Легко ли быть покойником?

настроение. Жизнь перемалывала смерть.
    - Вот, ребята, и нет с нами Бориса Константиновича, - командир, надев скорбное лицо, вздохнул с видом, когда можно самого отпевать и, посмотрев в мутный стакан спирта, настоянного на морских звездах и сушеных тараканах, в растрепанных чувствах начал поминать покойного. - Осиротели мы… Давайте выпьем за него...
    - Правильно, - поддерживает старпом, тоже заворожено глядя на стакан со спиртом. - Давайте быстрее, пока его с нами нет... Ну и чтобы два раза не вставать - За прекрасных дам!
      - Как вам не стыдно! - возмутилась одна из старушек с изможденным лицом, напоминающим жареный баклажан. - Об усопших либо хорошо, либо ничего…
    - А что здесь такого? Мы за него и пьем - он любил женщин! - говорит старпом и предлагает. - Не нравиться это, так давайте молча спляшем!
    В процессе поминок к дому Бориса подъезжают несколько машин - «Жигули» и открытая грузовая полуторка. Круто разворачиваются. Из легковушки стремительно, по-деловому выходит рассыпчатая яркая дама, с тупым высокомерием глядя сквозь отблески сверкающих цацек бриллиантов. Женщина с глубоко запрятанным в душе чувством сожаления подымается в квартиру к поминальному столу. Не обращая внимания на флотское общество, сразу же строго обращается к командиру, который, как и полагается, сидит во главе скорбного стола:
    - Где покойник?
      Толпа военных уже изрядно захмелевшая и умиротворенная была готова уже «дать» молодецкого русского песняка и половицы прогнуть. Подняв отяжелевшую голову от стола с кутьей, пирожками с ливером и не выпитым еще киселем из сушеных бурундуков, командир смиренно молвит:
    - Похоронили, царство ему небесное…
    - Уже зарыли? - с тревогой в голосе восклицает женщина, поправляя растрепанную пышную прическу.
    - Господь с тобой матушка, конечно же! Как же иначе? - приосанившись за столом, как баянист на именинах, отвечает старпом, держа руки на том месте, где кончается человек и начинается мужчина.
    - Ой, мамочка моя, что вы наделали? - приезжая, ломая полноватые руки, все в золотых кольцах, пускается в бабий крик. - Вы же нашего дорогого Сереженьку похоронили!
    - Это что такая шутка юмора, что ли? - служивый люд спьяну вначале ничего не может понять, но начинает «закипать» от испуга, что поминки могут накрыться передницей новой родственницы.
    - К-какого это Сереженьку? Это был наш покойник и нечего тут нам в-волну п-подымать. Не на таковских напали!
    Горячие парни из экипажа начинают приподниматься из-за стола и как бы хвататься за пустые бутылки на столе. Начинает пахнуть банальной русской дракой. Какие похороны без драки? Ее нет, значит, похороны не удались.   
    Приезжие, от неожиданности делают несколько шагов к двери. Чтобы как-то сгладить взрывоопасную ситуацию, предлагают флотским компромисс - провести как бы тест-опознание тела покойного по каким-нибудь отличительным приметам.
    - У нашего Сергея под правым глазом был синяк...
    - И у нашего бармалея он тоже «горел». Как же он без фингала? - ворчат в ответ местные.
    - У нашего пальцы на руках были прокуренные, - нервно перебирая в руках черный платок, продолжает приезжая.
    - У Бориса от корабельных котлов и ленинградского «Беломорканала», тоже руки были не пианиста, - реагируют флотские.
    Так могло продолжаться до бесконечности долго.
      - Все! Хватит! Едем к прокурору! - дама, потеряв всякое терпение, плюет в сердцах на чумных морских чудаков.
      Ребятам в горячих бетонных кителях, после выпитого спирта, что прокурор, что черт рогатый - все едино и до барабана. Главное - все успеть доесть и допить, что стоит на столе.
      Через некоторое время знакомая кавалькада появляется в поселке вновь. Теперь уже с постановлением власти на вскрытие закрытой могилы. Закон есть закон! Все уставшей и озадаченной гурьбой идут на кладбище, благо оно не далече. Начинают по новой отрывать могилку, естественно с флотскими идиоматическими выражениями в сторону «умных» приезжих.
    Вы никогда не откапывали покойников? Не дай бог пожелать это даже врагу! Это закопать легко на веревках, а достают гроб уже без них — зубами. Кое-как через час дурного копошения в чреве земли достают еще не сгнивший, но склизкий гроб.
      Вскрывают сучковатой палкой крышку с главной мыслью - не испугать бы покойника. Подымают белый саван над удивленным от происходящего «жмуриком». Закрывают перекошенный от смеха рот и поправляют сползшиеся белые тапочки. Женщина, театрально заламывая руки, со слезами на глазах, обессилено падает на тело трупа, в глазах которого уже сияют райские сады, и начинает шелестеть искусанными губами:
      - Это наш дорогой Сереженька! Вот и татуировочка с родным матом на руке!
    Приезжие мужики быстро открывают борта грузовой машины и достают свой бордовый гражданский гроб, обитый розовым глазетом и сияющий золотой бахромой. Шустро подхватывают теперь уже своего покойничка под серы рученьки и белы тапочки, и бряк его из военной домовины в свой гроб. Ап-ана! Пока военные в замешательстве играют желваками, от приезжих начинает оседать пыль. Наступает полный бенц.
      - А где наш Боря? - военный народ обращается к дружку покойного, который сразу ноги в руки, морду в карман и шнуром вдоль покосившихся крестов с кладбища.
    Посылают новую «делегацию» в госпиталь. Наступает вечер кошмаров. Погода портится. С моря надувает тучи. Морг в виде дощатого сарая, облитый хлоркой, словно сортир, сиротливо притулился в глухом углу больничного парка. Двери на распашку - приходи кума любоваться.
      Ищут заведующего. Находят его лежащего на одном из цинковых столов, в обнимку с каким-то покойником. Баталер морга уже никакой от «подношений» родственников после трудового дня по «обслуживанию» бессловесных клиентов.
      В почти темной мертвецкой начинают самостоятельно искать своего товарища, осматривая лежащих на каталках голых желтых покойников с номерками на ногах и лицами, искривленными предсмертными судорогами. Липкий сладковатый дух мертвечины и формалина бьет не в бровь, а в глаз.
    В полутьме на ощупь находят смертельно уставшее бренное «то», что было прежде Чудным. С простертыми костлявыми объятьями, желто-синим лицом и ввалившимся открытым мертвым ртом с пеньками черных зубов, в котором копошатся белые черви, Борис Константинович притулился плечиком к ржавой каталке и потихонечку разлагался. На его лице была издевка к тем, кто пришел за ним. Вытянувшийся обвислый нос, полузакрытые глаза и ледяные губы явно говорили: «Ну что, друзья! Нажрались, как свиньи! Забыли обо мне, черт вас бы побрал! Вот так и теряют друзей!»
      Мужички затаскивают гроб в морг и начинают перекладывать покойного в деревянное ложе, а он как в анекдоте «не лызэ». Да, да - просто не влезает! За столько-то дней лежания в морге он немножко «поправился».
Инициативная толпа давай запихивать его коленками туда куда надо, да так что уши начинают трещать, будто не смазанные половицы. Рука вошла, нога вылезла. Плечо засунули, откуда не возьмись бедро торчит, да и ноги стали какими то длинными, будто «выросли». Холодное, уже тлеющее тело хоть режь, хоть ешь, хоть сам вместо него ложись. Тоска, ужас. Процесс не для нервных. Можно потерять присутствие духа и лишиться последних чувств. Что делать7
    - Давайте снимем с него тапочки! - от нетерпения начинают предлагать одни.
    - Может, что-нибудь отрежем и положим рядом? - бредят наяву другие.
    - Нет! Давайте ребята между коробом и крышкой набьем рейки.
    - Может его лучше согнуть?
    - Положим его на бочок, и стенки жать не будут!
    - Бочком? Уж лучше раком! Так ему сподручней! Он всю службу «раком» стоял!
    Хорошо, что наши чудики были уже под «наркозом». Иначе по трезвухе с этим скорбным делом им сроду бы не справиться. Удивляюсь, как это были горбачевские времена, когда похороны и поминки были безалкогольные?
    Подрихтовав по краям тело покойничка, весело уминают и запихивают его тело в ложе «своего» гроба, как это в свое время делал легендарный разбойник Прокруст, отрубая ноги у захваченных им жертв. Делов-то. На флоте, главное не суетиться, чтобы покойник не потел и не выскальзывал из гроба - тогда всё само получиться и обойдется. Опять надевают белые тапочки, которые по военному разводят в сторону, лишний раз, доказывая аксиому - военный и в гробу должен быть военным
      Покрывают покойника белым саваном, роль которого играет матросская простыня. Опять иконку в руки, песочек по краям и с Богом, вперед в родной поселок! Начинает накрапывать дождик. Хорошо, что люди от злости на дружбана еще не разошлись и не выпали в «осадок» от поминовения. В поселке ушлый народ уже под сильным дождем весело заколачивает крышку гроба и быстро-быстро с виновником тожества и миской пожухлой кутьи с  гробовыми мармеладками вторично бежит с помертвевшими лицами на местный погост. Когда бренное тело Чудного в домовине с окаменевшими глазами под проливным дождем предавали земле, никто не пытался постичь смысл смерти, потому что не ценил саму жизнь. Крупные капли дождя стучали по могильным памятникам, размывая кладбищенскую землю, где мертвые пробуждались от прихода нового постояльца.
      В ближайшем лесочке по нашему покойнику плакала ночная птица. Все навевало мысль о суетности жизни, о бессмысленности мелкого копошения в жизни и о тине мелочей, засасывающих живых людей. Вид присутствующих ясно показывал, что покойнику лучше «там», чем присутствующим здесь. Впереди их ждала корабельная служба с ее новой нескончаемой нервотрепкой.
    На другой день, одна из старушек поселка, божий одуванчик, соборовавшая тело Бориса Константиновича в последний путь пришла в церковь поставить свечку за упокой его души и заодно разрешить свои кое-какие душевные сомнения. Церквушка стояла на берегу залива, и её луковая головка под грязно зеленой жестью была дополнительным ориентиром для штурманов кораблей, хотя они чаще «определялись» по автомобильным фарам на берегу. Иконостас горел золотым светом. Отрешенные лики святых с теплых икон скептически смотрели на человеческий мир.
    Бабушка, после окончания службы, в гулкой тиши храма смиренно поцеловав руку настоятелю божьего храма отцу Феодору, спросила:
    - Батюшка, мы тут давеча чуть не похоронили чужого покойника, успокой, боже, его душу! Не грех ли это?
    - На все воля божья, - промолвил бывший замполит большого противолодочного корабля «50 лет Советской власти» и перекрестился на антенны крейсера, стоящего на рейде. - А вы знали об этом, матушка? - спросил он, смиренно держа руки на золотом расписанном животе с портретом Христа.
    - Господь с вами, отец родной, - старушка с испуга перекрещивается. - Конечно же, нет, прости нас царица небесная!
    - Ну, тогда матушка, здесь греха нет, - священник, степенно крестя ее святым знаменем, кмыхнул и задумчиво уставился на море.
    Как после этого не спросить:
    - Легко ли быть на флоте покойником?