поехать туда, а Люба поживет здесь и присмотрит. Она с недоверием отнеслась к предложению малознакомого мужчины.
- Иван, я вот смотрю, ты здесь свой. Только я-то тебя не знаю. Ты вообще кто?
- Не знаю… - пожал он плечами.
- То есть, как не знаешь?
- Люба, у Вас есть причины не доверять мне. Я и сам хотел бы знать, кто я.
- Это как? – недоумевала женщина.
- Люба, десять лет назад, двадцать девятого сентября, я пришел в себя в госпитале. При этом совершенно не понимал, кто я и где нахожусь. Психиатры, тесты, гипноз – ничего. Там я познакомился диаконом Иннокентием. Он приходил в госпиталь часто, поговорить с больными, поддержать, утешить. Он когда-то служил в спецназе. Вот этот человек и высказал предположение, что я, выражаясь языком шпионских фильмов, спящий агент. К выписке я вообще не знал, куда мне идти. Иннокентий мне и с документами помог. Мой паспорт сильно пострадал. Так он по клочкам сложил, чтобы можно было прочесть хотя бы имя. Так что я точно Иван, а вот остальное – догадки. Через диакона Иннокентия я оказался в монастыре. Там с протоиереем Макарием мы работали больше года, чтобы восстановить мою память и найти хоть какую-то информацию обо мне. Кто я и откуда – вот уже почти десять лет ничего не известно. Но зато выяснилось, что я хорошо разбираюсь в искусстве, культурологии, владею восемью языками, разбираюсь в психологии, в оружии как заправский эксперт, и еще не весть в каких вещах и науках. Там же стало понятно, что есть еще кое-какие способности, что выходят за рамки понимания. Но ни каких воспоминаний о том, кто я и откуда. Так вот и путешествую, рукописи, церковные книги, иконы, да мало ли где помощь нужна не только в восстановлении книг и переводе. Я и сам для себя загадка, да еще и с паранормальными способностями. Вы, Люба не волнуйтесь, если уж мне смогли помочь, насколько это возможно, Надежде тоже помогут.
Наутро Надежда и Иван уехали.
***
После отъезда Мирона и продажи квартиры у Эльвиры появилась возможность начать свое дело. Инесса, мать Эльвиры, в то время с мужем и братом Эллы уже жили в Израиле. Сама она уезжать куда бы то ни было отказалась. Ее небольшой коммерческий магазин очень быстро с помощью ее экономических знаний, изворотливости, хитрости превратился в торгово –развлекательный комплекс. Руководила она жестко. Арендаторы ее уважали и побаивались сердить, хоть сплетничали за спиной осторожным шепотом. Любовник Эльвиры был в два раза моложе ее. Конечно это была тема для пересудов. Тем более, Элла обращалась с ним как помещица-самодур с крепостным. Родичка был молодым человеком лет двадцати пяти-двадцати семи, ухоженным, одетым с иголочки. Он совершенно спокойно выносил, когда Элла могла орать на него благим матом, швырнуть чем-нибудь. Молодые продавщицы не понимали, что их так прочно связывает, если Родичка не завел интрижки за несколько лет. Элла в свою очередь доверяла ему руководство, когда отсутствовала неделю-две. Куда пропадала не знал никто. В один из таких периодов отсутствия хозяйки, Родион приехал заметно расстроенным. Он вопреки всем правилам впервые закурил в кабинете. Бухгалтер, зайдя к нему за подписью, посочувствовала и предположила, что не в запое ли Элла.
- О чем вы говорите?! Элла в запое… она вообще не пьет.
В кабинет бочком осторожно вошли девушки из отделов маркетинга и аренды.
- Что, уела она тебя?
- Не говорите чепухи. Вы же не знаете ничего. Если б не она я бы загнулся где-нибудь на зоне. Мы познакомились, когда в квартиру к ней залез. Она зашла и не поднимая шума, спокойно, будто каждый день воров у себя застает, говорит: «Что, не нашел ничего? А чего заморыш такой? В бомжатнике, из которого вылез не кормят совсем? Пошли поужинаем, надоело одной есть!» Я не мог вспомнить, чтобы ел когда-нибудь так вкусно, - он помолчал и затушил сигарету, - Я детдомовец, девчонки. Моя мать обращалась со мной так, что Элла в сравнении с ней просто кроткий ангел. Она пила, избивала меня… мой первый сексуальный опыт я получил с ней. А потом ее лишили родительских прав. Детдом - та еще школа выживания. А в шестнадцать – в большой мир. Когда наутро я ей рассказал, она мне и предложила, что, если останусь, будет дом, еда, образование, деньги, которые не надо воровать, а спать со старыми тетками не впервой. Год она нанимала мне репетиторов. Потом оплачивала универ. Да все, что я могу, умею и знаю - благодаря ей.
- А сама-то она где?
- Эльвира очень больна. Врачи не дают никакой надежды.
- Как больна? Чем? Родичка, может помочь чем надо?
- Помочь вы можете, если будете поменьше задавать вопросов и займетесь своими делами. Тогда мне не за что будет вас увольнять.
Он говорил спокойно, даже улыбаясь, но все поняли, что он не шутит и Эльвира вырастила себе достойного приемника.
***
По аллеям больничного комплекса к зданию хосписа шел священник со спутницей, уже немолодой женщиной.
- Посмотрите, Надежда, какая красота! – обратился он к женщине, - Смотришь на это величие и не хочется думать, что на свете столько боли и скорби.
Женщина улыбнулась и кивнула в знак согласия. Легкий ветерок сыпал им под ноги золотом листьев, облетающих с огромных старых кленов. Всякий раз, приходя сюда, батюшка оставлял несколько орешков на пне для белок, живущих в кронах этих величественных деревьев. В здании хосписа было очень тихо. Никаких ступеней не было, только пандусы. Казалось весь персонал умеет передвигаться бесшумно. Исключительная чистота, картины, изображающие пейзажи, манящие прогуляться по лугам, цветы, танцующие дети и ни одного человека, кто остановился бы полюбоваться живописью.
Иерей Афанасий заходил в палаты хосписа с приветствием и спрашивал желает ли кто причаститься. Они вошли в очередную палату. Благообразная старушка на одной из двух кроватей изъявила желание, и батюшка приступил к таинству. Надежда стояла рядом, и при необходимости помогала отцу Афанасию. Со второй кровати на происходящим наблюдала женщина. Ее занимало не столько происходящее, сколько она пыталась разглядеть Надежду. Когда обряд был закончен, она хриплым прерывающимся голосом, сказала, что тоже хочет исповедаться. Только отец Афанасий сделал пару шагов к ее кровати, она остановила его:
- Не тебе, кукла ряженая! С ней говорить буду… Ее сюда Бог привел, если он есть.
Отец Афанасий удивленно посмотрел на Надежду. Она кивнула ему, подошла к кровати больной.
- Это точно ты… Не узнала?..
И только теперь Надежда узнала Эльвиру в этой худой, с темными кругами под глазами и землисто-серым цветом кожи, женщине. Было видно, что говорить ей очень трудно, на лбу выступил пот, бледные губы потрескались. –
- Я не могла… умереть, пока не увижу тебя… Это я… Я уничтожила твою жизнь…
Надежда взяла ее за руку и погладила.
- Скажи хоть что-нибудь…
- Надежда не говорит много лет уже, со дня гибели ее дочери, - пояснил отец Афанасий.
- Слышишь, не только ее… Я Толичку извела… А он… любил… Федор… он знал… не смог предсказанию сопротивляться. Ему предсказали, что я приду и род его… род прекратится. Галина… она же не виновата была… она просто в отца влюбилась. Нет ее… просить у нее… не смогу. Под забором… умерла она, как я хотела. Федор сделал… Мирона твоего… приворот сильный… а ты его и не держала… никогда. Жив он… не знаю.
Надежда похлопала ее по руке. И достала из сумочки фотографию. На ней был Мирон, обнимающий за плечи худенькую миниатюрную азиатку с ребенком лет трех на руках. На обратной стороне было короткое письмо. Надежда протянула фото отцу Афанасию.
- Рад был узнать, Надежда, что ты жива и как прежде помогаешь людям. Лин – моя жена. Она очень молода. Но в ней вижу тебя, твою доброту и непреклонность. Такое странное сочетание в одной женщине. Тиен наша дочь. Надеюсь прожить достаточно долго, чтобы увидеть ее взрослой. Всегда буду благодарен судьбе, что знал такую женщину как ты, - прочел отец Афанасий на обороте.
- Он заслуживает счастья… это я, дура, думала… что буду счастлива… если все в мире будет по-моему… если все… что хочу моим… станет. Это я Аню… я обманула ее… обманула…демону огненному ее отдала. Из-за меня она… это я виновата… прости…
Отец Афанасий крестился, стоя у противоположной стены.
- Это я Федора заставила… мы с ним не рождённого… моего… колдовство такое… умертвили… Это я тебе ад на … земле… устроила… А теперь меня… ад ждет… Не прощают таких… как я…
Надежда отстранилась от Эллы. Некоторое время посидела, глядя ей в лицо. В палату вошла медсестра и сделала Эльвире укол. – У нее сильные боли. Не утомляйте ее.
- Нет… я должна… Надя, я отключусь … ненадолго… Ты дослушай… Он говорил… Федор…что платить за все придется…я не верила. Ничего не помогло… я и у мамы в Израиле… была. В Германии… тоже. Каждый раз возвращается… Ничего… Мне есть кому … оставить все. У Родички… все документы… он знает, что делать… Не могла я умереть… пока… тебе … тебе не покаюсь…
Элла начала отключаться. Надежда поднялась и посмотрела на отца Афанасия.
- Такое не прощается… - произнес он. И они вышли из палаты.
***
Стоя у калитки своего дома Федор провожал глазами траурный кортеж. Два молодых мужчины, почти одного возраста шли за катафалком, Родион и Эдуард, любовник и младший брат. Два человека, которых покойная если не любила, то была искренне привязана. Были еще несколько сотрудников и арендаторов ее торгового комплекса.
Провожая взглядом траурную процессию, Федор проговорил вполголоса слова давнего предсказания, полученного много лет назад: «И настанет день, когда узришь глазами своими, как мимо дома твоего проносят гроб с телом усопшей женщины, из-за которой ты станешь последним из рода. Сам сможешь уйти, лишь когда знания свои передашь достойному.» Из дома вышел молодой человек. Он был невысокого роста, или это казалось из-за горба на его спине, и прихрамывая подошел к калитке, накинул на плечи Федора куртку:
- Ты простудишься, учитель. Дождь моросит, а ты не одет. Ты хорошо себя чувствуешь? Тогда давай продолжим!
