Любой ракетчик знает: чтобы точно попасть в цель, надо не только точно знать координаты цели, но не менее точно знать, откуда стреляешь. Эта глава посвящена месту старта, определению координат, где мы сегодня находимся.
Итак, в семидесятые стало ясно, что в условиях мирного сосуществования и отсутствия репрессий социализм стал катастрофически уступать капитализму. Я не знаю, почему некоторые экономисты считают, что в семидесятых у социализма был шанс выиграть гонку в холодной войне. Боюсь, что они видят только цифры, зачастую дутые. С каждым годом мы отставали еще на один шаг, особенно в науке и высоких технологиях. Стабильность обернулась загниванием. Нарастало диссидентство, усталость, маразм, уходила вера. В восьмидесятые с этим уже мириться было невозможно. Мы пришли к перестройке как необходимости пустить в жизнь денежный капитал с его органической тягой к производству. Я уже говорил, что обычно в любой период времени в обществе сосуществуют несколько видов капитала при главенстве одного. При социализме денежный капитал несомненно был. Были артели, были цеховики (пусть и нелегальные). Важно всегда понимать, где проходит линия разграничения, до какой степени главенствующий вид капитала позволяет существовать и развиваться другому виду капитала.
К началу перестройки денежного капитала практически не было, экономика была мало эффективной, и выходом казался переход к денежному капиталу, поскольку большинство считало, что в исторической гонке именно денежный капитал победил бюрократический. Но как перейти к денежному капиталу без денег, без первоначального накопления, для которого нет ни условий, ни времени? Это можно было сделать, передав средства производства. Кому передав? Очевидно, нельзя передать завод рабочему. Он его просто загубит. Передать его можно только бывшему распорядителю собственности, а именно руководителю предприятия или его ближайшим замам. Грубо говоря, вся система ваучеров представляла собой маскировку под демократию и одновременно механизм такой передачи. Можно ли было это сделать иначе? В условиях отсутствия денежного капитала, отсутствия денег у государства и потери управляющих функций, пожалуй, нет.
Что я имею в виду под потерей управляющих функций? Я имею в виду коммунистическую партию, которая обеспечивала управленческую достижимость до любого члена общества через свои структуры, через комсомол и пионерию, через государство. Разумеется, Ельцин не мог ее оставить. Это была прямая угроза его существованию. Идея деидеологизировать ее, сохранив управленческие функции, вряд ли могла возникнуть в его голове. Мы потеряли мощный финансово-необременительный аппарат. Его функции на местах быстро взяли на себя коррумпированные чиновники и преступные группировки. Всё это стало существенным препятствием для более плавного преобразования капитала из одного вида в другой. Это также имело и другую негативную сторону. Мировой рынок к моменту нашего перехода давно и окончательно сложился. На нём действовали мощные международные монополии. Возникающий капитализм в России, слабый, без больших средств, не мог пробиться и противостоять на таком рынке. Нас неизбежно выбрасывало из рынка, оставляя лишь роль сырьевого придатка. В отличие от нас, в Китае сохранили коммунистическую партию, оставив коммунистическую идеологию лишь формально, как прикрытие (сейчас уже официально отказавшись от коммунизма, как цели). Эта мощная управленческая структура обеспечила преемственность, концентрацию и лоббирование интересов нарождающегося китайского денежного капитала на международном рынке. Далеко не все успехи Китая связаны с низкой стоимостью рабочей силы. Жесткое проведение внутренней и внешней экономической политики, единая воля, лоббирование интересов обеспечили феноменальный рывок в, казалось бы, невозможных условиях. Китай не просто закрепился на рынке, а практически переделал его. Соединение денежного капитала с такой партией оказалось сильнее многовековой истории международных корпораций. Да, мы потом попытались созданием государственных корпораций как-то компенсировать свои потери, но, похоже, было поздно пить Боржоми.
К моменту прихода Путина к власти в 2000 году бюрократический капитал был серьезно подорван и продолжал сдавать свои позиции. Одновременно укреплялась власть олигархов и их влияние на государственные решения. Скорей всего к этому моменту уже можно было говорить о капитализме в России, имея в виду главенство денежного капитала. Борьба с олигархами фактически оказалась бескровной социалистической революцией, в результате которой слабеющий бюрократический капитал снова взял верх. В противном случае, мы бы имели то, что сейчас наблюдаем на Украине, где (пока) не произошло такого реванша. Для того чтобы не ошибиться, достаточно ответить на вопрос: выполняет ли Путин распоряжения олигархов, или они выполняют распоряжения Путина? В дополнение можно посмотреть на структуру предприятий, экономики, на конкурсы в вузы и многое другое. Но денежный капитал сегодня остается достаточно мощным. Бюрократический капитал всегда боится, что денежный капитал перехватит инициативу. Он всегда так или иначе душит денежный капитал. Так было и в период НЭП, так происходит и сейчас с малым и средним бизнесом: сверху идут месседжи, которые якобы требуют развития малого и среднего бизнеса, но чиновники на местах делают все наоборот. А что вы хотите? Классовое чутьё!
Снова не могу не отвлечься. После очередного Петербургского экономического форума наблюдал представительную встречу высших чиновников и значимых бизнесменов. Одни говорят: "Вам же был послан ясный сигнал, месседж, что теперь на это можно смотреть так-то". А бизнесмены ничего не понимают: всё про деньги, да налоги, да поборы. Два вида капитала не слышат друг друга, и создается впечатление, что у этой машины руль не соединен с колесами.
Для того чтобы обеспечить управляемость, а на самом деле, гарантировать устойчивость бюрократического капитала, во главе многих предприятий с участием государства были поставлены представители ФСБ, якобы на время, пока не будут подобраны преданные подходящие специалисты. Но в тучные годы высоких цен на энергоносители о проблеме замены забыли: достаточно и преданности. Такого удара не может выдержать ни одна экономика. Даже во времена сталинских репрессий на место посаженных специалистов ставили других специалистов. Был жуткий кадровый голод. Но то, что произошло сейчас, даже голодом назвать нельзя. Специалистов не уничтожили - их просто убрали из экономики страны. Кроме того, для обеспечения личной власти был выдвинут тезис, что «своих не сдают». Это позволило высшим (и не только высшим) чиновникам уверенно смотреть в завтрашний день. Их простили наперед. Но как мы видели, нет ничего страшнее для социализма, чем спокойствие чиновника. Сочетание непрофессионализма и гарантии сохранения кресла… Я даже не знаю, как это назвать.
К сожалению, это еще не самое плохое. Как вы помните, бюрократический капитал является просто правом на распределение. Для реализации этого права ему должна быть поставлена в соответствие система распределения, как это было в СССР. Эта система позволяет распределять блага «по понятиям» социализма. На момент социалистической революции начала двухтысячных такая система уже была разрушена и практически заменена системой денежного капитала. В этих условиях (осознано или нет) было принято беспрецедентное решение: представителям бюрократического капитала было разрешено свое право на преимущественное распределение реализовывать через право денежного капитала. Короче говоря, право на преимущественное распределение чиновники должны были осуществлять через паразитирование на денежном капитале. Это означало, что в основу существования нью-социализма была положена коррупция. Коррупция в такой системе – это не просто вредное, нежелательное явление. Это ее суть, это способ ее существования, это жизненная потребность и необходимость. Такая ситуация имеет два следствия.
Во-первых, в отсутствии контроля распределение становится непомерным, ничто его не ограничивает. Материальные затраты общества на содержание чиновников чудовищны, и их число постоянно увеличивается. Поскольку бюрократический капитал напрямую не связан с производством, изымаемые чиновниками ресурсы общества практически полностью идут на их потребление: циклопические виллы, машины в камнях от Сваровских, ручки с бриллиантами и т.п. Это обескровливает внутренний инвестиционный процесс. Коррупция своим непосильным бременем разрушает денежный капитал, делая непрестижными результаты его усилий в сравнении с бюрократическим капиталом. Это вынуждает его представителей либо «закрывать лавочку», либо уходить в тень. Уход в тень в свою очередь подрывает государство, лишая его источника доходов. Кроме того, это порождает криминальную среду, и прежде всего, в государственных правоохранительных органах, создавая для них тоже возможность кормления. В итоге существование теневой экономики становится необходимой частью существования такого социалистического государства.
Во-вторых, поскольку чиновник сам вынужден реализовывать свое право на преимущественное распределение, он не считает себя обязанным кому-то за это благополучие, за исключением, конечно, человека, поставившего его на должность. Он сам рискует, сам договаривается, сам решает, как получить положенное ему. Бабушки, дети, инвалиды – это ненужное обременение для него. Выполнение социальных функций не связано с его доходом, а его зарплата даже неразличима на фоне этого дохода, так что и государству он никак не должен. Повторяю, он должен только одному человеку. Поведение чиновника при такой разновидности социализма сродни поведению владельца денежного капитала, и это важно для такой разновидности социализма: это система поддержания личной власти в чистом виде. Она не связана с народом, не обязана перед ним отчитываться и вообще замечать его существование. Именно поэтому сегодня можно говорить о самых ужасных случаях коррупции, о жестоких преступлениях, и это не будет иметь никаких последствий (разве что для говорящего). Система безответственного социализма – самая отвратительная его разновидность. Она безыдейна, бездуховна и жестока. Она сочетает в себе наихудшие стороны денежного и бюрократического капитала: бюрократический капитал теряет свою социальную функцию, а денежный – своё безудержное стремление производить.
Ну, и наконец, система, в которой я должен лишь одному, по своей структуре выглядит как пирамида, на вершине которой находится один человек. Эта система «укрепления вертикали власти», создание которой так восторженно вменяют нынешнему руководству, по-существу является крайне неустойчивой, потому что эта пирамида стоит на вершине Удаление вершины приводит к распаду и брожению: если я действительно был обязан вышестоящему, то это совсем не значит, что я обязан тем, кто находится со мной
