Урманы даже не знали что и делать. Казалось бы – выкинуло рекой словенина, так бери его, жги клеймо трэлля на лбу и - на работу. Или на продажу. Но вид утопленника был более чем жалок. Почти пугающе жалок. Рваная рубаха без вышивки, потертый кожанный пояс («уже без ножа, утопил, значит» – отметил Стемид), ветхие порты.. Вместо лица – синяк, волосы – сплошной узел пополам с речной травой. И тощий… Страшно тощий. Будто не человек лежал перед воинами, а речная нежить или утбурд…
Под конец Стемид, осознав что время для раздумий превращается во время робости, решительно подошел к пленнику и врезал ему ногой по ребрам. Пленник закашлялся. Кашлял долго. Казалось бы, мертвец выплевывает воду из легких – столько ее там было.
- Ну, - Стемид дождался пока пленник перестанет перхать и растянется на песке – кто ты? Кто твой род? Кто твой князь? Как тебя зовут?
Не дождавшись ответа, повторил вопросы по словенски.
- Я… - просипел пленник – я… Волк…
Он хотел назвать свое имя, но судорога свела глотку. Получился странный булькающий звук.
- Олег? – так Стемид истолковал звук.
Пленник смолчал. Сил не было даже толком дышать…
«И пришли к горам Киевским, и узнал Олег, что княжат тут Аскольд и Дир.»
ПВЛ
…Киев явно смущал урманов. Их можно было понять: всего три драккара, приплывшие в землю полян, были каплей в море по сравнению с тем, что могла выставить столица этой земли. Не считая отборных ратей, которые сманили за собой Аскольд и Дир. Идея объединения русской земли грозила треснуть, как угол на морозе. В месте с ней треснул бы и авторитет вождя. Следовало поднять дух воинов.
- Ну, и чего вы зассали?! – рявкнул Олег на хирдманов – испугались деревни, волки вы мои, морские? Да я сам в одно лицо да без оружия ее взять могу!
И осекся: тихие разговоры разом смолкли и сотни глаз уставились на Олега выжидаючи. Конунг с опозданием понял, что его поймали на слове…
«Спрятал он одних воинов в ладьях, а других оставил позади, и сам приступил, неся младенца Игоря. И подплыл к Угорской горе, спрятав своих воинов, и послал к Аскольду и Диру, говоря им, что-де „мы купцы, идем в Греки от Олега и княжича Игоря. Придите к нам, к родичам своим». Когда же Аскольд и Дир пришли, выскочили все остальные из ладей, и сказал Олег Аскольду и Диру: „Не князья вы и не княжеского рода, но я княжеского рода», и показал Игоря: „А это сын Рюрика». И убили Аскольда и Дира, отнесли на гору и погребли Аскольда на горе, которая называется ныне Угорской, где теперь Ольмин двор; на той могиле Ольма поставил церковь святого Николы; а Дирова могила – за церковью святой Ирины».
ПВЛ
«И сел Олег, княжа, в Киеве, и сказал Олег: „Да будет это мать городам русским».
ПВЛ
… Он все еще не верил, что остался жив. И что безумная по своей наглости авантюра прошла успешно. Но здравницы, выкрикиваемые его воинами за стенами терема, снова и снова подтверждали: Киев взят без потерь, Аскольд и Дир, не ожидавшие такого наглого обмана, мертвы, а сам он – все еще жив и здоров. До сих пор хотелось снова ощупать тело: мнилось, что за спиной снова идут киевские князья при оружии, буравя его заинтересованными взглядами, а на нем лишь короткая кольчуга да нож…
- …Так это, княже… - старшина полян явно боялся задавать этот вопрос и сейчас нервно теребил соболью шубу.
- Так это, княже… Мы, какой чин от тебя получим? Дани-выплаты какие с нас возьмешь? Али всех нас – головой?
Его можно было понять: урманы, будучи в городе, умели лишь торговать и грабить. Да и то, какая у них торговля, сам Олег уже продемонстрировал князьям. Ныне покойным. Что ожидало город? Этот вопрос и волновал полянина. А Олег все не мог оклематься от стычки на берегу.
- Твою мать… Твою мать… – чуть слышно пробормотал он.
Но не достаточно тихо: радостный старшина тут же нахлобучил шапку на голову и убежал во двор. Оттуда донесся его радостный крик: «князь нарек наш град матерью городов русских».
«Опять дотрынделся..!» – обреченно подумал князь.
«И пришел к Царьграду: греки же замкнули Суд, а город затворили. И вышел Олег на берег, и начал воевать, и много убийств сотворил в окрестностях города грекам, и разбили множество палат, и церкви пожгли. А тех, кого захватили в плен, одних иссекли, других замучили, иных же застрелили, а некоторых побросали в море, и много другого зла сделали русские грекам, как обычно делают враги».
- Олег… - здоровяк Рольф боялся князя больше йотунов после киевского подвига, однако отвечать приходилось именно ему – Олег, мы не можем взять город.. Его стены больше тех городов, что мы брали, а воины превосходят нас числом… Прикажи – мы все пойдем на стены и погибнем! Да! Твоему слову, Олег..! Но град не возьмем!
Его голос набирал силу, и урманин почти кричал, входя в экстаз от страха перед Олегом и собственных слов
- Никто не мог взять столицу ромеев! Никогда! И мы не возьмем! Но пойдем!
Жутко болела голова. Ее нещадно мучило жаркое ромейское солнце. И орал рядом урманин, вгоняя слова, точно гвозди в череп.
- Да мне посрать, как вы его возьмете! – взорвался под конец от боли князь – хоть корабли на колеса ставьте! Но завтра я хочу увидеть взятый город. Не ваши трупы, запомни, а нашу победу! Пшел!
Викинг вылетел из шатра, как будто увидел там Сурта с огненным мечом.
На следующее утро Олега разбудил дружный перестук плотницких топоров…
«И повелел Олег своим воинам сделать колеса и поставить на колеса корабли. И когда подул попутный ветер, подняли они в поле паруса и пошли к городу. Греки же, увидев это, испугались и сказали, послав к Олегу: „Не губи города, дадим тебе дань, какую захочешь».
ПВЛ
- Бедны мы! – неискренне вздыхал посол Какистис - все что в столице было, у твоих воинов в сумах, солнцеподобный князь! Мы же не в Константинополисе богатства держим!
Он обвел рукой разграбленные урманами и славянами окрестности
- Наше богатство – наш урожай! А что в деньгах и побрякушках было – все растащили наши толстосумы… Беден град… Убавь свою дань, громовержный!
Олег же прикидывал, как наиболее жестоко расправиться со лжецом: еще вчера кричали, испуганные, чтобы он брал сколько хочет, а сегодня послали ему этого лицемера. И еще Олег не забыл, как сдали нервы у мальчонки-эллина, принесшего ему от греков отравленную еду. Спасла осторожность: князь просто отказался от чужой еды, а пацан уже визжал про отраву, про божью кару и святого Дами… Дыми… короче, святого какого-то. Отрава – не то, что Олег был намерен прощать.
- Посмотри – Какистис подвел воинов Олега к самым воротам – у нас даже ворот хороших нет! Дует..
- Дует? – недобро ощерился Олег – так этой беде мы вам поможем! Лично ворота вам починю! Да так поддувало ваше захлопну – век не забудете!
«И повесил щит свой на вратах в знак победы, и пошел от Царьграда.»
ПВЛ
Олег довольно оглядел свое творение. Внутри цареградских ворот, в потолок были прибиты три стальных «костыля», намертво вмуровавшие в стену три цепи. Цепи спускались почти до земли, не доставая какой-то сажени, а к ним был приварен личный щит князя. Белый сокол Рюрика и волк Олега взирали с этого щита на ошалевших греков. Те, сначала толковали Олегов труд как добрый для них знак («его щит нас защищает!" «Варвары заключат союз с Империей!»), но теперь до них дошел подлинный смысл: тяжелый круг из оббитого железом мореного дуба висел так, что никакой конный не мог проехать в город на своем коне, а пеший… А каждый пеший ромей, потомок великой Империи Ромула и Августа вынужден был кланяться чуть ли не в пояс, чтобы миновать олегов подарок!
- И только попробуйте снять или сдвинуть! – Олег почти промурлыкал эти слова, но ромеи вздрогнули, как будто мурлыкнул им пардус, готовый растерзать добычу.
