В январе 1984 года я получил в Ивделе письмо от Эрастова, моего хорошего знакомого со студенческих времён.
Мы с ним учились в Мединституте и познакомились на почве общей страстной любви к поэзии.
Он тоже публиковал свои стихи в многотиражной газете ГМИ «Кировец».
Вместе с ним мы посещали областное молодёжное поэтическое объединение «Данко».
Разница лишь в том, что я был на два года старше его: он учился на первом курсе, а я на третьем.
Я сразу же по достоинству оценил его стихи, назвал их «печатными», «газетными».
Эрастову польстила моя характеристика.
Уже тогда он был моим поклонником.
С Эрастовым мы принимали участие в различных поэтических конкурсах.
Он внимательно следил за всеми моими выступлениями.
Однажды, когда я занял третье место на одном из них, он сильно удивился, не увидев меня среди дипломантов, получавших почётные грамоты за призовые места.
Дело в том, что я тогда был занят вопросами госэкзаменов и распределения, а вручение наград состоялось в самую горячую пору, несколько позже моего выступления.
Вскоре я уехал в Ивдель, пропав с Горьковского литературного горизонта.
Он сам разыскал через деканат мой ивдельский адрес и прислал на мой строгий суд большую подборку своих новых стихов.
Первый свой сборник он мечтал назвать «Взгляд», но потом резко отказался от этой идеи по непонятным причинам.
Я пробовал его разубедить, доказывал, что слово «Взгляд» вполне обоснованно.
Потому что это, утверждал я, его взгляд на мир, жизнь и поэзию.
По его просьбе я написал подробную рецензию на нескольких листах машинописного текста.
Не знаю, оставил ли он в личном архиве то моё ответное письмо на вечную память.
Я не стал критиковать его первые шаги на поэтической стезе, так как сам столкнулся с проблемой ярого, смертельно ядовитого критиканства.
В своей оценке его стихотворений я исходил из положительных сторон им написанного.
Именно это я считал самым важным для начинающего поэта.
Поэта нужно растить, лелея.
Отмечать только хорошее.
О плохом лучше молчать.
Он сам изживёт всё дурное, безвкусное, безграмотное, идя по ступенькам совершенства.
Опыт научит стихотворца, поможет ему преодолеть временное, наносное, серое и даже «проходное».
В конверт был вложен номер областной молодёжной газеты «Ленинская смена» от 19 января 1984 года.
На одной из полос я увидел свои юношеские вирши (их я написал ещё в школьные годы). Это «Вяз» и «Дождь» («Ты выходишь на улицу в дождь...»).
Оба стихотворения вошли в мой второй сборник «Девушка-сон» (1975).
Последнее моё стихотворение, спустя тридцать пять лет после его написания, опубликовал на своей страничке в 2010 году некто под ником «Искусственный интеллект».
Этот любитель изящной словесности поспособствовал тому, что стихотворение стало легендарным, разойдясь по инернету.
Портом я случайно нашёл это стихотворение даже на сайте «Романтик Коллекшн» в разделе «Стихи известных поэтов» под заголовком «Стать бы каплей воды».
Правда, фамилии автора под ним почему-то не оказалось.
Я связался с владельцами сайта.
Подправил одну строчку и сообщил, что название стихотворения не авторское и что само оно принадлежит мне.
Они тут же перенаправили стихотворение в раздел «Стихи о любви», где публикуют стихи посетителей этого сайта, с подзаголовком «Красивые стихи».
Я много потерял!
Не напиши я электронное письмо на сайт Романтик Коллекшн , до сих пор люди бы веровали, что это стихотворение принадлежит перу какого-то классика!
Мне бы льстило числится в классиках, пусть и безымянных.
Затем я увидел своё стихотворение, как сопровождающее картины Леонида Афремова в разделе «О дожде и о любви».
Потом его обсуждали читатели в «Лайвнтернет», где некая Александра разместила его на своей страничке.
…По установившейся традиции я посетил майскую демонстрацию 1984 года, прошествовав в колоннах родного института.
Мне важно было повстречаться с бывшими коллегами по институту.
Многие бывшие студенты приходили к Главному административному зданию, что на площади Минина, как на место долгожданной встречи с приятелями и знакомыми.
Там я увидел Эрастова.
Мы разговорились.
Я поблагодарил его за чуткость, но выразил своё недоумение по поводу его инициативы отдать в редакцию мои, а не свои стихи.
Пожелал ему удачи в литературном творчестве и как можно больше публикаций авторских, «эрастовских» стихов.
Так он и сделал, судя по обилию его стихов (и прозы) в газетах и журналах в последующие годы.
Эту публикацию я с гордостью показал отцу, который всегда считал моё увлечение поэзией проявлением шизофрении, как он раньше говорил.
Я тогда с горечью писал, передавая папину прямую речь:
«Что – стихи?
Ерунда:
Не купить,
Не продать…
Бестолковый куплет.
Нас, на старости лет
Ты оставишь
Без денег,
Стихоплёт и Бездельник!».
…На этот раз отец остался очень доволен.
Он, никогда не отличавшийся суетным многословием, внимательно изучил мои вирши и затем торжественно произнёс: «Ты прославишь наш род!».
По впечатлению от отцовского чтения я по горячим следам написал стихотворение:
«Отец читал мои стихи:
Поймал глазами сына
Имя,
И оторвался от ухи,
Подслеповато щуря ими.
Глаза, конечно, не могли
Понять всего, что Муза пела,
И руки –
В крапинах земли –
Газету мяли неумело…
Но всё же выгладил усы,
Что пахнут табаком
И хлевом:
– Ай, молодец!
Вот, сукин сын,
Даёт, едрит твою налево!»
Из той же «Ленинской смены» в 1986 году я узнал о страшном судилище, которое устроили моим любимым преподавателям представители Горьковских органов МВД.
Газета сообщила, что моего «голубка», Голубева Николая Павловича и всех сотрудников кафедры физики посадили на различные длительные сроки за взятки.
Голубеву впаяли аж шесть лет!
По институту прокатилась волна самоубийств больших должностных лиц.
Ректор продолжал ещё некоторое время – по инерции – цепляться за начальственное кресло.
Но его судьба уже была предрешена.
В 1987 году его сняли с занимаемой должности.
Он остался заведовать кафедрой оперативной хирургии и топографической анатомии.
Вплоть до 1991 года.
Прочитав его биографию, я понял, почему Иван Филиппович Матюшин направил меня в распоряжение Свердловского облздравотдела с напутственными словами: «Ты проходил субординатуру по гигиене труда, значит тебя оставят в крупном промышленном центре, в самом Свердловске, или, в крайнем случае, отправят на работу в Нижний Тагил».
Он сам в 1948 – 1956 годах работал на различных должностях практического здравоохранения в Свердловской области, в том числе начинал свою деятельность (ему тогда было всего лишь 29 лет) в качестве чиновника именно в Нижнем Тагиле – на должности заведующего Нижнетагильским горздравотделом.
Я не осуждаю Ректора за желание восполнить кадры учреждения, в котором он работал в молодые годы.
Отнюдь.
Скорее всего, он, ностальгируя, желал мне такого же карьерного взлёта.
Огромное спасибо ему за чуткость, проявленную при моем распределении!
…В ноябре 1994 года Матюшин скончался, прожив на белом свете чуть более 75 лет, 33 из которых он отдал Горьковскому мединституту.
(В должности Ректора института он пробыл 27 лет).
В том же году в «Ленинской смене» вышла большая подробная статья о Маринке Зайцевой, моей «золотой рыбке».
Судя по всему, она всё же умудрилась окрутить одного из своих хахалей.
Тот принял её слишком всерьёз.
Через несколько месяцев в той же однокомнатной квартире, доставшейся ей по наследству от родной тётки, и которую сулила мне Маринка в качестве свадебного подарка (при условии, если я женюсь на ней), произошло кровавое убийство...
Произошло это следующим образом.
Усталый муж спал на кровати, когда в квартиру вошла Маринка со своим очередным ёбарем.
Маринке не понравилось присутствие мужа, и она попросила трахаля убить супруга, дабы освободить спальное место для любовных утех, которых ей дико захотелось в тот момент.
(Видимо, была под дозой).
Прошла в кухню, вынула из шкафа столовый нож и вручила своему кобелю, благословив на подвиг.
Тот тоже, судя по всему, был под сильным кайфом…
Он подошёл к спящему Маринкиному супругу и нанёс ему несколько десятков ножевых ранений.
Истекая кровью, муж скончался…
Не исключаю, что Маринка трахалась, пока рядом лежащий труп медленно остывал.
Что-то похожее я читал у маркиза де Сада.
Ёбаря задержали по горячим следам и посадили, Маринке на суде впаяли семь лет за пособничество.
(Я представил на минуту, что на месте окровавленного мужа с большой вероятностью мог быть я, если бы вовремя не одумался).
Маринка плохо «кончила» на этот раз.
Я не про финальный оргазм на фоне умирающего мужа.
(В тот момент эта страшая животина, подозреваю, спустила просто «классно»).
Я про годы, проведённые за решёткой.
Как «использовали» сокамерницы-рецидивистки красотку с кукольной внешностью, можно только догадываться…
…Ровно через семь лет, ни днём ранее, она вернулась в отчий дом 24 «б» по проспекту Ленина.
Вернулась не Маринка Зайцева, а дряхлая старушонка, морщинистая, серая, мосластая, худющая, без зубов, вся больная.
Она еле ходила.
Даже близкие не узнавали её.
…Иногда она на минутку заглядывала к соседям и клянчила рюмочку коньячку, к которому пристрастилась в годы своей разгульной жизни. Коньяк придавал ей силы вкусом воспоминаний о беззаботном прошлом...
Сжалившись, люди наливали ей немного.
В жизни у неё ничего не осталось.
Кроме сожаления о содеянном и потерянной дивной красоте.
Она часто плакала в одиночестве.
…Долго выдержать своё нынешнее положение она не смогла.
В один из хмурых декабрьских дней Маринка из-за непреходящего чувства безысходности выбросилась с пятого этажа из окон своей квартиры.
…Окровавленное тело её ещё долго свисало с дерева, пронзённое острыми сучьями.
Под окнами многоквартирного дома, на глазах всех его жильцов…
Вот такая мрачная история произошла с моей бывшей возлюбленной.
|
