из Днепропетровска и сразу же заступил помощником дежурного по полку. Дежурный офицер, хитро подмигивая, сказал, что на этот раз я, а не он, пойду проверять караул. Там, мол, меня ждёт сюрприз. И действительно, начальником караула, был человек, с которым я десять лет проучился в одной школе, в городе Петровское в Ворошиловградской области – Андрей Закоптелов. Было время, когда мы с ним за одной партой сидели. Но к тому времени, к концу 1986 года, не виделись с ним два с половиной года. После окончания школы, в 1984 году, Андрей поступил в Сумское высшее артиллерийское командное училище. И к нам в полк, как будущий офицер, прибыл проходить практику в должности соответствующей сержантскому званию. Он приехал, когда я в полку отсутствовал, поэтому внезапная встреча с одноклассником, да ещё в такой обстановке, была для меня действительно приятным сюрпризом. 

Дежурный по полку и его помощник вынуждены коротать время вдвоём долгими ночами. Днём вокруг них много людей. По идее они спать не должны, но мы обычно по очереди спали по два часа с двух ночи, до шести утра. А до двух – бодрствовали в дежурке. Некоторые офицеры дежурили молча, но большинство вели со мной долгие разговоры, от нечего делать. За этими ночными беседами я очень хорошо узнал, чем живут наши офицеры.