"Анфиса и Прометей". Книга 2-я. "Школа Громовой Луны". Глава 2-я. "Школа мучений и откровений".

общество, и что вот это — и есть реальный социализм!..

И всё больше — и это уже было в первом классе — она свою школу и не любила, и тяготилась ею, и даже, всё больше, просто её боялась — боялась и учителей, и одноклассников, и уроков, и школы в целом...

И чем меньше ей хотелось читать школьные учебники — тем больше ей хотелось читать что-то совершенно фантастическое, и космическое, и героическое, максимально далёкое от её будничной школьной реальности...

И чем меньше ей хотелось делать уроки и что-то писать в школьных тетрадях и в школьном дневнике — тем сильнее у неё была потребность делать какие-то свои собственные записи и рисунки, и продолжать вести в своей собственной личной тетради свой собственный личный дневник, свою тайную «Хронику тонущего корабля»...

…

Дома у Анфисы тоже весьма критически высказывались обо всём школьном образовании, сравнивали советскую школу с дореволюционной — и не всегда в пользу советской. Также и педагоги, у них иногда бывавшие. Спорили, насколько полезным было раздельное обучение мальчиков и девочек. Вспоминали тёплым словом и пушкинский Царскосельский Лицей, и школу-коммуну Макаренко ещё 20-х годов, и идеи Сухомлинского. Очень критиковали отмену сталинских послевоенных учебников логики, психологии и астрономии, и соответствующих уроков...

Но эти предметы — и многие другие — Анфиса давно с успехом изучала и сама...

И когда какой-нибудь молодой педагог, из их гостей, с искренне горящими творческой идеей глазами, энтузиаст и новатор, предлагал превратить каждый школьный класс — в дружную товарищескую коммуну (с равенством учителей и учеников) и в творческую научно-исследовательскую лабораторию, Анфиса уже тогда понимала, что вот это — и называется «утопия». Потому что люди до этого не доросли. И дорастут, наверное, очень не скоро...

И это было горько... Иногда — почти до отчаяния горько!..


Своя учёба Анфисы и Ники

Ника должна была идти в школу годом позже Анфисы, но она со слезами умолила родителей, чтобы ей идти учиться одновременно с Анфисой. Она очень хотела жить и учиться в Ленинграде, но её отец сказал ей, что если она мечтает выучиться на космонавта, то ей надо учиться в Москве, а в Ленинград её будут брать на каникулы, праздники, и даже выходные, при каждой удобной возможности, чтобы она могла видеться с подругой. Нике пришлось согласиться...

И Ника, живя в то время в Москве, пошла в достаточно элитную школу с серьёзным физико-математическим уклоном. Школа  считалась одной из лучших в стране. Но у Ники, при всех её способностях к учёбе, тоже возникли примерно те же проблемы, что и у Анфисы. И реагировала она на них, с её темпераментом, ещё более остро, чем Анфиса. Плюс к этому прибавлялись её домашние проблемы...

Родители Ники находились в очень сложных и запутанных отношениях между собою, фактически, уже почти в разводе. И Нике одно время, из-за сложных родительских капризов, пришлось жить попеременно: то у отца в Москве — то у матери в Ленинграде, меняя, соответственно, и место своей учёбы...

Зато — как подруги были счастливы, когда могли каждый день видеться друг с другом, рассказывать друг другу про свои сны, обмениваться прочитанными книгами, впечатлениями, мыслями, идеями, планами, мечтами!..

…

Когда Анфиса и Ника, волею судьбы, бывали разлучены друг с другом — они обменивались между собой длинными письмами (иногда с рисунками), изредка и междугородними телефонными звонками, а несколько раз, благодаря особым возможностям их отцов, и разговорами по радиосвязи...

Но, конечно, никакие технические средства коммуникации не могли им заменить непосредственного общения. Тем более, когда было необходимо обменяться самыми сокровенными и самыми мучительными мыслями...

Не смотря на всё заслуженное уважение к своим родителям и многим другим знакомым старшим людям — не только недоверие к тому, что говорят и делают взрослые, ни и какое-то стихийное неприятие всего мира взрослых, и созданного взрослыми, росли постепенно и подспудно у обеих подруг всё больше. Потому что, уж слишком кругом много было расхождений и противоречий между словами и делами, да и просто гадкого и мерзкого вранья...

И обе они уходили в свои мечты — в их общие мечты — где они были полностью солидарны в своих принципиальных позициях по отношению к этому слишком не идеальному и слишком несправедливому и лживому миру, и они полностью понимали друг друга...

И обе бредили книгами и самыми невозможными приключениями, Космосом и индейцами, которые должны были как-то фантастически встретиться в грядущей Мировой Революции...

…

Ника, как и Анфиса, научилась читать и писать ещё задолго до школы (в значительной степени — именно благодаря Анфисе). И обе свободно, и иногда просто запоем, читали книги про Космос, про индейцев, про революционеров, и разную фантастику, уже тогда — когда большинство детей их возраста не знали ещё толком ни одной книжки, а то и ни одной буквы...

Обе романтически и мечтательно настроенные книжные девчонки, действительно, играли как-то очень мало с другими детьми, а всё чаще — только друг с другом. А если не видели друг друга — то и просто в одиночестве (или в обществе своих воображаемых героев).

Но зато — в своих мечтах и силою своего воображения — они создали такой свой собственный огромный и удивительный мир, которому позавидовали бы и многие взрослые мечтатели, даже самые смелые из них...

…

И настоящий революционер — всегда, и при любых обстоятельствах, должен заниматься самообразованием!.. Даже в какой угодно тюрьме!..

Бывает и очень трудно...

Бывает — что и веру почти можно потерять во всё человеческое...

Но, как говорила им Герта:

«Без достаточных мучений — не бывает откровений!..»

И отец Анфисы, с горьковатой усмешкой, вторил ей:

«Да, жизнь наша — школа мучений и откровений!..»

А откровение — это, собственно, что?..

…

Анфиса уже знала, что последняя книга Нового Завета и всей Библии, «Откровение Иоанна Богослова», это — Апокалипсис. Апокалипсис — это и значит, по-гречески, «откровение». И это слово — всё чаще звучало у них на кухне и на даче. И всё чаще, и всё тревожней, и всё страшнее...

Всё страшнее — потому что Анфиса поняла, что Апокалипсис — это ещё и означает: Конец Света...

Анфиса как-то спросила отца:

«Апокалипсис — это атомная война?..»

Отец только медленно и задумчиво покачал головой, и сказал:

«Нет, ядерная война — это ещё не самое страшное... Самое страшное — это медленно разлагающаяся радиоактивная помойка — в тебе самом! И где силою разложения и распада — является твоя собственная ложь!.. Энтропия — это дезинформация, разрушение генетической программы жизни. А попросту — ложь!..»

Потом он обернулся к заметно погрустневшей Анфисе, глянул на неё своим острейшим, проникающим до самого сердца взглядом разведчика — и с загадочной улыбкой сказал ей:

«Но тебе нечего этого бояться. Твой Апокалипсис — это твоя Утренняя Звезда! Она и научит тебя всему!..»