Школьник Просиков. Повесть. Глава 6

                                                   

                                                    О МОЕЙ ЖИЗНИ В ИСКУССТВЕ, И О ТОМ, КАК МАЛЕНЬКИЙ
                                               ШАРИК МОЖЕТ СТАТЬ ИСТОЧНИКОМ БОЛЬШИХ НЕПРИЯТНОСТЕЙ


     Урок пения - отличный урок! И наша учительница пения, Гарика Иосифовна, не слишком нам досаждает. Хочу сказать. что в свое время она пела на подмостках знаменитого театра, а теперь учит петь нас, и у нее это неплохо получается. Так что с пением у нас все в порядке.
    Растут достойные ученики! Так плодами ее трудов стал школьный ансамбль "Пискуны". Поют - классно! Девчонкам нравится. Особенно, как это там: "Эти красные глаза прям насквозь прожгли меня..." Или вот: "Эти тучи облаков словно кучи пирогов..." Тут и сказать нечего - это просто что-то неслыханное!
    Я же, когда вырасту, а этот день недалек, и я в это верю, тоже стану плодом Гарики Иосифовны и буду играть в ансамбле еще лучшем, чем "Пискуны", и Светка Панина обалдеет от моей музыки.
    В нашем классе тоже есть свой музыкант, или точнее сказать - музыкантша, Майка Борисова. Она даже занимается в специальной музыкальной школе. Майка объявила нам, что она твердо решила стать заслуженной артисткой и народным достоянием, и никто и ничто ее на этом пути не собьет и не остановит.
    Вот и сейчас она соловьем разливается о своем огромном таланте.
    - Ой, девочки, если бы вы видели, как встречали мое выступление в доме культуры имени... не помню точно: то ли Иванова, то ли Гарингауза, короче - грузина какого-то. Но это не важно. А важен успех! Грандиозный! Сотни, нет, тысячи рук тянулись ко мне...
    - Зачем? - спросил Славка. - Чтобы удушить?
    - Чтобы обнять, дурак... Выразить свой восторг перед юным дарованием, то есть передо мной, перед моим искусством. И вот тогда я прыгнула со сцены в зал...
    - Ты что, с ума сошла? - удивился Сашка Прохоров и мой отличный товарищ. - Или у тебя голова закружилась?
    - Когда чувствуешь себя больной, надо дома сидеть, а не разъезжать по домам культуры, - заметил Сережка.
    - Словно какое-то безумие нашло на них, они готовы были носить меня на руках, - не обращая на нас внимания, продолжала Майка.
    - Они, наверное, тоже нездоровы были, а может, вина в буфете напились, - высказал предположение Димка Крайников. - В голове у них все перемешалось - ну и давай тебя таскать.
    - Фи, какие же вы, мальчишки, противные! - наконец соизволила фыркнуть Майка. - Высокое искусство недоступно вашему пониманию.
    Ну и задавака же, эта Майка! Но, по правде сказать, один раз она выручила меня... Случилось это на праздничном утреннике.
   

    Родителей пришло видимо-невидимо, и все мы немого волновались. Сама же праздничная программа включала в себя: спектакль, выступление хора и отдельных исполнителей, а также чтение стихов. Спектакль, в свою очередь, состоял из двух небольших пьес, причем первая - в стихах, и рассказывала о жизни современных школьников младших классов; вторая же повествовала о далеком прошлом.
    Я был занят и в спектакле, и в хоре. Мне очень хотелось потрясти своих товарищей, учителей и родителей. И, кажется, мне это удалось. Но я забегаю вперед.
    В первой части спектакля я исполнял роль ведущего, и не простого ведущего, а первого ведущего. Борьба за эту роль была нешуточной., но я всех победил, потому что оказался самым сильным из претендентов.
    Начал я бодро. Но вдруг в голове что-то щелкнуло, и я прочитал заключительные стихи пьесы. Сперва никто ничего не понял. Мой друг, Славка, который играл лентяя (ну и повезло же ему с ролью!), и только что улегся на кровать, собираясь с удовольствием пролежать весь спектакль, лишь изредка отпуская незначительные реплики, вытаращил на меня глаза и тихо сказал:
    - Ты что, Борька, мы же только начали...
    Я тупо посмотрел на него, и тут до меня дошло, что я натворил. Дошло и до других. Но поздно... И ничего уже нельзя было исправить. Все участники спектакля высыпали на сцену - так полагалось после моей финальной реплики. Что тут началось!.. Да, нелегка участь артиста.
    В отчаянии я убежал за занавес и наступил на ногу Майке Борисовой, спешащей к роялю, чтобы как-то выправить положение. И когда Майка, ойкая, согнулась от боли, я вдобавок попал ей рукой по лицу. Не везет, так не везет. Майка, к ее чести, боль пересилила, и вся в слезах, выскочила на сцену.
    - В образе, она в образе, - зашелестело в зале, и ее встретили аплодисментами.
    Я же в тоске кусал губы, и даже пустил скупую мужскую слезу.
    Продолжая рыдать, Майка исполнила какую-то сонату, композитора шут знает как его зовут. Ну, да это и неважно. Ее плечи так тряслись, что можно было подумать, что по ним пропускают электрический ток.
    - Как глубоко она чувствует... Сколько страсти... - опять пронеслось по рядам.
    Закончив играть, Майка долго раскланивалась, а потом стала читать стихотворение. Затем другое... Однако, читая, она не переставала рыдать, что стало утомлять публику, и даже вызвало легкое раздражение.
    Пока Борисова гугнила стихи, все окончательно забыли о моей неудаче. Я отдохнул, пришел в себя, обрел необходимое психологическое равновесие, и по первому зову был готов опять выйти на сцену.
    Наконец, Майку, чуть ли не силой увели, а вместо нее появилась наша школьная группа "Пискуны". Они исполнили свою знаменитую:

                                                                              Я пришел, ты ушла.
                                                                              А-а-а!
                                                                              И осталась одна.
                                                                              А-а-а!

    Ну и в том же духе... Потрясающе!
    Родители тоже были просто вне себя и долго не могли успокоиться.
    Затем снова вышала Майка и опять прочитала стихи. Она очень назойливая, эта Майка! Но тут пришла наша пора.
    На этот раз мы играли пьесу про рыцарей Круглого стола. При распределении ролей я и здесь оказался самым сильным. Но мне пришлось преодолеть упорное сопротивление со стороны нашего режиссера Ганнибала Ильича, видевшего  другого в роли рыцаря, которого я играл. Но мне удалось убедить его, когда я сказал, что он не только самый лучший физрук в мире, но и отличный режиссер.
    Первоначально мы хотели сыграть пьесу о Ходже Насреддине. Но Сережка категорически отказался изображать ишака. Тогда Ганнибал предложил заменить ишака на верблюда. Сережка немного пофасонил, но согласился. Тут уже я заартачился, потому что испугался, а вдруг верблюд Сережка начнет плеваться и сказал, что верблюд меня никаким образом не устраивает. В результате, пьесу о Насреддине заменили пьесой о короле Артуре и его рыцарях. А ишака и верблюда заменили лошадью.
    Правда, одна сцена в спектакле мне ужасно не нравилась. По ходу пьесы моя лошадь (а на самом деле мой отличный товарищ Сережка) должна была сбросить меня, изнуренного тяжелыми ранами, полученными в бою с другими рыцарями. Она отвратительная, эта сцена, хотя лашадь (то есть Сережка) была мнения противоположного. Но на что не пойдешь, когда хочешь сыграть главную роль!
    И вот пришло время, я оседлал лошадь (а это был наряженный лошадью Сережка; ох, иногда он таким идиотом выглядит, что хочется отвести его к доктору-терапевту, чтобы он его немедленно вылечил), колю шпорой и похлопываю ее по бокам. А она (лошадь-Сережка) начинает шипеть и сопротивляться.
    - Не шипи, - говорю я ему, - ты не кошка и не змея, люди в зале смеются.
    - Пусть смеются, - отвечает он. - А вот мне совсем невесело, когда ты своими ногами мне в бок тычешь. Да и тяжелый ты, паразит.
    - Терпи, так создается ощущение реальности происходящего.
    - Чихать я хотел на ощущение реальности, у меня болевые ощущения... Давай! Давай! Падай!
    - Рано еще.
    - Ничего не рано, а давно пора! Что ты там ковыряешься, холера тебя возьми!
    - Пусть тебя самого холера возьмет!
    В общем, совсем взбеленилась моя верблюжатина, то есть конина, а мне совершенно не хотелось падать. Так и ездили мы кругами по сцене, громко препираясь. Наконец, моя кобылка так взбрыкнула, что я пулей вылетел из седла, плюхнулся на пол, и долго не мог подняться.
    - А? Разве не так создается ощущение реальности происходящего? - ехидно спросил Сережка (то есть лошадь; то есть... совсем помутилось в моих бедных мозгах), протрусив за кулисы.
    Пьеса имела оглушительный успех. Жаль только, что среди зрителей не было Тоньки Акимовой. Зато была Лидка Федоткина. И это отрадно, как говорит мой папа.
    В заключении праздничной программы, наш хор спел что-то про костры и ночи, о Светлане и светлячке, а перед этим Борисова еще раз попыталась прорваться на сцену и прочитать стихи, но ее не пустили; и все время, пока мы голосили, она рыдала за кулисами.
    После выступления хора, мы с Сережкой стояли в кругу своих товарищей и грелись в теплых лучах славы, пока к нам не подошел Федька Мохов из параллельного класса и сказала, что Серега - безголосый дундук. Это утверждение глубоко и неприятно поразило Сережку. Он обиделся и сказал - зато как футболисту ему нет равных (это не совсем так, потому что в футбол лучше всех играю я).
    - Тебе нет равных? - презрительно процедил Федька. Не трепись попусту и не смеши меня. - И он, сильно тужась, стал смеяться. - Девчонки - и те лучше тебя играют!
    - Что! Что! Что-о-о! - завопил возмущенный Сережка. - Девчонки?! Ты понимаешь, что говоришь! Да я знаешь, что с тобой сейчас сделаю! Вот этими самыми руками, которыми я, между прочим, кочергу сгибаю и ломаю серебряные монеты!
    - Ты врешь! У тебя никогда не было серебряных монет.
    - Согласен, - поддержал Федьку худой и длинный тип из его класса.
  Сам же Федька предложил посмотреть на его бицепсы, и стал напрягать мускулы.
    - Нашел чем удивить, - пренебрежительно бросил Сережка. - Я что, рыбьих пузырей не видел.
    И они начали драться. Мне искренне жаль тех, кто не видел этой битвы. Марафонской до нее далеко!
    А вокруг нас шумел праздник. Все нарядились кто во что горазд. Особенно мне понравился Толик Каребин. Он был одет шахтером, с каской на голове: в одной руке держал фонарик, а другой - молоток с длинной ручкой.
    Федьке же и Сережке не надо было ни во что переодеваться, - и так всем было видно, что они гладиаторы из Древнего Рима. У Федьки был разбит нос, а у Сережки заплыл левый глаз, щеки обоих обильно смочены слезами, и они, не переставая, молотили друг друга.
    "Что-то много сегодня слез", - подумал я, и тут же сам разревелся. Это шустрый шахтер, размахивая своей киркой, попал мне по плечу.
    К нам поспешил один из родителей, быстро разнял дерущихся, предложил Сережке помириться с товарищем, и отнял у Тольки шахтерское оружие.
    - Он мне не товариш! - ответил с жаром Сережка.  - Имбецил ему товарищ! Вот Борька, это да - товарищ, и он первый ведущий! И Славка - мой товарищ, и он отличный лентяй! А Федька - он скверный, и с ним я водиться не буду. Даже когда я стану чемпионом мира по футболу, а я верю, что этот час не за горами, я никогда не протяну руки этому типу Федьке.
    - А кто же вами руководит? - поинтересовался родитель.
    - Наш руководитель, а также режиссер и одновременно физрук - Ганнибал Ильич, а ответственная за хор - Гарика