"Возвращение деда Максима". Рассказ.

- Ты ведь помнишь наш первый день? - Тихо, как бы через силу, проговорил дед. - Ведь нас Бог тогда свёл. Если бы не ты, Тонечка, меня бы уже и в живых то не было.
Перед глазами, как наяву, всплыл тот летний, спокойный, не жаркий денёк.

Максим задремал от монотонной езды по пустой просёлочной дороге. Телега не спеша ползла в сторону дома. Он сидел на лавке-перекладине на передке порожней, с соломой на полу, телеги. Управлять кобылкой не было нужды. Старая Матрёна сама прекрасно знала дорогу домой.
Казалось, они с ней задремали на славу. Лошадка сонно и размеренно топала, в такт шагам покачивая головой. День выдался удачный. Максим возвращался с уездного городка, куда дважды в месяц возил муку в мешках с мельницы. Он до обеда успел всё развести по казенным домам. Больницам, приютам, ночлежкам и трактирам...

Теперь он возвращался домой. К старой матушке, в своё родное село. В уезде он немного с устатку выпил самогонки, неплохо закусил в харчевне, и ещё прихватил бутылочку с собой. Дома не баловался спиртным. Не хотел, чтобы старая матушка серчала. Только в обратной дороге позволял себе немножко телесной мужицкой радости.
На душе было мирно, спокойно, хорошо. Вот и задремал ненароком. Справа птички лесные тихонько поют, слева поле колосится. Солнышко не жарит, не парит, а светит тепло и ласково, мир Божий вокруг освещает. Ехать ещё вёрст пятнадцать-двадцать. До темноты успеется вернуться.

- И тут ты, Тонечка, меня окликнула. Сонного, я встрепенулся, как пташка испуганная, помнишь? - Дед Максим улыбнулся дорогому силуэту за шторкой, и боль, показалось ему, даже немного отпустила.
- Каждое твоё словечко помню, родная моя. Ты шла по дороге впереди, а я дремал и не приметил. Узелочек у тебя на палке, а палка то на плече лежит. И сарафан твой бирюзовый почти до земли, не забуду. На голове тогда платочек был беленький с цветочками. А вот на ножках у тебя что обуто было, сейчас уж, прости, не припомню. То ли ботиночки, а может и что-то другое. - Максим задумался, припоминая, умолк на мгновение, и прислушался к себе. И вправду, боль, саднящая сердце не переставаемой мукой, почти ушла.

- А вот тут ты меня и окликнула. Дядечка! Не спи! С телеги ж упадёшь. И засмеялась так заливисто, с хитринкой. А я, сонный дурачина, и не знал спросонья, что ответить тебе, ласточка ты моя. Ведь так было? Помнишь? - Дед снова улыбнулся и волна сладкого трепетного тепла окутала старое сердце, смыв собой остатки боли.

Старик потянулся к приставленной к кровати табуретке, и из литровой банки отхлебнул квасу. Призрачный силуэт за колышущейся шторкой немного пошевелился, будто собрался уходить.
- Подожди, Тоня, не уходи. Побудь ещё. Ты же у меня всю боль своими приходами убираешь, родная. - Попросил дед Максим жену.

Ему было уже за пятьдесят, когда это случилось. Жили они вдвоём с матерью-старушкой. Раньше, когда то очень давно, он был женат, и уже почти не вспоминал об этом. Детей они не нажили. Счастья тоже. Лет десять назад жена сбежала куда-то с проезжавшим мимо их села городским купцом. Максим страдал, даже на неделю ушёл в запой. Но вдогонку за женой не бросился. "Бог дал, Бог забрал" - рассудил он.

Так они и остались жить вдвоём с матерью. В селе женщины на него не заглядывались. Был он не горделивый, неприметный, даже кто-то из местных называл его малахольным. Тихий, почти не пьёт, на гулянки не ходит. В церкви его тоже не видать. Ни рыба, ни мясо. Не богат. Брошенный мужик. Ну кто за такого без крайней нужды пойдёт.

Поговаривали селяне, что детей в семье Максима не было по его вине. По болезни мужской или по Божьему промыслу. Болтали люди разное. Но и не жаловался никто на мужичка. Мать всё хозяйство по дому вела. А Максим то пастухом, то скотником у соседей подрабатывал. Пару лошадок держал, да пяток кур, плюс ещё два горла - собака Шарик и кошка Жмурка. Вот и всё их немудрёное домашнее хозяйство. Да вот ещё возил частенько мешки с мукой по заявкам уезда с местной мельницы. За это ему тоже приплачивали то овсом для лошадок, а то и деньгами. Летом рыбачил на речке.

Жениться он уже и не думал. Сам ни к кому не сватался. Наверное, Душу обжёг с женой сбежавшей. А сельчанки не хотели идти к ним в дом и жить с его матерью. Как известно, в зрелом возрасте трудно ужиться со старой свекровью.

Так они и жили, тихо, мирно. Не голодали и не барствовали. Добывали себе хлебушек насущный по мере сил крестьянских. Максим не сказать, что был верующим. Не молился показно, на праздники Великие православные из дому не показывался. Но иконы в доме, конечно, были. Кто знает, молился ли кто на эти иконы. Но крестик нательный от с детства носил. Не снимал, даже в бане.
Верней сказать, Душа у него христианка была. Жил по-Божески. Никому зла не творил, никто на него в обиде в селе не был. Спокойный, улыбчивый.
Только подсмеивались иногда соседи. Одинокий закоренелый бобыль. В гости в их дом мало кто захаживал. Если только по редкому делу.

- Антониной меня зовут. - Первой начала знакомиться женщина, переложив палку с узелком на другое плечо . - Смотрю я - задремали вы. Вот и окликнула. Может зря?
- А я Максим. - Хмуро ответил ездок, приглаживая волосы на ушах. - И что ты, Антонина, тут одна на дороге? Куда путь держишь?
- Да с Могилевского хутора я. Домой с уездного базара возвращаюсь. Дома носочки, шапочки, варежки вяжу. А на рынке продаю, как накопятся. Ну ещё с соседскими детишками иногда нянькаюсь, когда позовут. На это вот и живу скромненько.
- Да как же тебя муж то одну отпускает за тридцать вёрст? Неужто не боязно?
- Так кто же меня тронет? Денег с меня не возьмёшь. И красотой не богата, и возраст пятый десяток разменяла. Вдова я и сирота. И кормиться как то нужно. Хоть бездетная и безродная, но кушать то хочется. Я ещё и шью дома. Вот сарафанчик этот на мне. Своими руками сшитый, не покупной.
- Ну так садись на телегу, чего землю то топтать. Довезу, телега всё равно пустая. Нам почти по пути. Я с Мельничного посёлка. Вдвоём то и веселей, и не усну теперь.

Антонина забралась на телегу. Максим подбодрил придремавшую Матрёну негромким окриком - Ну, Матрёнушка, ну, кормилица!
И они поехали. У мужичка сон, как рукой сняло. Антонина щебетала без умолку, рассказывая о своём вдовьем житье-бытье. Максим молчал и только с упоением слушал. Изредка поддакивал, понимающе покачивая начинающей седеть головой...

- Самогонку то будешь, Тоня, с домашней закусочкой? Поди проголодалась то с пешей дороги. - Предложил повеселевший Максим, когда попутчица утомилась, рассказывая ему всю свою нехитрую женскую долю, и притихла.
- Не откажусь, если только маленько. Раз сам угощаешь. Вообще то я не пью.
Максим с удовольствием мысленно отметил, что Антонина, незаметно для себя самой, перешла на ТЫ.

Они выпили по паре чарок, аппетитно закусили. Помолчали каждый о своём. Женщина помянула погибшего на валке леса мужа. Он пьянствовал, буянил, обижал её безродную бесприданницу. Оскорблял, что она не может ему родить ребёнка. Никто не мог её защитить, сиротинушку. Бывало и бил. Но идти из дома мужа было некуда. Она терпела. Потом его насмерть придавило спиленной сосной. Однако сейчас, через десять лет вдовьей жизни, вспоминала его добрым словом. О покойниках поминать либо хорошо, либо никак. Так она и осталась жить одна в доме мужа.

А Максим был благодарен Антонине, что скрасила разговором его скучную дорогу, и за то, что при взгляде на неё у него в Душе рождалось что то жалостливое, тёплое, родное. Слушая попутчицу, он вдруг понял, насколько похожи их судьбы. Сколько у них общего, накопленного за годы, одиночества, скрываемой от чужих глаз печали.

Как часто ему помогала жить поговорка его бабушки: "Пришла радость -
радоваться будем, пришло горе - горевать будем". Всё от Бога. И печаль и радость. Такова жизнь. - Думал Максим. - А значит и встреча эта, нежданная-негаданная, тоже от Бога.

Часам к семи вечера подъехали к Могилевскому хутору.
- Максим, спасибо на добром слове. И храни тебя Господь за помощь мне и твоё доброе сердце. - Начала прощаться Антонина, взяла свою палку с узелком и спрыгнула с телеги. - Я пораньше хутора, тут уж сама дойду. Чтобы соседи не болтали про меня, что меня чужой мужичок не с нашей деревни домой подвозит.

- Понимаю. Ну, иди. - Ответил Максим, кивнул, и вдруг почувствовал в Душе какое-то незнакомое томление, так уныло защемило в сердце. Расставаться совсем не хотелось. Чувствовалась какая-то недосказанность, что ли...
Видимо, и Тоня ощущала что-то похожее. Она смущённо улыбалась и не уходила. Улыбалась только одними губами, а влажные глаза таили грусть.
- Знаешь, Тонь, ты возьми вот это. - Максим наклонился и достал из под лавки мешок с остатками домашних припасов. - Ты одна живёшь, пригодится. А у нас с матерью припасов хватает.

Матрёна стояла смирно и смотрела куда то в бок, словно понимая своим лошадиным умом это человеческое расставание двух немолодых людей. Встретившихся на дороге и на дороге расстающихся.
- Ладно, прощай, Антонина. - Через силу выдавил из себя Максим. - Мне ещё пару часов до дома ехать. Хочу засветло вернуться. Да и мать волнуется. Даст Бог ещё свидимся.

Он отвернулся, дёрнул за вожжи и поехал. Очень хотелось обернуться и провожать Тоню взглядом. И смотреть, смотреть, смотреть на неё не отрываясь. Но он терпел. Змея одиночества снова сдавила ему горло...

Но, странное дело, одновременно с тоской одиночества он вдруг впервые за долгие годы ощутил в себе тонкий лучик Света Надежды.
Этот лучик оживлял и согревал его обманутую Душу. Нет! Он не обернулся. Но он улыбнулся новой, пришедшей с этим Светом Надежды, мысли.
- А ну, пошла шустрей, родимая! Домой приедем - овса получишь, сколько в тебя влезет. - Уже весело подбодрил кобылку Максим. Теперь он уже знал, что хочет и как это сделать... И Бог обязательно поможет ему в этом!

Две недели до новой поездки в уезд тянулись неимоверно. Тонкий лучик Надежды вырос в Максиме, окреп. И теперь жёг его нетерпеливым ожиданием. Мать заметила перемену в сыне. Но, обладая глубокой женской мудростью, ничего не расспрашивала. "Всему своё время" - считала матушка.

И вот он, Могилевский хутор. Аккуратно расспросив селян Максим узнал, что Антонины дома нет. Она ещё вчера отправилась пешком в уезд.
Когда Максим развёз муку по адресам, он заехал на базар. Разглядел среди товарок Тоню, но подошёл не сразу, стоял и любовался со стороны. Женщина осунулась, похудела, будто перенесла на ногах болезнь. Но для Максима она была прекрасна любой.

Возвращались они опять вместе. Когда в дороге выпили по чарке самогоночки, он наконец решился.
- Знаешь, Тоня, переезжай жить ко мне. Твой дом продадим. Места у нас тебе хватит. - Коротко отрезал он. И замолчал, с волнением и тревогой ожидая ответ.
- Максим, ты скучал по мне? - Вместо ответа спросила женщина.
- Значит так! Сегодня прямо и переедешь. Самое необходимое в телегу. И засветло будем у меня.

Без лишних раздумий и сборов вечером того же дня Максим знакомил свою будущую жену с матерью. Мать только покачала головой и сказала:
- Наконец то. Я уже знала и ждала. Ужин готов. Баню я затопила. Антонина, помогай накрывать стол, гулять будем.

Жили душа в душу. Мать полюбила невестку искренне всем сердцем. Она будто компенсировала женщине её сиротство,