Колыбель российской демократии

Новгородского. По легенде, бесы, чтобы досадить
епископу, подбрасывали ему разные женские штучки как доказательство его
распутства. В конце концов, разгневанный народ, собравшись на вече, решил, что
раз их епископ не может сдержать зова плоти и соблюсти обет целомудрия, пусть
убирается на все четыре стороны. Сделали плот, посадили несчастного и
оттолкнули от берега. И тут случилось чудо – Волхов изменил своё течение, и
плот прибило обратно к берегу. После этого новгородцы поверили в его
невиновность – раз сам Бог за него заступился – и оставили его.

Распрощался
с нами посадник у Софийского собора, мотивировав тем, что у него в повестке дня
вечевое собрание, на котором его присутствие крайне необходимо, а мы отправилась
обедать в ресторан.

Помимо
салата, первого и второго нас потчевали пышным караваем с солью и новгородскими
наливками и настойками: «клюковкой», вишнёвой с черносливом, называемой
«спотыкач», «чародейкой» с четырьмя видами ягод. Были также песни-пляски.

После
обеда поехали на другой берег Волхова – туда, где соборы и Ярославов
дворище.  А соборов в Новгороде и впрямь
много. И почти у каждого своя интересная история. Один был построен князем в
честь своего исцеления от тяжёлой болезни, другой принадлежал жуликоватым купцам,
третий, из красного камня, был построен по типично смоленскому проекту,
четвёртый связан с интригой между Всеволодом Новгородским и его московским дядей,
которого он на пару с кузеном вздумал ограбить. Пятый после революции был
превращён в обсерваторию. Хорошо ещё, не в клуб или не разрушен вовсе.

За
соборами торговые ряды. Вернее, таковыми они были в древности. Сейчас же на их
месте широкая площадь с арками и колоннами, которую можно увидеть с того
берега. Здесь же, на площади, находится монумент в честь погибших в Великую
Отечественную новгородцев.

В
мастерской народных промыслов, куда нас привезли после Ярославова дворища,
музейная работница рассказывала о моде древних времён. Жестока она была к
женщинам, неоправданно жестока!

Надевая
сарафан поверх рубашки, девочка уже считалась помощницей по дому, а ещё должна
была до пятнадцати лет готовить себе приданое. Тогда она ещё могла ходить с
непокрытой головой, но после того, как её выдавали замуж, должна была скрывать
свои волосы под «сорокой» или кокошником, поверх которого опять же надевала
платок.

Нет,
кокошник с платком были отнюдь не самым страшным, что могло ожидать древнюю
женщину. Если замужняя жена по каким-то причинам становилась вдовой, она
приговаривалась к вечному безбрачию. Не судом, как можно было подумать, а
чёрным сарафаном и «вдовьей сорокой», которые она должна была носить до конца
своих дней. Типа, чтобы мужчины видели – мол, я вдова, не подходите ко мне. И
появление вдовы на свадьбах или каких-то ещё праздниках не приветствовалось
(чтобы не портила людям настроения своим видом). Но даже не им приходилось хуже
всего, а тем девушкам, что до двадцати лет не успели выйти замуж. Таких
общество объявляло старыми девами и ставило клеймо в виде неприметного серого
сарафана, который несчастная тоже носила пожизненно.

А
вот мужчина, в отличие от женщины, мог, овдовев, жениться ещё, и клеймо «старого
парня» ему не грозило. После этого я сделала вывод, что «Домострой» - это
неприкрытая пропаганда дискриминации по гендерному признаку.

Впрочем,
если старая дева не будет носить серое, или вдова сбросит траур, смертная казнь
или ещё какое-то наказание в рамках закона ей не грозило. Бывало, кстати, что
вдова жила с мужчиной, однако это не благословлялось и осуждалось обществом.

Потом
группа перешла в ткацкую, где первым делом в глаза бросились плетёные пояса –
длинные и короткие, тёмные и светлые – все с кисточками. Они в древности имели
большое, чуть ли не сакральное значение. Считалось, что пояс отпугивает
нечистую силу. Недаром кисточки по форме напоминают колокол. Оттого и появилось
слово «распоясался» - вышел из дому без пояса человек, вселилась в него нечисть
– вот он и буянит и безобразничает. Девушки плели пояса своим избранникам со
словами любовного признания.

Вообще
мужчины и женщины находили друг друга двумя способами. Частенько их судьбу
устраивали родители. Бывало, что до свадьбы молодые не видели друг друга. А
могли устроить смотрины. Тогда девушка, кстати, могла отказать. Жених становился
в круг. Если невеста становилась рядом с ним, значит, она согласна. А если нет
– жених уходил, опозоренный.

Также
молодые могли присмотреть друг друга на посиделках. Парень, присматриваясь к
девушке, отмечал, во-первых, придёт ли она на следующий день (ведь если девушка
не спрядёт там то, что мать велела, та могла её не пустить, а зачем
жена-лентяйка нужна?), во-вторых, как она стихи и песни слагает (а то как она
будет ребёнку колыбельную петь?), ну, и чтобы не слишком худая была, чтоб
вообще детей могла рожать и кормить. Не менее придирчивыми были и девушки.
Смотрели, во-первых, как парень с ней заговорит: ласково или не очень (зачем
грубиян нужен?), с гостинцем он или без (жадный муж – это плохо), сделал ли он
этот гостинец сам или купил (от безрукого мужика какой прок?).

И
вот, наконец, парень и девушка друг другу приглянулись, она сплела и подарила
ему пояс, и они уже для всех считаются парой. Но тут могли вмешаться родители.
Скажут: поторопился ты, сынок, не пара она тебе – верни ей пояс – и парень должен
был вернуть его девушке. А если ослушается, его могли из дома выгнать.

Потом
мы смотрели на дальнюю стенку, где висели тканые ковры, и слушали про то, как
древние девушки ткали. Ох и непростое это было занятие! Я, например, не могу
вышить и цветка без схемы. А тогда схем не было – всё выдумывали из головы.
Видимо, тогдашнее поколение, не привыкшее к телевизору, обладало фантазией
получше нашего.

Рассказывали
нам и про полотенца-обманки. Хотя древние девушки делали полотенца с разными
краями не просто так, а чтобы произвести впечатление на будущую свекровь, когда
та будет считать их количество по краям. Права, по обычаям, можно было сделать
только одно.

На
этом экскурсионная программа завершилась, и туристы отправились кто в
гостиницу, кто приобрести сувениры, а кто погулять по вечернему Новгороду.

С
утра – последний завтрак в этом городе и экскурсия в Старую Руссу. П дороге
Елена рассказывала, что Рюриковичи пришли не совсем с земель варяжских – не
чужие они нам, а потомки новгородского старейшины Гостомысла, чья любимая дочь
Умила была замужем за варяжским князем – отцом Рюрика. Именно его, родного
внука Гостомысла, пригласили на княжение в землю русскую. Порядку в наших
землях после смерти мудрого старейшины действительно не стало – его
приближенные рьяно боролись за власть. Наконец, устав от междоусобиц, решили
выполнить волю покойного.

Старая
Русса представляет собой провинциальный городок с малоэтажными домиками и
огородами. Перво-наперво мы заглянули к Достоевскому, а точнее сказать, в его
дом-музей. Оказывается, великий писатель страдал тягой к азартным играм,
которую ему, по счастью, удалось преодолеть. После Достоевского нас к храму с
иконой Троицкой Божьей матери. Сама церквушка маленькая почти неприметная, но
зато в ней хранится самая большая в России икона – метра в два. По пути нам
встретился монастырь со стенами с ажурной окантовкой. Названия я не запомнила,
из его истории тоже не могу вспомнить ничего примечательного, но дизайн
показался мне интересным.

После
монастыря нам показывали ещё один собор – Воскресенский. Зайти в него у нас,
правда, не получилось, потому как мы видели его с противоположного берега реки.

Всего
через Старую Руссу протекает две реки и там же соединяются. Другая, судя по
сказанию о двух братьях, устремляется прямо в Великий Новгород. Братьям этим
принадлежало два города, которые были разрушены врагами. После этого один брат,
согласно легенде, отстроил свой город на старом месте и назвал Старой Руссой, а
другой пошёл на другое место и построил «новый город» - Новгород.

Следующей
достопримечательностью был санаторий с минеральными водами. Там нам дали
возможность самим погулять по парку и попробовать минеральной воды. Правда,
предупредили о возможных проблемах, поэтому пробовать оную я не рискнула.
Всё-таки впереди долгий путь на автобусе.

Пообедали
в городе, после чего группа должна была разделиться. У одних, согласно путёвки,
значилось возвращение в Новгород с последующем трансфером на вокзал. Другие
ехали в Псков и возвращались в Москву уже оттуда. Я относилась к первым. В
Псков, кстати, я поехала уже через год – в мае-месяце.

Но
прежде нас ждала задержка. На трассе сломался автобус (не наш, другой), и наш
водитель из товарищеской солидарности помогал коллеге его чинить. Кстати, остановились
мы недалеко от Грузина – имения графа Аракчеева. Жестокий он был человек, и
жизнь в ответ обошлась с ним жестоко. Была у него любовница – экономка Настасья
– ещё более жестокая, чем он. Хотя сама она была из крепостных, а своих
крестьян частенько забивала до смерти. За это он её, в конце концов, и убили.
Сам Аракчеев, кажется, умер своей смертью, но его могилу разорили мародёры, и
прах его до сих пор не могут найти.

Ну,
и как водится, закончилась эта история тем, что автобус починили, поехали дальше
– до развилки, разделившей «новгородцев» и «псковичей», как феодальная
раздробленность разделила Русь-матушку. «Новгородцы» коварно выгнали последних
из автобуса, вместе с вещами, претендуя на его монопольное использование до
самой отправки в Москву. Кстати, до того, как эта самая отправка состоялась, у
туристов ещё осталась уйма времени на самостоятельный осмотр городских
достопримечательностей.

Однако
прежде чем поезд доехал до стольного града, я стала свидетелем одной сцены. К соседям,
занимающим четыре места напротив, пришёл какой-то мужчина с бородой и начал с
восхищением говорить о том, какой великой была Россия до революции, и как её
изгадили «проклятые коммуняки», о царе-мученике Николае Втором, о православной
церкви, о Боге, о белом движении. Какие же это были замечательные люди, эти
белые! Все, как один, набожные, православные, глубоко верующие – не чета этим
красным бандюкам-атеистам. Уже за то, что они искренне старались спасти Россию,
каждого из них впору причислить к лику святых. Правда, насчёт тех из них, кто
стреляли мирных людей целыми деревнями и отбирали у крестьян последнее,
рассказчик как-то не уточнил, планируется ли их канонизация или всё-таки им
будет в ней отказано. А когда одна девушка спросила, как он относится к
либералам, бородатый и поистине христианской терпимостью ответил, что будь его
воля, посадил бы их на хлеб и воду, и выразил уверенность, что через
неделю-другую такого вынужденного поста они все как один сделаются убеждёнными
монархистами.

Однако
меня не оставляет надежда, что когда-нибудь такие недалёкие люди останутся в
меньшинстве; народ, наконец, вспомнит о том, что в русских традициях есть место
такому явлению как демократия. И услышав про очередной митинг оппозиции, вместо
того, чтобы слепо верить и повторять, что