Сотворение любви - Глава 7

Вечерело. Мне взгрустнулось, и я отнес фотографию Клары в спальню. Я мог любоваться ею и в полумраке. В сумерках черты Клариного лица смягчились, взгляд потерял свое ехидство и стал нежнее, мне казалось, что Клара улыбается, искренне и от души. Я почти заснул, но неожиданно вскочил в тревоге и окончательно проснулся: лицо юной Клары пришло ко мне откуда-то издалека; оно кривилось в приступе громкого, нервного смеха, сотрясавшего ее худенькое тело. Клара поднесла руки к лицу; ее предплечья были изящны и хрупки, как ножки жеребенка, а узор тоненьких вен и сухожилий на запястьях напоминал две совершенных параллели, теряющиеся во плоти. Ее голос звучал несколько хрипловатого для столь хрупкой женщины, точнее, не женщины, а подростка с той же самой прической, что на фото. Я был уверен, что знал ее раньше; несколько лет назад, не помню, где, мы стояли близко-близко, и мне не хватало только окружающего нас пейзажа и лиц других людей, чтобы понять, что связывало нас с Кларой.

Часы показывали половину десятого. Я поднялся на террасу. В темно-синем небе кружили две летучие мыши. Их полет был хаотичным, и невозможно было предсказать, где они окажутся в следующий миг. Интересно, существует ли математическая функция, описывающая подобные траектории, внешне кажущиеся случайными?

Одна из телевизионных антенн мелко дрожала, издавая монотонное гудение. Когда-нибудь эти постепенно ржавеющие стержни, напоминавшие хрупкие скелеты вымерших животных, исчезнут с крыш.

С каждым разом я все больше убеждался в том, что мы с Кларой когда-то встречались, а возможно, и разговаривали. Мне было знакомо выражение ее лица, хотя тогда она была моложе. Еще чуть-чуть, и я вспомню, откуда знаю Клару. Мое состояние было сродни дежавю, когда ты четко представляешь, что некогда пережил нечто подобное, хотя и не уверен в этом.

Я набрал номер Карины. Я мог бы сочинить историю Клары: ее детские болезни, отца, который плохо с ней обходился, ее девичью любовь, первые опыты с наркотиками, вечер, когда она напилась так, что ее пришлось везти в больницу, где ей вкололи витамин В12, и все такое прочее, но этого мне было мало. Придуманная жизнь была бы такой же грубой подделкой, что и мастурбация при мысли о близости с ней. В этом случае я предался бы унынию и печали оттого, что не знаю правды, довольствуясь суррогатом. Не достичь желаемого – это трагедия, а мне безумно хотелось узнать, какой была Клара. Я был убежден, что мы бы с ней поладили. На эту мысль меня наводило дерзкое выражение ее лица. Клара была уверена в себе, но не так сурова, как ее сестра. Мне нравилась ее челка. Я не видел ее тела, но представлял, как ловка и подвижна была девушка, которая бегала ради удовольствия почувствовать мышцы своего тела и ощутить движение. Она была отменной пловчихой, и я ничуть не сомневался, что она могла плавать часами до посинения, пока ее кожа не покрывалась мурашками. Я представлял, как Клара, счастливо улыбаясь, шла ко мне, чтобы я ее вытер, а я ждал ее на пляже, укрывал полотенцем и обнимал дрожащее от холода и удовольствия тело. У нас могли бы сложиться отношения. Я привел бы ее на эту террасу, и мы целовались бы на фоне необъятного городского пейзажа. Она наверняка знала названия множества разных созвездий, а мне никак не удавалось ни выучить их названия, ни отыскать на небе.

Я не стал оставлять сообщение на автоответчике, и от разочарования закурил сигарету. Вообще-то, я курю только раз, на закате солнца. Мне приходится выполнять это условие, чтобы не пришлось бросать курить совсем. На небе ни облачка, и только самолетные следы, иные из которых уже едва заметны, разрезали его лазурную синь на неравные кусочки.

Зазвонил телефон, который я положил на деревянный столик.

- Да, – я поспешно схватил трубку.

- Простите, но у меня пропущенный звонок от вас. Кто вы?

- Самуэль.

- А-а.

Интересно, что с ней? Она разочарована, холодна, дрожит, волнуется? И почему только это “а-а”?

- Думаю, ты не ждала моего звонка.

- Я дала тебе свою визитку.

- Верно. Мне хотелось бы встретиться с тобой, если у тебя есть время, и если ты не против.

На церковных колокольнях неподалеку включили подсветку. В одной из квартир, которые видны с террасы, горит телевизор. Миллионы людей, укрывшись в своих кельях среди этих стен, под этими крышами, сидят и смотрят фильмы. Есть нечто ужасающее в строчках и столбцах матрицы, состоящей из неподвижных, сосредоточенных, забытых людей – зубчатых колес одного механизма, находящихся в нескольких метрах друг от друга.

Карина молчала, словно взвешивала все за и против.

- Ну если ты хочешь встретиться, я не против, – сказала она, наконец. – Как тебе завтра после работы?

- Идет.

- А что ты скажешь жене?

- Она ушла.

- Ты хочешь сказать, что вы разошлись?

- Полагаю, так и есть, мы больше не живем вместе.

- Клара знала об этом?

- Мы разошлись совсем недавно, так что Клара не успела узнать.

- Бедняжка, тоже не повезло.

- Не волнуйся, я в порядке.

- Это я о Кларе. Ладно, тогда около девяти?

Мне предстояло что-то поменять в своей квартире, создать видимость, что еще недавно здесь жила женщина. Даже если бы она забрала свои вещи с собой, в квартире все равно остались бы ее следы: какие-то фотографии, сувениры, косметика, зубная щетка. Однако не так-то легко превратить квартиру холостяка в семейное жилище. К счастью, теперь почти ни у кого нет фотоальбомов, в которых копошатся, чтобы вспомнить свадьбу или взглянуть на собственных улыбающихся двойников. Я сроду терпеть не мог фотоальбомы: на фотографиях люди всегда стараются выглядеть счастливее, чем есть на самом деле, поскольку фотографируемся мы вместе с друзьями только на праздниках и вечеринках по случаю торжеств, или же в путешествии. Даже если мы несчастны, когда нас ставят перед объективом, нам приходится избражать радость и улыбаться, крепко обнимая тех, кто рядом. Нужнее было бы запечатлеть на пленке горькие минуты жизни, сказав “замри” вот этой, плачущей из-за нас, женщине, или той, что нас оскорбляет, не получив того, что ей необходимо. Фотографировать нас нужно тогда, когда мы врем, или стискиваем зубы, чтобы не ляпнуть правду-матку, презрительным жестом выражая то, в чем трудно признаться словами. Думается мне, что эти альбомы и фото, хранящиеся в компьютерах, в какой-то мере восполняют однобокость нашей памяти, ибо она несправедлива, и чаще всего хранит нашу боль, душевные травмы, неудачи и разочарования от того, что мы чего-то не добились, или вели себя не так, как нам хотелось.

Но моя квартира – это жилище холостяка, который очень долго жил один, и у которого, ко всему прочему, нет детей, а потому на стенах не висят детские рисунки машинок, сражений, или семьи. Здесь нет нелепых, несуразных сердечек, которые дети мастерят в школе ко дню отца, или матери. Разумеется, нет и фотографий самих детей, выражающих свое счастье щербатой улыбкой или ныряющих в бассейн на школьных соревнованиях. В этой квартире живет человек, любящий читать и смотреть телевизор, если тот работает, конечно; человек, у которого в спальне есть ноутбук, а в кабинете на столе стоит компьютер; этот человек пьет бурбон, вино и пивко; к тому же, он курит, и его дом не пропах сигаретным дымом лишь потому, что он неукоснительно соблюдает заведенное им странное правило: всегда выходить курить на террасу. Если на улице дождливо, он курит, стоя под зонтом, и надевает перчатки, если идет снег. Он счастлив передохнуть и выкурить сигарету, любуясь сверкающей исключительно для него ночью, с удовольствием представляя, как все огни погаснут, когда он снова спустится в гостиную. Его дом не украшен многочисленными безделушками, напоминающими о путешествиях, за исключением коллекции черно-белых фото джазовых музыкантов, и пары современных гравюр. Неужели он никуда не ездит и никогда не покидает свой маленький мирок для расширения кругозора, познания мира или, по крайней мере, самого себя? Если и покидает, то не оставляет никаких материальных следов. “Клара говорила, что ты почти никогда никуда не ходишь,” – возможно, это будут первые слова Карины, когда она войдет ко мне в квартиру. Возможно, мне покажется странным, что она сказала так, разглядывая мои вещи и место, в котором я живу, связывая меня с человеком, коим я не являюсь, но с которым, вероятно, разделяю какие-то привычки и черты...

Хосе Мануэль не учинил мне разнос, когда на следующее утро я позвонил ему, чтобы попросить два выходных. Он засопел в трубку и тяжело вздохнул, явно намекая на то, как ему трудно без меня:

- Конечно, если нужно, оставайся, но два дня – это предел, хотя, тебе лучше было бы выйти из дома и занять голову другими делами, а не думать об одном и том же... ну ты понимаешь, что я имею в виду.

Я не спорил с ним и соглашался со всем, цепляясь за эти два дня, даже пообещал, что не стану сидеть взаперти все это время. Не то, чтобы мне нужен был выходной, но погибшая невеста была отличным предлогом, чтобы позволить себе такую роскошь, этакую детскую шалость – улизнуть с уроков поесть мороженого, когда остальные ребята сидят в школе.