особо не волновало в пучине небывалых замыслов. Когда ожидание стало надоедать, однажды после обеда он неожиданно завел речь об отправке новых гонцов за покупателями.
Речь его оказалась такой зажигательной, что десятки голов были обращены в его сторону, и множество глаз искали его взгляд, чтобы он мог увидеть в их глазах готовность к подвигу. Молодняк, забыв о своих персональных лунках, ждал его команды. Блохунтий словно почувствовал это. Он даже перевалился со спины на бок и встал на лапки во весь свой блошиный рост, отчего внезапно прекратились все причмокивания, и лишь изредка доносился приглушенный храп.
- Дорогие... блохияне! – он впервые обратился так к своим слушателям, и слова его мурашками пробежались по блошиным спинкам. Молодняк от этих слов, кто лежал, кто сидел, невольно вытянулись по стойке СМИРНО, да так и застыли в нелепых позах.
- Я вижу, - обращался к ним Блохунтий. - Вы готовы на все, и я горжусь вами. Сердце мое наполняется радостью и ликованием за величие моего народа! Так давайте же перед тем, как проводить наших новых героев, выпьем все вместе, враз, за их здоровье и за успех!
С этими словами он яростно вонзился в упругую шкуру. Слушатели его, словно очнувшись от оцепенения, одновременно вцепились в мишкину шею и начали ее грызть в порыве неведомого им доселе блошиного патриотизма, невзирая на многочисленные свободные лунки вокруг с не засохшей кровью, невзирая на свои неокрепшие зубки. Они грызли там, где их застал врасплох тост за героев.
Этого мишка вытерпеть уже не мог. Он вдруг почувствовал, что в его шею вцепилась невидимая тысячезубка и грызет ее сверху донизу, и спереди, и сзади. Шея буквально горела огнем. Мишка в ярости взревел на весь лес, вскочил и вырвал из земли стоявшую рядом березку. Он бросил ее на землю и сам повалился вслед за ней. В изнеможении он рычал и терся шеей о ствол. Терся и спереди, и сзади, перекатываясь вдоль нее. Ветки и веточки хрустели под его шеей, но этот хруст был ничто по сравнению с хрустом блошиных тел, которые бесформенной кровавой массой плющились о ствол березы. Страшный хруст блошиных тел, как и великие блошиные планы, не был замечен никем, кроме самих блох, для которых он стал последним впечатлением блошиной жизни. Мишка взбунтовался, и его старания не прошли даром, хотя он не мог видеть как блошиные лежбища на шее превратились в густое кровавое месиво, от которого и шея, и ствол березы окрасились в цвет его крови.
Если раньше Блохунтий далеко был заметен по его бесконечным речам, то теперь, в месиве расплющенных тел он ничем не выделялся из кровавой массы. Мишкин бунт не оставил от него ни малейшего следа. Мишка почувствовал, как тысячезубка враз спрятала свои зубы, и он в изнеможении лежал, шеей оставаясь на стволе березы. Его шея представляла страшное зрелище, которого он не мог видеть. Никто не успел спастись. Разбуженная стихия неведомой силы размазала о ствол березы и триумфатора, и его лежбища, и его триумфальные планы, так и оставшиеся планами.
В остальных частях мишкиных просторов, не взбудораженных горячими речами Блохунтия, население не сразу узнало о трагедии. Наступившая тишина сверху, со стороны шеи, казалась даже приятной. На окраинах никого не интересовала судьба пропавших Грызля и Прыгуна, словно их и не было, что очень соответствовало действительности, в которой жили обитатели отдаленных мишкиных просторов, понаслышке узнавая о новостях с какой – то там шеи. Мишка лежал и блаженно наслаждался. Ничто не беспокоило его, и он мог позволить себе это – лежать не шевелясь и не думать о том, что он является хозяином и своих когтей, и своих зубов, и своей шкуры.
