Сотворение любви - Глава 4

и друзья обычно произносят как-то по-особенному прочувствованные речи, словно подчеркивают свою сопричастность к церемонии, связывающей их всех между собой и с усопшим. Словом, насмотревшись фильмов, я ожидал чего-то подобного, но никто ничего не говорил, разве что обсуждали мое присутствие, в чем я начинал убеждаться.

Внезапно меня осенило, что это лишь самое начало траурной церемонии, а в конце все мы пойдем отсюда в зал, где происходит кремация. Вот там будут и речи, и песни, и мессы, как я понимаю, в честь покойницы.

Покойница. Так называют умерших пожилых женщин. Покой звучит в траурном одеянии, в морщинах, в сухой, шелушащейся коже, в пигментных пятнах на руках и лице, во вздувшихся венах, в молчаливой печали, в жилищах с опущенными жалюзи, в запахе медикаментов и дезинфецирующих средств.

Какой-то служащий подошел к двум пожилым парам, за которыми я наблюдал с самого прихода. Он слегка наклонился, будто хотел прошептать им что-то на ухо. Мужчина и женщина, за которыми я шел до самого зала, отошли вместе с ним в сторонку. Постепенно до меня стало доходить, что они были родителями Клары. Мать разрыдалась. Ее муж пониже ростом, с жиденькими рыжеватыми волосами, со смешанным выражением нерешительности и страха на лице, беспокойно переминался с ноги на ногу и покашливал, словно, прислушиваясь к чьим-то указаниям, искал, но не находил себе места.

Относительную тишину нарушил скрип передвигаемых стульев. Какой-то мужчина с аккуратно подстриженной бородкой, один из тех, что перешептывались у двери, крепко стиснув зубы направился ко мне. На нем был темно-серый костюм и черный галстук. Ростом он был гораздо ниже меня и какой-то хлипкий. Полагаю, что он вполне мог быть гомосексуалистом, судя по его семенящей походке. Мужчина шел вперед меленькими шажочками, стараясь ставить ноги прямо перед собой. Когда он оказался в паре шагов от меня, я протянул ему руку.

- Примите мои соболезнования. Я разделяю Ваши чувства.

В последний раз я дрался в детстве, и с тех пор мне не доводилось участвовать в потасовках. Я не придерживался чьей бы то ни было стороны в политической шумихе, не был заядлым футбольным болельщиком, не попадал в случайные передряги, в которых мне пришлось бы защищать себя кулаками, и именно поэтому удар скорее поверг меня в растерянность, нежели причинил боль. Я оторопел. Этот удар был явно не киношным, от которого с жутким грохотом отлетают назад, ломая стулья и натыкаясь спиной на стену, или стекло. В нем не было порыва и силы, просто кто-то поднял кулак и ткнул им около моего рта. Удар был неумелым и торопливым, пожалуй, даже непроизвольным, как нервный тик или икота. Мне даже не пришло в голову дать сдачи или прикрыться от нового удара. Я дотронулся до губы, которая начинала саднить. Кровь, измазавшая пальцы, показалась мне какой-то нереальной, чужой, словно была кровью персонажа одного из кинофильмов, которые ты видел тысячи раз, и в которых менялся лишь главный герой. А теперь ты неожиданно оказался на его месте и разглядываешь палец и душу, измазанные кровью.

Мой странный противник снова ударил меня, на этот раз в плечо, точнее, не ударил, а просто слабо ткнул костяшками пальцев, словно вызывая подраться во дворе школы. Хотел бы я знать, кто он, и оправдано ли было его поведение? Что сделал ему Самуэль, – не я, а тот, другой, – чтобы вызвать его бессильный гнев? Я по-прежнему не боялся этого парня и не собирался ни защищаться, ни убегать. Напротив, я испытывал всё большую солидарность, почти общность с этим плюгавым человечком, желающим наказать Самуэля за какое-то непотребство, с человечком, на которого я не обращал внимания, но подспудно догадывался, что его наказание было заслуженным.

- Мне очень жаль, – сказал я, обращаясь к молчаливо взирающему на нас сборищу, чтобы заполнить тишину. Человечек неподвижно стоял передо мной. По-видимому, он ожидал от меня бурной реакции, дающей ему повод продолжить при свидетелях заведомо проигрышную драку и тем самым получить лишнюю причину ненавидеть Самуэля. Задохлик с сомнением покачал головой, вытер о брючину кулак, которым только что меня ударил, и вышел из зала, стремительно пройдя мимо находившихся там людей. Все ли из них знали причину агрессии клариного родственника или друга, или же были солидарны с ним лишь перед лицом самозванца, вторгшегося на похороны без спросу? Кто знает?

Все ушли, и я остался в одиночестве перед гробом Клары: я – по одну, а погибшая – по другую сторону стекла. Я не знал, что делать, и куда идти, да еще с этим букетом в руке, и решил оставить цветы у гроба. Я вышел из зала и стал искать дверь в помещение, где находилась Клара, вернее, ее останки. Там было ужасно холодно. Следом за мной в помещение вошли служащие морга. Они не заговаривали со мной, старательно делая вид, что в упор меня не замечают. Должно быть, кто-то предупредил их, что на похоронах присутствует посторонний. Полагаю, так оно и есть, когда в семейное горе влезает незнакомец, которому приспичило почувствовать рядом с собой смерть и горе других. Служащие подняли гроб и унесли из зала, оставив там фотографию, букеты и венки. Было бессмысленно оставлять цветы в пустом, покинутом всеми зале ради воспоминаний, которых у меня не было, тем более, что оставлять их было некому. Я взял фотографию и направился к выходу. Какое-то время я бродил по парку с фотографией и букетом в руках. Погода была прекрасной, не жарко и не холодно. Я закрыл глаза, ощущая на себе тепло солнечных лучей. Мне было хорошо здесь. Я забылся в полусне с каким-то непонятным чувством не то сладостной безмятежности, не то печали. Открыв глаза, я увидел, что из трубы одного из строений поднимается столбик дыма.

“Клара, – мысленно вымолвил я, и повторил, – бедная Клара”, хотя дымом могли стать кости и плоть любого другого человека: как-никак семнадцать превосходно оборудованных залов.

Я посидел на скамейке еще немного, а когда собирался вставать, ко мне через парк решительным шагом шла какая-то женщина, которую, как мне думается, я видел на похоронах. Она остановилась прямо передо мной, и что-то заставило меня поспешно вскочить и отступить назад, остерегаясь нового нападения. Я нутром чуял, что эта атака могла быть гораздо решительней и болезненней, чем прежняя.

- У тебя есть платок?

Я порылся в карманах пиджака, хотя точно знал, что не ношу с собой платки.

- Похоже, нет, никак не найду.

Незнакомка открыла сумочку и протянула мне бумажный платок.

- Губа, – сказала она.

Я приложил платок к губе и покосился на него. На платке осталось пятно подсохшей крови.

- По-моему, губа немного рассечена, вероятно, кольцом... Ты ведь Самуэль, верно?

- Да. А ты?

- Я – Карина... А ты отчаянный, тебе сам черт не брат.

- Ты так считаешь?

- Не только я, она тоже так говорила.

Я не знал, что ответить. Втайне мне льстило, что эта незнакомка, а тем более Клара, считали меня храбрецом.

- Клара говорила, что я отчаянный?

Девушка показала на фотографию, которую я оставил на скамейке.

-Ага, она утверждала, что тебе море по колено. С Алехандро ты уже познакомился, ведь наверняка ты этого хотел.

- Это тот, что двинул мне кулаком?

- На чем ты приехал?

- На такси.

- Идем, я отвезу тебя домой.

Цок-цок-цок... Карина быстро зацокала тонкими каблучками по асфальту стоянки, и я пошел следом за ней, стараясь не отставать. Интересно, зачем она так быстро идет? Для того, чтобы я сзади мог видеть очертания ее спортивной фигурки? Она явно их тех женщин, что занимаются спортом, пьют напитки “лайт” и едят на завтрак мюсли. На Карине был плотно облегающий костюм жемчужного цвета с прямой, зауженной юбкой. Черт возьми, для этой девушки не было загадкой, что ее фигура заставляла многих крутить головами. От нее исходила энергия человека, приученного драться локтями за место под солнцем, карабкаясь к вершине служебной лестницы в какой-нибудь кампании, адвокатской конторе, или министерстве. Ее движения говорили о постоянной готовности ответить ударом на удар. Она не подставила бы вторую щеку и не позволила бы ударить себя дважды. Держа перед собой пульт сигнализации, Карина пару раз крутанулась на пятках, пока машина не пискнула и не замигала фарами.

- Я вечно забываю, где оставила машину. На многоэтажных парковках я стараюсь запомнить цвет, или знак, но у меня не получается, а номера запоминать я даже не пытаюсь. У тебя ведь нет машины, правда?

- Откуда ты знаешь?

- От Клары.

- Вы были близкими подругами.

Это было скорее утверждением, нежели вопросом. Я старался не задавать лишних вопросов, чтобы не показать свою неосведомленность.

- Ты дурак?

Ни о чем не заботясь, Карина рванула с места, и мы вылетели со стоянки на недопустимо большой скорости, так что кое-кто из родственников даже обернулся и проводил нас взглядом.

- Где ты живешь?

- А ты не знаешь?

- Где живешь, не знаю, зато знаю множество других, более важных, вещей.

По дороге мы почти не разговаривали. Я ограничился тем, что указывал Карине, куда ехать. Я чувствовал, что она за мной наблюдает, и делал вид, что с головой погружен в размышления. Я боялся вопросов, на которые не знал ответа.

- Надо же, а Клара говорила, что ты ужасный болтун, – сказала Карина, когда мы подъехали к моему дому, словно продолжая так и не начатый нами разговор.

- Когда как, иногда болтун, иногда нет.

- Слушай, ваши дела меня не касались, так ведь? Клара пришла ко мне, чтобы спросить кое о чем, и я ответила ей то, что думала. Я говорю тебе об этом, потому что ты все еще злишься.

- Уже не злюсь.

- Но сначала злился.

- Сначала – да, но потом подумал, что ты хотела ей помочь, – я пошел ва-банк. Карина кивнула и крепко сжала зубы, отчего сразу показалась мне решительной и сильной. Прежде мне не нравился ее несгибаемый вид, но сейчас я вовсе не был уверен в ее стойкости: мне почудилось, что несмотря на стиснутые зубы ее глаза покраснели. Впрочем, Карина не заплакала.

- Я сказала Кларе, что, если ты не решишься жить с ней сейчас, то не решишься никогда. Такие вещи делаются сразу или не делаются вовсе. Ведь это так, разве нет?

- Верно, все именно так.

- Ты на самом деле не сердишься?

- Сержусь? Конечно, нет, нисколько.

- Ты сказал своей жене, куда поехал?

Ни о чем больше не спрашивая, Карина повернулась, взяла сумочку с заднего сиденья и стала торопливо рыться внутри. Из недр сумочки она извлекла носовой платок и мягко промокнула им глаза, чтобы с ресниц не потекла тушь.

- Нет, я ничего ей не сказал.

- Ладно. Знаешь, я оставлю тебе свою визитку, вдруг что-нибудь понадобится. Позвони мне, или пришли на мэйл сообщение. Как тебе удобнее.

- Спасибо.

Я прочел на карточке имя – Карина Альварес, и мне сразу стало как-то не по себе. У меня было предчувствие, что я зашел слишком далеко, и в то же время на душе полегчало оттого, что я успешно справился с этим тяжелым делом. Чтобы чем-то заняться, я тоже достал из бумажника визитку и протянул ее Карине, словно мы были на деловой встрече, хотя на моей карточке указывались только имя, телефон и адрес электронной почты. Я никогда не хотел делать себе деловые визитки. Карина взяла карточку, прочла ее и положила на панель управления.

- Я рада, что мы наконец-то познакомились, хотя в такой момент... я имею