Победители и побеждённые

никогда не знали друг друга, никогда, ничем не изобидели и не сделали друг другу худого? Почему люди, не испытывающие ярой вражды, бьются до смерти за того, кто получит и удержит эту самую власть? Отчего думы мои об этом? А может, правыми оказались все те, утверждавшие, что  я сегодня в первый раз сражался как  воин, а следовательно, должен был не рассуждать, а действовать? Воевать и убивать или быть убитым самому... Вадима прогнали, но нет в этом моей заслуги и  победы, нет для меня праздника сердца, как у тех же варягов, считающим себя сегодняшними победителями... По кому же  тризна духа моего?»

    Согбенная красно-бурая тень медленно брела  между грудами  мертвых тел, перебираясь через лужи крови, груды брошенного оружия и человеческих внутренностей. А звуки, издаваемые непонятным существом, были похожи на прощальный  человеческий плач, высокий и горестный. И Годимир, заинтересованный увиденным, встал и пошёл ему навстречу, приняв, единственное, по его мнению, правильное решение: «если это пробирается раненный, пусть даже враг - помогу подняться и кликну помощь, если же наш воин - дам напиться воды и перевяжу раны. А потом видно будет, и да помогут мне боги...»    

     Отрок смело направился к заинтересовавшему и взволновавшему его видению, а когда  до неведомого оставалось с десяток шагов,  громко кликнул:

     - Кто бы ты ни был, воин, подними голову, выпрямись! Я не враг тебе, да и сеча давно закончилась.... Смерти больше нет!

    Следуя за своим голосом, Годимир подобрался к страждущему почти вплотную, а сблизившись окончательно, споткнулся и оторопел... Пробиравшимся через поле смерти  оказался Рогдай, верный пёс Вадима. Спасающий свою жизнь словенский князь не озаботился забрать с собой четвероногого красавца или хотя бы убить того, перерезав горло, дабы не стал  любимец добычей варягов. И вот наконец  увидев живого  человека, поверив его голосу, Рогдай остановился и замер. Молочно-белые лапы и такие же,  в прошлом, белоснежные живот и грудь, теперь отливали красно - бурым цветом высохшей человеческой крови, а чёрные пятна на голове и холке выглядели  грязно-коричневыми, вдоль правого бока алел длинный, ещё кровоточащий, порез, с пораненных ушей и разбитого носа капала свежая кровь. Пёс, дрожащий и обессилевший, ткнулся понурой головой в Годимирову  грудь и тяжко вздохнул. И отрок, гладя того по массивной голове, стал сердечно увещевать, приговаривая:

   - Ну, что ты, животина, успокойся и не трусись...Твой бог-покровител отвёл от тебя погибель и даровал жизнь... Так живи, живи и радуйся солнцу и свету, радуйся уделу живых... Я же не брошу тебя, не оставлю среди мёртвых... Мы уйдём отсюда вместе. А я буду беречь тебя, оборонять от бед и жестокостей этого вероломного и безжалостного  мира людей.  Верь мне, я теперь всё смогу. Раны же твои залечит мой отец - умелый лекарь для скота и лошадей... Ну, идём же скорей, отважный пёс...

     Рогдай согласно рыкнул, а пелена слёз собачьей обиды и жалости к себе вскоре спала с его широко раскрытых глаз. Недолго постояв, пёс осторожно  сунул свою голову под руку рослого на по годам Годимира, и тот, благодарный такому доверию, обнял Рогдая за шею. Странно, но юный воин не чувствовал в нём побеждённого, а сам пёс не относился к Годимиру как к победителю, понуждающему к покорности.

      Теперь они шли вместе, возвращаясь к воротам разорённого варяжского городиша, где над   пепелищем, набегающий с воды ветерок раздувал победный стяг Рюрика. А за краем Ладоги уже садилось величавое летнее солнце, покидая мир людской смерти и славы, и принося своим уходом, долгожданный покой и мёртвым, и живым...