Искушение дона Мигеля (3-й рассказ из цикла "Враг мой")

Эспиноса, снова нащупывая пулю. 

На этот раз его попытка увенчалась успехом, и он осторожно потянул щипцы наружу. 

— Да вытаскивайте же ее! 

Дон Мигель выдернул щипцы с зажатой в них пулей, следом выплеснулось немного темной крови. Тяжело дыша, Блад откинул голову на спинку кресла. В рану будто насыпали углей, по вискам щекочуще стекали струйки пота.

— Из вас получился бы... превосходный отец-дознаватель, дон Мигель...

— Вы сами решили обойтись без врача, — раздраженно ответил де Эспиноса, яростно глядя на сплюснутый окровавленный шарик, извлеченный из раны.

— На самом деле, все не так и плохо... для первого раза.

К удивлению де Эспиносы, на бледных губах Блада вновь была усмешка. 

— Вы всегда смеетесь, дон Педро? 

— Это верный способ не сойти с ума, дон Мигель.

— Верю вам на слово. И в кошмаре не мог бы представить, что мне придется... — де Эспиноса замолк на середине фразы, и бросив щипцы на стол, спросил: — Теперь что?

— Обработайте рану тинктурой... вон из того пузырька. И можно наложить повязку. 

Дон Мигель щедро плеснул темной жидкости на рану, и Блад втянул воздух сквозь стиснутые зубы. 

— А вот сейчас лауданум был бы в самый раз... Если вас не затруднит, налейте его в кружку... примерно на палец... И разведите водой.

Отмерив требуемое количество настойки, дон Мигель добавил в кружку воды из стоящего на столе кувшина, затем придвинул ее к раненому. Однако донести кружку до рта и не разлить лекарство представлялось Питеру непростой задачей. Он глубоко вздохнул и закрыл глаза, собираясь с силами. 

Де Эспиноса взглянул на пепельно-серое лицо Блада, которому Хоаким, не тратя времени даром, умело и быстро перевязывал плечо, и негромко выругался. 

— Пейте. — Губ Питера коснулся край кружки. Де Эспиноса дождался, когда кружка опустеет, и сказал: — Хоаким позаботится о вас. У него... гм, достаточно опыта. А мне нужно уладить кой-какие дела. Семейного характера. 

— Благодарю, дон Мигель.

— Не стоит благодарности, дон Педро, — ответил испанец и дернул щекой, подумав о предстоящем разговоре с Эстебаном.




Эстебан обернулся на звук открывшейся двери. На пороге стоял мрачный дон Мигель.

— Я убил его? 

— Нет. 

Лицо молодого человека исказила гримаса досады, смешанной с ненавистью. 

— Жаль. Впрочем, надеюсь, что теперь его смерть не будет слишком быстрой. Как тебе удалось заманить Блада в ловушку? 

— Эстебан, ты многого не знаешь. Питер Блад — мой гость, — проговорил дон Мигель, подходя к нему. 

— Что?! Во имя всего святого, объясни мне, что происходит?

— Дон Педро спас мне жизнь. И я не нарушу данное ему слово.

Эстебану показалось, что под его ногами разверзся пол, и он провалился в преисподнюю. Бесконечно долгую минуту в кабинете было слышно лишь тяжелое дыхание двух людей. Наконец Эстебан сухо рассмеялся.

— Дон Педро... Зачем нужна жизнь, купленная ценой предательства? — Судорожно вздохнув, он покачал головой: — Дядя, ты предал память моего отца и своего брата. Предал свою кровь! 

Дон Мигель занес руку, намереваясь влепить племяннику пощечину. Однако он встретился взглядом с полными горечи и отчаяния глазами Эстебана, и его рука застыла в воздухе. 

— Не тебе судить меня, — глухо произнес он.

— О, да! — вскричал Эстебан, весь дрожа. — Пусть не мне! Я тоже пошел на сговор с этим исчадием ада. И не было дня, когда я не упрекал себя! Но я сделал это, чтобы спасти отца! 

— Вон, — тяжело сказал дон Мигель и стиснул челюсти, пытаясь сдержать ярость и гнев.

— Я и так ни минуты не останусь больше в этом доме, — из горла Эстебана вырвалось рыдание. — Отец ждет тебя... там... Что ты ответишь ему? — сдавленно прошептал он.

Дон Мигель молчал, Эстебан обошел его и быстрым шагом направился к дверям. 




Было уже далеко за полночь, когда де Эспиноса преступил порог комнаты Блада. Клевавший носом в кресле Хоаким услышал его шаги и вскинулся. 

— Что дон Педро? — спросил де Эспиноса. 

— Он спит, дон Мигель.

— Ступай, Хоаким.

— Но...

— Я побуду здесь. Если ты мне понадобишься, я позову тебя.

— Как вам угодно, дон Мигель, — Хоаким поклонился и вышел, аккуратно притворив дверь.

Дон Мигель посмотрел на стол, на котором предусмотрительный камердинер разложил все необходимое, затем подошел к окну и взглянул в черное беззвездное небо. Зачем он здесь? Чтобы еще больше разбередить свои раны? Он проклинал себя и свою беспечность — как можно было оставить дона Педро без присмотра?! В ушах продолжал звучать голос Эстебана, обвиняющий и беспощадный. 

Знал ли Эстебан о договоре своего отца с Бладом? Судя по всему — нет. Но даже если и знал, какое это имеет значение? Все объяснения в любом случае выглядели бы как жалкие попытки оправдаться. Мальчик не простит его... Боль потери, как и в тот черный день, когда узнал он о гибели брата, раздирала его душу на части. И эта боль возродила демонов, которых дон Мигель считал побежденными. 

Ведь он может поставить точку в затянувшейся вражде! Питер Блад в его руках, достаточно одного удара кинжалом, и Диего будет отомщен. Де Эспиноса развернулся и, не сводя взгляда со спящего Блада, медленно подошел к кровати. 

Много ли чести добить раненого врага? К тому же, спасшего тебя, и которому ты обещал безопасность? 

Но разве к Бладу могут быть применимы законы чести? Разве он не обманул доверие Эстебана? Дон Мигель скрипнул зубами, его рука потянулась к висевшему на поясе кинжалу, пальцы стиснули эфес. Внутри темной волной поднималась ненависть. Он отплатит и за свое унижение — сколько раз прославленный адмирал де Эспиноса терпел поражение от капитана Блада. Он смотрел на жилку, бившуюся на шее раненого. Один удар. Блад даже не проснется... 

Зрение заволокла пелена, пошатнувшись, де Эспиноса хватил ртом воздух. 

— Spes mea et fortitudo mea Deus meus confidam in eum... Scutum et protectio veritas eius non timebis a timore nocturno...* — пробормотал он слова полузабытой молитвы.

Нет. Господь ли послал ему испытание или это дьявольское искушение, но он в силах преодолеть его. С трудом разжав окостеневшие на рукоятке кинжала пальцы, дон Мигель опустился в стоящее рядом с кроватью кресло. 

Блад пошевелился, затем отчетливо произнес: 

— Де Рюйтер мертв... Они убили Папашу Рюйтера! 

Дон Мигель замер, затем подался вперед. 

...Оглушительный взрыв превратил «Штеенберген» в огненный шар, пыхнуло нестерпимым жаром. Оцепенев от ужаса, матросы «Фрийхеида» смотрели, как на них валится дождь из горящих обломков того, что секунду назад было 68-пушечным кораблем. Густой едкий дым застилал небо. Казалось, что уже наступил вечер, хотя с начала бомбардировки эскадрой де Прельи объединенного флота испанцев и голландцев, запертого в тесной гавани Палермо, прошла едва ли пара часов.

— Горим! — раздался чей-то истошный вопль

Блад вскинул голову: на парусах расползались обрамленные язычками пламени дыры, палуба местами тоже занялась. Матросы баграми пытались столкнуть тлеющие головешки в море.

— К помпам! — рявкнул Блад. 

В этот миг «Фрийхеид» содрогнулся всем корпусом. Что-то ударило Питера по голове, и в глазах у него потемнело. Чтобы не упасть, он ухватился за перила ограждения юта. Затем в поле зрения возникло лицо лейтенанта Йохана Ван Дорта. Лейтенант открывал рот, но Блад не слышал слов. Он тряхнул головой, и звуки боя вновь ворвались ему в уши. Бухали пушки, в дымном мареве кто-то выл от боли. 

— Питер, ты ранен?! 

— Ранен? — переспросил Блад. 

Проведя по лицу рукой, он с некоторым удивлением посмотрел на испачканную кровью и копотью ладонь.

Ван Дорт вдруг обернулся:

— Брандер по левому борту!

На них шел объятый пламенем шлюп. «Фрийхеид» вздрогнул и накренился: рулевой предпринял отчаянную попытку отвернуть от брандера. Однако искалеченный корабль почти утратил способность маневрировать. Поняв, что столкновение неизбежно, Блад крикнул:

— Покинуть корабль! 

...Де Эспиноса вслушивался в бред метавшегося в жару Блада, с губ которого срывались то английские, то голландские слова, и его самого обступали воспоминания. Побоище 2 июня 1676 года глубоко врезалось в его память.** Неужто дон Педро тоже принимал участие в битве под Палермо? Невероятно! Он невольно задумался о прихотливых дорогах Провидения, которое раз за разом сводило их с Бладом. Будучи союзниками, они могли встретиться... 

— Йохан, мы горим! 

— И в самом деле — горите, дон Педро, — пробормотал де Эспиноса, очнувшись от своих дум.

У него мелькнула мысль, что, возможно, Питер Блад умрет и без его помощи. И тогда упрямо сжав губы и удивляясь себе, он взял со стола губку, смочил ее в уксусе, и стал обтирать лоб и виски раненого. 

…Прогремел новый залп, и будто гигантская рука подхватила Питера и швырнула вниз, в алое от отсветов огня море. В рот и нос хлынула горько-соленая вода, легкие готовы были разорваться от удушья.

— Держись! — Кто-то выдернул его на поверхность. 

— Йохан... — задыхаясь и кашляя, прохрипел Блад.

— Я здесь. Держись. До берега не так уж и далеко... 




Багровые всполохи страшного дня таяли. Прошлое медленно, будто нехотя отпускало Питера из своих цепких объятий. Он осознал, что лежит на мягкой перине, а не на жестком тюфяке госпиталя Палермо, на котором целых две недели провалялся после боя. Впрочем, сейчас Блад чувствовал себя ничуть не лучше, чем тогда. Жар все еще держался, а плечо дергало резкой болью. Он злился на свою самонадеянность. Ранение в его ситуации было не просто досадной неприятностью, но грозило обернутся катастрофой. Чертов мальчишка!

Было уже достаточно светло. С минуту Блад рассматривал роскошный балдахин из темно-зеленой ткани, затем повернул голову и с изумлением обнаружил дона Мигеля, дремавшего в кресле. Надо же... Внезапное появление Эстебана и, вне всякого сомнения, тяжелый разговор с племянником были серьезной проверкой верности дона Мигеля данному им слову. И то, что он не прикончил своего врага этой ночью, говорило об его недюжинной силе духа и самообладании. 

Питер пошевелился, пытаясь поудобнее пристроить раненую руку. Де Эспиноса тут же открыл глаза. 

— Воды, дон Педро? 

— Не откажусь, дон Мигель. 

Де Эспиноса кивнул и, протянув ему кружку с водой, помог напиться. Пока Блад пил, испанец изучающе разглядывал его, будто видел впервые. Питер хотел уже поинтересоваться, не узрел ли дон Мигель печати дьявола на его лице, но тот вдруг спросил:

— Так вы в самом деле воевали под началом де Рюйтера?

Блад вскинул бровь: с чего бы де Эспиносе заводить разговор на эту тему?

— Да, — наконец сказал он. — Я много говорил ночью?

— Достаточно.

— Лауданум. После него бывают... яркие сны, — неохотно пояснил Питер .

Давние горечь и боль нахлынули на него, и он не испытывал ни малейшего желания обсуждать драматические события Голландской войны, тем более — с испанским адмиралом. Однако любопытство дона Мигеля на этом не исчерпалось.

— Как вас занесло к голландцам?

— Иногда жажда познания приводит к непредсказуемым результатам, — уклончиво ответил Блад.

— И вы были под Палермо? — продолжал настойчивые расспросы де Эспиноса.

— Был, — Блад посмотрел прямо в сумрачные глаза дона Мигеля. — И, судя по вашему интересу, вы — тоже?

— Я командовал