ГОСУДАРСТВЕННОЕ ДОСТОЯНИЕ (глава 3)

Глава 3.

1.

Из прошлой жизни у Димки осталась всего одна киноплёнка –единственное неопровержимое доказательство того, что всё это действительно было, а не приснилось ему в каком-то нелепом, несбыточном сне. Сам он смотрел её не так часто, чтобы лишний раз не бередить старые раны, которые до сих пор ещё не вполне затянулись. Но всё-таки иногда, особенно если просил Игорь, он ставил её в проектор, и тогда на экране возникали кадры  семилетней давности. Гастроли в Свердловске, большая сцена, а на ней – хор Григорьева в полном составе. Элегантная пожилая ведущая в длинном фиолетовом платье с блёстками объявляет в зал идеально поставленным интеллигентным голосом: «Солист – Дима Лещак!», и девятилетний Димка в синем концертном костюмчике сдержанным, но уверенным шагом выходит из-за кулис и останавливается перед микрофоном, который услужливо наклоняет для него ведущая. Дирижер в оркестровой яме взмахивает палочкой, звучит вступление, и Димка начинает петь «Крейсер “Аврору”».
Нет, он тогда не был основным солистом хора. Он пел вместо внезапно загрипповавшего Мишки Череды, но всем было ясно, что после этого концерта все дороги для Димки будут открыты – это ему сам Григорьев дал понять, и Димка очень старался оправдать ожидания худрука. Ещё никогда не пел он с таким вдохновением, потому что чувствовал, что переполненный зал слушает его, затаив дыхание, а справа во втором ряду он даже заметил женщину, которая украдкой смахивала слезинки. А потом была овация – единственная в Димкиной жизни. Сияющий Григорьев выбежал на сцену кланяться, но цветы из зала протягивали не ему, а Димке, и тот, уже с огромной охапкой в руках, смущенно и счастливо улыбаясь, принимал и принимал букеты, то и дело роняя и подбирая их.
У него был абсолютный музыкальный слух и, как выражался Григорьев, весьма перспективный голос. Они никуда у него не делись, но все-таки однажды произошло непоправимое. Димка упал. Совершенно банально поскользнулся на гололёде, со всего размаху грохнулся на спину и получил сотрясение мозга. Две недели в больнице с ужасающей головной болью, тошнотой и рвотой тянулись немыслимо мучительно и долго. Но когда уже казалось, что всё обошлось, на первой же репетиции после болезни выяснилась необъяснимая вещь: Димка больше не мог петь, потому что не попадал ни в одну ноту. Какая-то странная замедленность сделалась у него в голове после удара, и, в полной мере сохранив слух и голос, он стал попросту опаздывать за аккомпанементом. Это было своеобразное музыкальное заикание, устранить которое не взялся ни один врач. Так на Димкиной певческой карьере в один миг был поставлен жирный-прежирный крест.
Нет, Григорьев не выгнал его из хора. Просто из солистов перевёл в статисты, где среди сотни других мальчишек было не так важно, где Димка опаздывает, лишь бы рот открывал в такт. Но для самого Димки это была огромная психологическая драма. И, главное, переживать её он должен был практически в полном одиночестве – не было на свете никого, кому он мог бы рассказать о своей душевной боли. Никого это не интересовало, даже отца, который, женившись во второй раз после смерти Димкиной матери, о сыне вспоминал редко и считал, что полностью выполнил свой родительский долг, по большому блату определив его в музыкальный интернат, откуда тот, собственно, и попал в хор Григорьева.
А потом случилось чудо. Подарок судьбы. Компенсация за пережитое. Так что разочарованному во всём, мрачному и замкнутому Димке поневоле пришлось поверить, что есть на свете высшая справедливость.
На его жизненном пути совершенно неожиданно возник Игорёк Ласточкин, человечек, еще более одинокий, чем он сам, которому, так же, как и Димке, очень был нужен настоящий друг, хотя, казалось бы, какая может быть дружба между двенадцатилетним подростком и воробьишкой-шестилеткой из подготовительной группы! Что у них вообще может быть общего! А общее нашлось.

2.

Воробьишка… Да, именно это слово само выскочило Димке на язык, когда он впервые увидел мальчишку на распевке подготовишек, куда случайно заглянул по какой-то надобности. Даже среди малышей тот был самым маленьким, но Димку удивило не это. Именно тогда он впервые услышал голос Игоря.
Сунувшись в двери репетиционного зала, он сразу же наткнулся на педагога по вокалу Марью Дмитриевну, которая, дирижируя в воздухе рукой, слушала, как аккомпаниатор берёт на фортепиано вступительные аккорды.
– Тебе чего, Лещак? – спросила она раздражённо, очень недовольная, что её прервали.
Димка что-то растерянно ей объяснил, но Марья Дмитриевна затрясла головой:
– Потом, потом! У нас репетиция!
И Димка, которому спешить было, в общем-то, некуда, присел на скамеечку у стены, чтобы тихонько послушать, как поют малыши.
Шестым по счету к фортепиано вышел Игорь Ласточкин.
Казалось, его может унести малейшим дуновением ветра, как парашютик одуванчика, – таким он выглядел невесомым в своей белой рубашечке и синих шортиках, надетых поверх белых колготок. Росточком чуть повыше табуретки аккомпаниатора, весь прозрачный, с мягкими тёмно-русыми волосами, аккуратно причёсанными на пробор, он, явно волнуясь, как перед экзаменом, дождался вступительных аккордов и, по взмаху руки Марьи Дмитриевны, запел.
И Димка обомлел, не веря собственным ушам.
Нет, чёрт побери, врал Григорьев, когда говорил, что у Игоря тогда не было ни слуха, ни голоса. Вот профессионализма не было – это точно. Но какого, скажите на милость, профессионализма можно требовать от шестилетнего малыша, который в хор-то ходит всего полгода! И пел Игорь поэтому неуверенно, совсем по-детсадовски, местами спотыкаясь и краснея, потому что сам чувствовал, что делает что-то не так. Но, Боже мой, как он звенел! И где только в этом крошечном и явно болезненном существе мог жить этот непостижимый и неподражаемый звон, на верхних нотах переходящий в такой небесный хрусталь, что просто дух захватывало! Ничего подобного Димка в жизни своей не слыхивал. Он смотрел на маленького певца, буквально открыв рот, и одновременно осознавал собственную ничтожность: да как он вообще может сожалеть о том, что не стал солистом, если рядом с ним живёт вот этот воробьишка Игорь Ласточкин! Да что ему, Димке, серости бездарной, вообще делать в хоре, если сюда пришёл петь этот невесомый малыш-одуванчик!
Потрясение было настолько сильным, что Димка даже забыл, зачем приходил. А когда репетиция кончилась, он подошёл к педагогу по вокалу и спросил, заикаясь от волнения:
– Марья Дмитриевна, кто это?
– Кто? – не поняла та.
– Ну, вот этот, Игорь Ласточкин. Он у нас откуда?
– Ах, этот… Да ниоткуда, – отмахнулась Марья Дмитриевна. – Детдомовский он. Ни отца, ни матери, вот и взяли. Парнишка, вроде, талантливый.
– Да что значит «вроде»! – возмущённо вскричал Димка. – Это же голос!
– Господи, Лещак, чего бы ты в этом смыслил!.. – поморщилась наставница, и Димка, поняв, что разговор окончен, понуро поплёлся прочь из репетиционного зала.

3.

А потом он неожиданно узнал, что маленького Игоря в хоре постоянно обижают другие мальчишки. Ничего удивительного в этом, впрочем, не было, ведь воробьишка был самый талантливый и, одновременно, самый беззащитный из всех. Так кого же было и клевать, как не его! Зависть, такая естественная в больших детских коллективах, здесь расцвела самым пышным своим цветом. В столовой в тарелку Игорю постоянно высыпали по целой солонке соли, в раздевалке прятали его шапку и варежки или же подбрасывали в них живых тараканов, которых малыш до смерти боялся. Да и помимо этого каждый, кому не лень, норовил толкнуть, щипнуть, кольнуть Игоря и потом наслаждаться его горькими слезами, которые из его огромных тёмных глаз всегда лились потоками – совершенно безудержно и отчаянно, как-то не по-детски.
И вот тогда Димка решил, что мириться с этим больше нельзя. Нет, конечно же, он не стал ябедничать взрослым, понимая, что толку от этого не будет, а ситуация только ещё больше обострится. Он просто объявил, что всякий, кто посмеет тронуть воробьишку, будет иметь дело с ним, с Димкой. Разумеется, слова эти никто не воспринял всерьёз, и все только посмеялись. Но первый шаг навстречу будущей дружбе двух мальчиков был сделан. Поначалу этот шаг встретили настороженные, недоверчивые глаза маленького Игоря: а вдруг обманешь? вдруг посмеёшься? вдруг ты такой же, как остальные? Но чем больше проходило времени, тем больше таяло в них недоверие, а когда однажды Димка всерьёз подрался из-за воробьишки с солистом средней группы Толиком Терентьевым, от недоверия этого не осталось и следа – его сменила благодарная теплота, а затем и искренняя привязанность, которая возникает, когда ребенок чувствует, что к нему относятся без надменности, лицемерия и вранья и видят в нем человека, а не просто слабенькое и глупое существо без особого предназначения.
Почти две недели Димка и Толик оба ходили со здоровенными блямбами под глазом. Григорьев рвал и метал, гримеры к отчётному концерту замазывали Толику синяк кремом и пудрой. Но зато все поняли, что Димкины слова – не пустой звук и намерения у него самые серьёзные и суровые. А поскольку Димка сам по себе был мальчишка достаточно крепкий и драться умел, связываться с ним лишний раз никому не хотелось, и Игоря перестали обижать.
А воробьишка теперь ходил за Димкой хвостиком, и его звонкий щебет: «Митя, Митя, Митя…» постоянно звучал где-нибудь поблизости, наполняя Димкину душу невыразимой нежностью, какой он никогда и ни к кому раньше не чувствовал и даже не подозревал, что такая бывает. С Игорешкой ему было хорошо, хотя он и понимал, что за глаза над ним весь хор посмеивается: связался, мол, с мелюзгой… Но Димке было плевать, потому что малыш уже прочно занял свой уголок в его сердце.
А потом настал день, когда Игорь спел для него. Только для него одного и, закончив, спросил, с надеждой глядя ему в глаза:
– Тебе понравилось, Митя? Я правильно пел?
– Что ж ты меня-то спрашиваешь, правильно или нет? – удивился Димка. – Что я за авторитет такой?
– А как же! – еще больше удивился Игорь. – Ведь ты пел эту песню, когда меня и на свете не было! Значит, ты лучше всех знаешь, как ее надо петь!
Димка опешил, тем более что был уверен, что Игорь говорит совершенно искренне. А ведь и правда, он пел песню «Ты слышишь, море?», когда ему самому было шесть лет, а значит, Игоря тогда впрямь еще на свете не было. Или, может, уже был, но только-только родился. Димка вдруг  на какой-то миг почувствовал себя старым-престарым, словно ему сто лет и за спиной опыт длиною в целую жизнь. Но это чувство быстро прошло, и он смутился:
– Ну, пел… Мало ли, что я пел!
– Нет, не мало ли! – горячо возразил Игорь. – Я видел твою пленку с «Авророй». Ты пел тогда лучше всех, честное слово!
– Кто тебе ее показывал? Григорьев? А впрочем, какая разница! Сейчас я все равно уже так петь не умею.
– И не надо уметь! – Игорешка схватил его за руку. – Ты просто на словах расскажи мне, как нужно, а я все пойму!
– Господи, да зачем тебе? Тебя что, еще педагоги не замучили? Ты уж тогда лучше у них спроси.
– У них не хочу! – прозвенел воробьишка и даже ногой притопнул. – Хочу как ты! Расскажи!
И что тут было делать? Димка пожал