три оленьки, моцарт и ода пропойцам

           ТРИ ОЛЕНЬКИ, МОЦАРТ И ОДА ПРОПОЙЦАМ

Первая Оленька – рыжая.
Был у нее муж: худой, но высокий и плечистый. На втором году их совместной жизни запил он, и понес изо рта всякую несуразность и околесицу. Да и походы у него народились "левые", нередкие; а она всё терпела, терпела, да растила дочь в его присутствии, - пока не выдала замуж, - вот сколько терпела!..
Попала в больницу с диагнозом неизлечимым, собралась умирать, да вот "задержалася" – если говорить на языке того настроения. Сего-дня бы она сказала: "Господу так не угодно было!"
И рассуждать она стала иначе: вот уйду я по-тихому если, приведет кобелина бабу пропойную, да и спустит все трудом нажитое, так что доченьке не достанется. "Нет уж, - решила она, - выпишусь, разведусь, разделюсь на две однокомнатных, отдам свою - чаду любимому, а тогда уж и умру с душою спокойною.
"Чадо" - к ней от адвоката прилипилося: ну просто как словечко новенькое поначалу, и потом… слава Богу!
Адвокат оказался интересным собеседником: на клиросе в храме пел по вечерам и  церковным праздникам; и, пока они по инстанциям таскалися, он ей многое, что о религии успел рассказать.
В общем, с мужем она развелася - ("… не приведи, Господи, кому-нибудь еще такое испытать…"), но дележка квартиры не состоялася по обстоятельствам непреодолимых причин (или как их еще там?!). Потому-то они, и по сей день, с бывшим… на квартире случайно (в кавычках) встречаются. Она сказала как-то, что повесит замок на холодильник, а он провизжал, что отключит электричество и снимет рукоятку с газового крана. В общем, на том она и успокоилась до поры до времени; да только та пора в ее жизни не так уж редко и по сию пору встречается. Да и как избежать ее?..
То полчища тараканов из-под его двери нахлынут, то муравьи - нескончаемой цепью, то моль – тучей, то вонища - такая, что… И, тогда брала она грех на душу: покупала на рынке средство, что ни на есть самой сильной крепости, затыкала нос ватными тампонами, врывалась в комнату и поливала, поливала все, что ни попадалося под руку из двух баллонов одновременно. А заодно и его, превратившего дорогой диван в истлевшую помойку.
Вся дрянь до нового времени исчезала, а он оставался… И, Слава Богу: вся испереживается сама, пока он снова на белый свет не выплы-вет…
Одну отраду находила в своей жизни – церковь. Приходила оттуда тихая, радостная, подолгу лежала на кровати, боясь расплескать мягкий свет в груди.
Иногда ей позванивал адвокат, приглашал в гости на семейный праздник, или просто соскучившись, так как отношения между ними сложилися очень даже приятные: христианские. Она покупала тортик, баночку красной икры, или еще какой вкусности, приходила и слушала, слушала с придыханием его речи. Да и жена его Зинаида привечала ее с удовольствием.
По возвращении звонила дочери в столицу, с конспективным изложением усвоенного; та лишь вздыхала, мирясь с преждевременными ее заскоками. "Ты бы мужа себе нашла, - говорила она, - старушкой еще будешь!" Не понимала главного, но это было у нее по молодости.
Все было так хорошо, но надо же было такому случиться… и… тоже неплохому.
В церкви стоял перед ней, постоянно, солидный такой дядечка, когда бы она ни пришла, - так-то и создавалось впечатление, что он с того места и не уходил вовсе. Был он - высок, силен в плечах, и в то же время с видом смиренным-смиренным. Седые волосы его до самых плеч кудрями рассыпалися. Зинаида сказывала, что он скрипач-неудачник, необъяснимым образом в город свалившийся, ни с кем не общавшийся, да так, что от него за версту одиночеством веяло. И то правда: вроде все на нем - и дорогое, и модное, да как-то - без должного блеска ухоженного. Прозывали его между собой – Моцартом. И как удачно!..
И настолько Оленька привыкла к его широченности, что хоть из церкви убегай в его отсутствие.
Но вот однажды… после отпуста… Моцарт проходил вдоль нее, казалося, с закрытыми глазами, и, вдруг, так распахнул их, что сразу же утопил ее в своих небесностях, и еще испустил из своей задумчивости к ее ногам нечто умопомрачительное: "Роскошная женщина!"
Оленька с собою справилась достойно, пристроилась за ним, благо направления их совпадали, а под светофором, прикрываясь вынужденным простоем, протяжно резюмировала: "Весна!.. Как хорошо!.."
Моцарт с радостью откликнулся, и завязалась между ними оживленная беседа, в которой, в основном, говорил, он, а она слушала, слушала, тайком укорачивая шаг для продления их совместного пути.
А когда в изнеможении бросилась на кровать, то наравне со светом в ее груди зазвучала музыка: такая необыкновенная…
Позвонил адвокат, пригласил на ужин, но она отказалася, сослав-шись на легкое недомогание, - впрочем, это было почти правдой.
А потом позвонил сам Моцарт (надо же, какие неожиданности!) с предложением договорить о блудном сыне. Она с радостью согласилась, но ему так мешал сухой кашель (по телефону особенно), что она решилась встрять в его монолог. "Я знаю, - сказала она, - у вас астма, вам надо лечиться!" "Нет у меня никакой астмы, - она впервые услышала в его голосе раздражение, - простыл немножко…" "Нет, есть, - заупрямилась она, - и я знаю, какие вам нужны таблетки. Сейчас сбегаю в аптеку и принесу..." "Не надо, – взмолился он, - прошу вас!" "Ладно, - смилостивилась она, - принесу облепихового варенья".
Оленька забежала на рынок, добавила в сумку с трехлитровым ва-реньем сухое вина, торт, икру красную и еще чего-то из мелочи; виноватой явилась под мудры очи его. И сама очень внимательно вглядывалась в его реакции, и вот почему…
Перед выходом из дома задержалася она у зеркала, одеваясь точно в том же порядке, как и перед церковью. И осталася весьма недовольной: слишком длинно, рыжисто, копнисто, бледноватенько на лицо - получалося…
Моцарт же излучал приятную радушность; предложил похозяйничать на кухне запросто, и она расстаралася, - в своей не для кого было. А еще она с удовлетворением отметила в нем редкое положительное каче-ство для современного человека: совестливость. Он - единственный, кто искренне отказывался от "слишком дорогих гостинцев".
А потом играл Моцарт на скрипке, оттопыривая мизинчик, а она… прикорнула, сидючи в кресле, - так намаялась за день, - и проснулась от горячей чашечки кофе в своей руке: по-турецки,- как она любила. Прощаясь, он подарил ей картину, писанную другом детства, - категорически, - не принимая никаких возражений.
На картине зеленая опушка, голубые сугробы, маленький домик с желтеньким светом в оконце, луна - круглая и очень довольная…
Такой же луной и она покидала Моцарта: в две луны - как хорошо!
Картину пристроила на шкафчике у подножия; засыпала с улыбкой под музыку, стекающую на пальчики, - нежно крадущуюся к коленям, к груди, к губам, к нос… ику, укрывающую нежной волной – рес-ни-цы…

Вторая Оленька – с проседью.
Купеческого типа – если иметь в виду конституционную фигураль-ность (натуральность). Молодость ее была усыпана золотым медальным дождем, и Московское училище им. Баумана закончила она с красным дипломом по специальности, связанной с секретными космическими технологиями. И это было неудивительно - с ее-то родословной. Революционеры, ученые, герои гражданской и Отечественной войны – "кафельной плиткой" путешествовали за ее столом по восходящей карьерной лестнице, - гордились. Будучи завлабом, она вышла замуж за достойного, как ей казалось, выпускника ее же вуза. Но тот, как ни старался, не мог дотянуться до подходящего уровня, потому (или еще почему, - теперь это уж и совсем неинтересно) запил. Клятвы его были краткосрочными: не далее как до следующего заката, и с этим она уже почти смирилась, если б в один прекрасный вечер… не назвал ее муженек – обыкновенной бесплодной сучкой. Но суть-то как раз и заключалась в том, что накануне обследовалась она по этому поводу в лучшей клинике страны, и получила авторитетное заключение: причиной бездетности являлся - муж. Эту информацию Оленька скрывала, не желая травмировать его еще и такими данными. Но на сей раз не сдержалась и выложила перед ним объективный документ с печатями, да еще и приправила его (и зачем только!) "бесталанным сухостоем". Был он - гордым: не стерпел такого и нанес ей прямой удар кулаком в переносицу, - на недельку сделал "сливовой". Собрала она личные вещи и укатила из столицы куда глаза глядят.
Разводилась, увольнялась позже - по почте.
Слава Богу, быстро и "за недорого" приобрела домик в Перышкино, - совсем рядышком с деревенской церквушкой.
Был в ее биографии штришок, о котором никто не догадывался: прадед ее по материнской линии служил приходским  священником. Вот в какой момент жизни и дали о себе знать "корешки".
Все силы отдавала она храму, да еще и выпросила у батюшки послушание помогать сирым и убогим. Народец проживал у нее разный: и по возрасту, и по характеру, но с обязательными национальными чертами: спереть, продать, выпить.
Все самое ценное, малогабаритное она постоянно носила при себе, что - пообъемней – хранила в металлическом сейфе с очень хитрым зам-ком. Взламывать такой – несомненно - дороже того, что в нем находи-лось, - за исключением, пожалуй, ноутбука. Зарабатывала она пе-реводом технических текстов, - Господь сподобил. Переводы (без правки) шли сразу в печать под другой фамилией, а ей выдавалась на руки оговоренная сумма: не очень большая, но такая, что ей (при ее запросах и "братьев меньших") хватало; да еще сад, огород. В общем, она постоянно благодарила Господа за сегодняшнюю жизнь.
Одевалась просто: в нечто подобное подряснику; платочек, сапоги - "на липучках", на поясном ремне – длинный кошелёк, за спиной – торба спортивная; в морозы – дубленка – ("такая, знаете, без синонимов").
Но… вскоре любимого батюшку перевели в Сибирь, новенькому не приглянулась она. И поехала по районам в поисках родной души, пока не задержалась здесь (надолго ли?).
Только вот ноги подводили ее частенько: болели, упирались, - не сдвинуть их с места. Ах, Моцарт, Моцарт!.. Подхватил ее как-то в охапку с торбой, так и донес  до самой электрички. Вот  и познакомились они поближе…

Третья Оленька – черненькая.
Совсем молодая еще; с мужем - красавцем – в частном доме, на окраине города.
Пил он всегда, сколько она себя помнила. Претенденток на него в свое время было страшно много, - да кто ж решится на подобный риск. А она - всегда была отчаянной, - "вылечу!" – сказала, и… похоже – прогадала. Никакие "торпеды" не могли нанести урона его пагубной привычке. Оставалась одна надежда: на Бога. И муж ей в том не препятствовал, более того, - "Оленька, ты на церкви не экономь! – постоянно говаривал он. Да только денег-то у нее всегда было в обрез.
При доме их стоял металлический гараж; машины своей, естествен-но, не было, - зато чужие иномарки кружили вокруг с утра до ночи. Муж – жестянщик - "золотые руки", - но платили ему (конечно же, из большого уважения) дорогими "пузырями", да еще - цифровыми фотоаппаратами, - была у него и такая страстишка. Штук пятнадцать накопилась. Не раз помышляла она сдавать их (тайком) в ломбард, да они у него - посчитаны: все забавлялся по трезвости. Фотографий этих –