Об Эвенкии, Ванаваре и их обитателях

жителей. Действительно, топография местности была такой, что глазу не было за что зацепиться. Ходил я  по тайге прямыми путями, имея способность удерживать в памяти направления, независимо от того, как и где крутился до этого. Дорог в тайге не было и не могло быть, а редкими тропами по её сухим местам я просто пренебрегал  кроме одной, которую, пользуясь служебными возможностями, обнаружил в очень подробной, уже секретной карте местности. По всем приметам это была древняя эвенкийская тропа, которая вела куда-то далеко, во всяком случае, она выходила за рамки имеющейся в моём распоряжении карты. Я ходил по ней на полюбившуюся мне совсем маленькую речку Коничи, где в изобилии водился крупный хариус, хотя рыбачить можно было совсем близко от дома, например в Тунгуске или Ванаварке. Полусгнившие останки эвенкийских чумов, которые можно было встретить на этой тропе,  вызывали какие-то фантазии на темы практически неизвестной жизни людей, веками населяющих эту суровую тайгу.

   Ещё больший интерес вызвала у меня могилка, которую я нашёл в тайге. Стояла она на красивом солнечном пригорке без креста, но со столбиком, на котором топором была вытесана площадка с какой-то надписью. Первая строка надписи была вначале хорошо очерчена, наверное, кончиком острого ножа, а затем закрашена химическим карандашом. Поэтому чётко можно было разобрать: «Тунгус Иван». А вот вторая строка надписи представляла собой только следы химического карандаша, так как была написана непосредственно по дереву и не сохранилась в читаемом виде. Очевидно, это была дата захоронения или смерти. Мне кажется, что захоронение сделано русскими, а этот неизвестный Иван (а может быть и не Иван) был у них либо проводником, либо они просто нашли его в тайге уже больным или усопшим.   Нашёл я могилку буквально километров в десяти от посёлка, что по таёжным меркам было совсем рядом. Но никто из местных жителей ничего не знал и не мог рассказать мне какую-нибудь связанную с ней историю. Сколько ещё тайн, думалось мне, хранит эта угрюмая и суровая тайга, в которой веками жили, страдали или радовались жизни люди.

   А ещё я рассказывал про то, как у нас в Ванаваре снимали документальный фильм, как тогда говорили, для центрального телевидения. Фильм назывался «Поиск идёт на север», и, по замыслу авторов, должен был рассказать про то, как в условиях северной тайги мужественные люди осуществляют поиск для страны нефтегазовых месторождений. Но, как мы все убедились, телезрители, посмотрев этот фильм, вряд ли узнали толково и цельно как это делается.

   Тридцатиминутный фильм начинался с показа какой-то карты Советского Союза усеянной какими-то огоньками, символизирующими то ли нефтегазовые месторождения, то ли точки, где ещё производится их поиск.  Далее шёл бестолково и бессистемно отснятый видеоряд, сопровождаемый практически не связанным с ним закадровым текстом о том, как героически трудятся  в суровых северных условиях геологи в поисках нефти и газа на благо Родины.

   Узнав о том, что в этом глухом посёлке имеется современный вычислительный центр, съёмочная группа не упустила возможности показать и его. Так, работая тогда начальником этого центра, а по штатному расписанию начальником партии обработки в своей геофизической экспедиции, я вынужден был тоже изображать что-то для съёмки фильма.

   Чтобы было более понятно, как это происходило, нужно хоть немного рассказать о том, что представляла собой вычислительная техника тех времён. Это не были привычные сейчас всем нам компьютеры, с которыми мы имеем дело или хотя бы видим ежедневно. Это  были комплексы больших и тяжёлых, соединённых кабелями устройств, и назывались они ЭВМ – электронно-вычислительными машинами, а иногда для краткости в среде специалистов – просто машинами. ЭВМ требовали для своей установки больших площадей с фальшполами или закрытыми канавами для прокладки кабелей. В большом машинном зале нашего центра были установлены два таких комплекса, работающих круглосуточно для обработки поступающих с полевых партий сейсморазведочных данных.  Вот в этом зале и происходила эта смешная съёмка.

   Мы с Савельичем, знающим таёжником, опытным охотником и начальником экспедиции в белых халатах ходили между устройствами, изображая какую-то деловую беседу. «Эт чё?» - спрашивал меня Савельич, подходя к какому-нибудь очередному устройству. И я на самом деле рассказывал ему об этом устройстве, так как не делать этого, а просто изображать разговор было ещё труднее. Правда, выглядело это потом на экране вполне похожем на двух людей, решающих какие-то производственные вопросы.

   Я не мог не рассказывать ещё об одних обитателях Эвенкии и Ванавары. Это - собачки лайки. Их, пожалуй, было, больше, чем населяющих Эвенкию людей. Во дворах штатных профессиональных охотников на пушных зверьков обычно содержались целые своры этих прекрасных собачек. Держали их почти во всех дворах, хотя они совсем не годились в качестве сторожевых псов, но были интересны, красивы и очень ласковы с людьми. Весной, когда улицы были грязными и сырыми, а предназначенные для людей деревянные тротуары – сухими  и тёплыми, лайки в большом количестве дремали  на них и не обращали никакого внимания на перешагивающих их людей.

   У меня тоже жили две лайки: пёс Аян и сучка Чамба. Имя они получили от названия речек, которых было очень много в бассейне Подкаменной Тунгуски. Слово «аян» в эвенкийском языке обозначало «быстрый, резвый». Речка Аян соответствовала значению этого слова. Тем же словом называли эвенки и молодых оленят. Значения слова «чамба» я не знаю, но оно как-то хорошо подходило к характеру моей Чамбы. А характер у каждой лайки был свой, особенный. У каждой из них был свой собачий круг друзей, с которыми они играли вместе и враждовали с другими собаками не из их круга. Мои лайки, хотя жили и бегали вместе со мной в тайгу, не проявляли друг к другу дружеских чувств, но и не дрались.

   Интересно было наблюдать, как по-разному встречаются лайки друг с другом. Иногда, ещё издалека, увидев другую лайку, собачка приветливо начинает помахивать своим закрученным вверх хвостиком. Подбежав друг к другу, они обнюхиваются и мирно расходятся. Иногда, в таких же обстоятельствах, она начинает рычать и скалиться, а подбежав, драться. Я так и не смог понять, от чего зависят эти симпатии или антипатии.

   По правде говоря, чистокровных восточносибирских лаек осталось не так уж много. К сожалению, постоянные разговоры о создании питомника для поддержки их породы, во всяком случае, во время моего пребывания там, оставались не реализованными. В результате бывали смешения с другими породами собак, привозимых с собой вновь приезжими жителями. И даже ещё с волками. А потому среди лаек  появились уже несколько линий, заметно отличающихся друг от друга. Но все они, особенно те, которые находились у профессиональных охотников, обладали необходимыми для охоты свойствами. Именно эти свойства поддерживаются в лайках охотниками. И поддерживаются самым варварским образом. С началом  зимы, то есть с началом охотничьего сезона, они вывозят в тайгу весь молодняк, сохранившийся после бушевавшей весной чумки. Не проявивших охотничьих способностей животных безжалостно отстреливают.
 
   Но самое поразительное свойство лаек – это  их морозостойкость. Охотники, обычно, не сооружают лайкам какие-нибудь будки и не  запускают также на ночь в свои охотничьи домики. Говорят, что после тепла, выйдя на мороз, они могут заболеть и сорвать охотничий сезон. Только когда лайки щенятся, а происходит это всегда зимой или ранней весной, хозяева сооружают им что-то, похожее на будку. Спят лайки обычно на снегу, свернувшись калачиком. При морозе ниже 50 градусов такая картинка не вызывает умиления. Смотреть на это как-то даже страшновато.

   Я, конечно, первым же летом сделал своим собачкам двухквартирный домик, держа на уме то, что Чамбе придётся когда-нибудь щениться, и Аян вряд ли будет уместен вместе с ней в это время. И когда это случилось, ему, находящемуся за перегородкой, это сильно не понравилось. Больше он никогда и не при каких обстоятельствах в свою часть будки не заходил. Спал он в любой мороз только на  снегу, покрытый инеем от своего испарения и дыхания, оставляя утром пятно от подтаявшего под ним снега.

   Ещё одно удивительное свойство лаек, о котором я уже рассказывал, это их неудержимая тяга к лесу, заставляющая их даже убегать от хозяина за любым, идущем в лес человеком, особенно если он с ружьём. Однажды, находясь с ними в тайге, я встретил мужчину с женщиной, которые, по всем признакам, вышли просто прогуляться, отметить какие-нибудь грибные или ягодные места. Но у мужчины было с собой ружьё, и мои собачки побежали за ним, несмотря на все мои отчаянные призывы вернуться. Лайки прибежали домой только к вечеру. Были они как-то по-собачьи смущены. Особенно рьяно прыгали они возле меня, стараясь непременно лизнуть в лицо,  выказывая свою любовь и  верность. Ну что же, они любили меня, я любил их и, конечно, простил им их «измену».