Как поссорился Виктор Петрович со мной непутевым

ушам чешешь? Своим ребятам? «Ну, это килограмм водки в одно лицо съесть надо было – минимум!» - вынес после вердикт капитан. Да, главное-то дело - весь следующий день в столице Каталонии Леша метался в поисках русского консульства, а собор Гауди не посетил: «Сам понимаешь, не до соборов мне было!»

Нет – такого понять я не мог!..

Теперь ему надо было реабилитироваться – работой. Искупать…  Оправдывать!  Леша старался! Каждый короб должен был ложиться теперь в трюме «по фэн-шую». Само собой, напрямую касалось это и меня, тогда как: я-то тут причем? Ни Барселоны, хоть краешком глаза, не повидал, не «на кочерге» хорошей в самолете не полетал!

Я перед Лехой не киксую –
И не такого залечу!
Не буду жить я по фэн-шую!
Я по понятьям жить хочу!

Но Леша на судне  был в законе – у технолога в чести. Такая крыша! А я – так: бесплатное приложение, балласт, боль, якобы, для них головная.

Вот теперь представлялся случай Лёшу хорошо умыть – мочалкой той самой.

Сознаться  – мы с ним были одним трюмным миром мазаны: два сапога – пара!..

В момент организовал Матютко мне инструмент необходимый, и пропилен, на «нитки» распущенный – на начало хватало вполне! И взялся я за дело. Лихо! Находя в этом занятии мудреном настоящую отдушину от всех бед и напастей – судовых и береговых. Как чувствовали пальцы мои иглицу, полочку и нитку, словно, возвращался  в эти мгновения ручной кропотливой работы в те безоблачные времена, когда все исправно было в жизни моей, и держал я нить  её крепко в своих руках…

Мочалка «пошла», к ревностному вниманию Петровича (он-то свою первую два месяца вывязывал) с прямо-таки дикой скоростью. Натурально:  поперло, как индейца на охоте!

Я вязал после вахты, вязал в крошечных перерывах её – в закутке трюмного тамбура, сидя на низенькой, специально для перекуров на ремонте мною сколоченной  скамеечке – «тибареточке». Непостижимым образом поспевал распускать мне пропилен и цветную нитку с мешков из-под картошки Матютко: порой, я оставлял ему, еще спящему перед вахтой, записку «с нарочным» на столе его каюты – с указанием, какой цвет необходим , чтоб работа не встала, а через два часа вахты он уже нес мне клубок. Как  умудрялся?

Мочалка, по наличию овощных мешков, выходила трехцветная: красно-сине – белая.

- О, ты мне свяжи под российский флаг!

- Ага, и что ты ей будешь мочалить, патриот? Нет – в пять полос пойдет: бело-синие по краям, красная центровая вставка в середине – красивое сочетание будет.

Здорово и вышло! В какие-то пять дней связана была эта красивая и большая – чтоб широкую спину Матютко перехлестнуть – мочалка. Только, что жестковатая чуть – нитки бы надо было потоньше распускать.

- Только лошадей ей  мыть! – едва тронув, ревностно прищурился  Петрович.

- А я наоборот – люблю такие, - живо обрадовался Матютко, когда, вручая мочалку, посетовал я на жесткий ворс, - чтоб кожу продирало!

Жутко он остался доволен. До того, что мыться  ей не стал: упрятал мочалку в чемодан, как  из рейса трофей. Показав, правда, перед этим  многим и простодушно поведав, видимо,  о рекордных сроках изготовления заказа. И до Петровича это, получилось, дошло - докатилось. Потому что…

Весело распахнув на следующий день двери каюты – рыба на сей момент в цеху закончилась, -  я приветствовал ветерана сердечно: душа в душу мы уже к тому моменту в этом пространстве сосуществовали. Но Петрович не ответил. Лишь смерил меня прищуром злым.

Новая, только что начатая мочалка  трепетала в его руках. Иглица  летала над ухом, как стрелы метких индейцев, седой волос даже подчас задевая.

Теперь я «вкурил» трубку мира: дедушка со мной «закусился». Из-за мочалки…

Вот уж, не знаешь – где найдешь!..

Что ж –  вызов я принял: мне же еще себе мочалку связать надо было! Домашним на закланье.  А нет – так просто в подарок им …

И понеслись мы – как индейцы с улюлюканьем по прерии! – в мочалочной нашей погоне: только пыль из-под копыт - обрезки ниток из-под ножниц на палубу. Петрович, конечно, отставать сразу начал. Уж извини, старина: «Боливару не вынести двоих»!

К концу рейса счет был не в пользу Петровича: 2-4. За занятием таким я пересмотрел одним глазом все фильмы на его видеоплейере: на берегу-то время разве найти? Вязал и в трюмном тамбуре, пряча на время трюмных своих спусков  драгоценную мочалку в рукав висящей там телогрейки: переживал, как бы невзначай ноги ей не приделали. Но и на это готовы были пламенные строки:

Эй, негодяй, похитивший мое мочало!
Я от души тебе желаю только одного:
Чтоб жестким колом…

Дальше, впрочем, уже шла  не столь пафосная, и невысокая поэзия, с точным указанием места, где б оно застряло.

Кровожадный стал, как индеец!

Но, обошлось – никто на труд рук моих не покусился. И Петрович скоро оттаял, отошел.

- Я , вот, думаю: уйду на пенсию… Не начать ли вязать – на продажу?

С твоими, Петрович, темпами – лучше в Питер…

И в последний день рейса – в день уже вылета из песочно-пыльного Нуадибу, утром , под «Короли и капуста» из видеоплейера, довязывал я последнюю свою мочалку – с синими волнами , с зелёненькими вкраплениями – бликами, на белом фоне, и даже красной морской звездой, искусно выделанной изощренным уже мастером.

Эта мочалка больше всего мою хозяйственную до мозга костей тещу проняла. Даже сыну она указала восторженно:

- Вот смотри, внучок, как получается, когда ремесло на пользу дела идет!


… А Петровича-то этой весной, шесть лет спустя, к огромной радости взаимной,  встретил. У озера, куда переехали  мы в новую квартиру в новостройке.

- А я же сейчас  на Камчатке хожу – боцманом! Нормально! Что?.. Шестьдесят семь уже, но там никто про возраст не вспоминает, а сил еще хватает!

И выцветшие глаза неугомонного морехода все так же решительно щурились вдаль…