( быль)
Дни сочтены…
Часы отматывают ход своих нетерпеливых стрелок.
Секунды пролетают.
Для него, лежащего на деревянной греческой софе, жизнь угасает.
Онкология…
Это приговор.
Страшное заболевание поразило желудок.
Пожирается его бренное тело изнутри, постепенно, безжалостно.
Он явно, отчетливо ощущает, как что-то неведомое, поедает его частями. Странное чувство сочетания арктического холода и тропической жары с бисером капелек пота на висках. Боль парализует волю. Рак своими клешнями хирургически точно орудует внутри.
Днем и ночью, минута к минуте, секунда к секунде. Его не насытить.
Там, за тонким полотном кожи, небольшой мышечной массой живет и развивается это. Черт бы его подрал. Ему и отпущено всего-то существования месяца три-четыре, но и этого времени достаточно для уничтожения организма.
Может, это нечто соревнуется с самим Богом?
Бог сотворил человеческое тело, а презренное нечто уничтожает.
Но почему сам Бог безучастен?
Почему не защитит?
Защита наступит позже?
Тысячи живых организмов уходят, складываясь в миллионные жертвенные толпы.
Всевышний ставит себя вне ответственности за сохранение своего создания?
Почему? Всякая болезнь тяжела. Но делать нечего, надо покориться.
Бог лучше нас знает, кому и какая нужна болезнь для очищения. Он не требует от больного подвигов телесных. Терпение и смирение. Ведь все болезни от гордыни. Болезнь мучит человеческую плоть, но дух спасает. Нельзя освободиться от пораженной плоти, убить себя, потому что дух живет в теле по воле Бога. Живет в теле, как желает Бог, но живя в этом пораженном теле, служит не телу, а Богу. В этом случае противоборство становится школой выживания для человека. Человек, познавая свою немощь, пользуется молитвою как божьей благодатью.
2.
Досадное чувство обреченности.
Это неизлечимо. Медицина беспомощна. Два раза в день к сельскому дому, построенному
на « два соседа », подъезжает машина скорой медицинской помощи. Держа в руке чемоданчик с красным крестиком, медицинская сестра в белоснежном халате входит в комнату. Расположившись перед лежащим больным на стуле, она вводит какой-то наркотический препарат. Облегчение наступает минут через десять на два-три часа. А потом …
Сознание пытливо перелистывает прожитый семидесятидевятилетний путь.
Эх, приподняться бы во всю свою былую прыть. Шагнуть, открыв нараспашку дверь отстроенного собственными руками дома, в солнечный, благоухающий зеленью июльский палисад. Смотреть и смотреть на пчел-тружениц, несущих на мохнатых лапках крупицы янтарного медового нектара. Не отрываясь, наблюдать за движущимся полноводным ручейком из неуемных тружеников-муравьев.
Улыбнуться живому и частому хлопанью крыльев голубей, кружащих над крышей невысокой голубятни. Посвистом, таким громким и лихим, взвить вон ту, родную до слез, вскормленную прямо с рук стайку пернатых: вяхирей, клинтух, горлиц…
Как они будут жить без него?
Нетерпеливо и ласково погладить бархатные холки новорожденных,
еще подслеповатых кроликов-детенышей, отстранив беспокойную мать-крольчиху.
Хозяином пройтись между стволами деревьев, некогда посаженных собственными руками. Все здесь близкое и дорогое. Каждое деревце рождалась по - потребности, обдуманно и выверено.
Определял места под саженцы: планировался сад.
Росток абрикоса пересажен из зарослей колхозной лесополосы.
Черенок мелитопольской черешни «белгарон» подарен кумом по осени, это произошло во времена Н.С. Хрущева. За каждое дерево надо было платить налог. Вопреки всем срокам плодоношения черешня дарит свои плоды до сих пор.
Экзотический персик привезен соседом из Крымских долин. Он прижился в степной зоне. Почти каждый год радует сочными плодами.
А вот и яблочки, именуемые в народе белый налив. Саженцы доставили однополчане из крымской Балаклавы. Греки высаживали там особый таврический сорт.
Постоять бы еще в тени декоративных сливовых крон. Послушать бы под раскидистыми ветками сладкого тутовника пение черных скворцов.
Потрогать пальцами и ощутить в ладонях гроздья красной и черной смородины.
Влекут прозрачные янтарные ягоды крыжовника.
Для кого созреет все это?
Наследников нет, Бог не дал.
Голодные двадцатые-тридцатые. Военные сороковые.
Мышиные одежды ненавистного врага. Нелегкие месяцы оккупации.
Радостное освобождение. Призыв в ряды Красной Армии и сразу в бой. Форсирование Днепра.
Десятки, сотни жертв.
Ранение.
И выжил.
На немноголюдных улицах села сверстников уже не найдешь. Косит перестройка всех под корешок. Смерть без войны. Мужчин нет. Несмотря на недуг, он завидовал самому себе. Он завидовал своей профессии строителя – каменщика. Сам Господь распорядился: дал возможность десятилетиями выполнять любимую работу, видеть результаты своего труда.
Раствор.
Кирпич.
Кладка.
Мастерок, как сказочный инструмент, творил чудеса.
Кирпич, раствор, кирпич. Нехитрое дело. Ровная кладка. Забутовка внутренней части возводимой стены. Ряд к ряду. Метр за метром. Работа на отвес. Самодельный уровень. С годами, он еще больше гордился собой, как созидателем. В округе много объектов, возведенных его руками и руками товарищей. Жилые дома, хозяйственные постройки, административные здания. Не лгал, не крал, не обижал никого, почитал мать и отца своего. Выпивал, это было. Но, любил этот мир, стремился вместить его в себя, не рвался к жадности, да и не нажил-то ничего особенного.
Завтра будет лучше.
«Завтра будет лучше», - глубокий смысл заложен в этих трех словах.
В памяти всплывает сцена, когда, по-отечески поглаживая седые густые волосы сына, дед с придыханием говаривал:
-Завтра будет лучше.
А позже уже и сам отец, ему, седому, свято веря, вторил:
-Завтра будет лучше.
Где это завтра, когда наступит?
А сможет ли этот мир существовать без меня? Нет! Никогда! Ведь гармония его существования рассматривалась только с моим обязательным присутствием.
А если меня нет, то и мир неполноценен. Может через это свое небытие, дух мой трансформируется в качество своей бесконечной жизни во вселенной?
3.
В проеме двери могучий силуэт молодого человека.
Проклятая болезнь, зрение пропало.
Кто?
Уверенные, почти чеканные шаги…
Единственный. Да, это он.
-Здравствуй, сын.
-Здравствуй, Пантелей Ильич.
Сын брата.
Племянник.
Спасибо, не забывает. Каждый его приезд рассматривается как внимание к родному человеку. Военный моряк. Перед соседями можно похвастать:
-Племянник приехал.
Чувство гордости? Нет, скорее всего, чувство благодарности и уважения. Помнит свои корни, своих родных и близких. Да и своего сына он растит как достойного приемника, Господи, помоги ему в этом! Родословную восстановил. От середины восемнадцатого века. Сколько исторического материала перелопатил, сколько встреч с людьми. Стремится дальше изучать эту тему, благо сейчас с архивных документов снимают гриф секретности. Из греков мы, Крымских греков. Потомственные хлеборобы и земледельцы. Доля наша - работать на землице. Пахать, сеять. А если придёт беда, с оружием в руках защищать свой край.
4.
Дядя… Пронзительный свет лучей солнца в окно. Через вышитые вручную шторы лучи освещают его, лежащего на деревянной софе. Седые волосы. Чисто выбрито лицо. Аккуратно подстрижены черные усы. Ряд глубоких морщин придают мужество этому исхудавшему, изможденному болезнью почтенному мужчине. Поверх чистого одеяла приподнимается в приветствии рука. Выделяются припухшие вены, в которых чувствуется напряженная пульсация крови. Исхудал. Что творит незваная болезнь? Ему ведь и сносу не было. Его силе и здоровью многие завидовали. В годах, а как себя держит. Воинственный. Гордый. Не может мириться с постигшей его немощью. Приподнимается навстречу. Не удается ему это.
Ростом вышел под метр восемьдесят. В роду все рослые… были.
Один он остался. За каких-то десяток последних лет смерть многих прибрала. Уравняла под небольшими холмиками на сельском погосте. Последний раз ходил к святому для каждого из односельчан месту на пасху.
Кажется, там их уже больше, чем здесь, в домах. Разрослась территория захоронений. Кресты, оградки, памятники, металлические обелиски …
Да, мужской век определен страшными возрастными границами 50…55…60..63 ..
Причины сокращения жизни как на подбор, одинаковы: инсульт, инфаркт, рак, отравление неумеренным питьем спиртного, суррогата. Статистика жизни на Украине в начале ХХ1 века говорит о том, что на сотню женщин, достигших возраста пятидесяти лет – пятьдесят мужчин. А ведь были дедовские времена, когда в двадцать лет, призванный на службу мужик, отслужив, через двадцать пять календарных лет приходил домой и в сорок пять лет начинал обустройство с нуля.
Женился, строил дом. Хозяйство заводил энергично. Рождались дети. И не так, как в последние десятилетия: один – два, нет - десять, одиннадцать детей ... Доживали до девяноста лет.
Вот это показатель.
Вот это долгожители.
Вот это демография.
5.
Дядя …
Брат отца …
До слуха доносится осипший голос:
Послушай, племянник. Раньше об этом небезопасно было говорить. А теперь решился тебе рассказать. У нас в роду был ведь еще один брат. Да, был. Дядька твой, а мой старший брат. Получается все странно. Живем, работаем. Содержим государство, как аппарат подавления. Даже закономерность в этом есть:
в гражданскую войну больше было военных, потом, к 37-му, репрессивному году, предусмотрели рост сотрудников НКВД, и все вроде ясно: для обеспечения массовых арестов. В Великую Отечественную войну - военные в силе. В шестидесятые возросла потребность в милиции: сделали сокращение «победителей». Потом Брежнев нарастил военную мощь. В «перестройку» Горбачева и вакханалию Ельцина понадобился аппарат подавления населения: повысили численность и оснащение полиции для своего народа, не забыв при этом вывести из строя мощные Вооруженные Силы. Карательная структура, как цепная собака на государство работает. Милиция сейчас хозяев жизни защищает. Десяток корыстных людей в очередной раз отобрали веру в социальную справедливость, присвоив себе богатства целой страны. Под лозунги перестройки украли у народа все, что он нарабатывал поколениями. Страну посадили на «нефтяную и газовую иглы», сделав из нее сырьевой придаток для экономики западных стран. Братские славянские народы разделили границами…
Только покажутся горизонты общенародного благополучия, а тут тебе коллективизация или война. На худой случай - перестройка. Вот и получается, что все эти общественные процессы или передряги вредят жизни. Страдает народ. Дед наш основал коммуну в 1929 году. Все свое немногочисленное хозяйство отдал в коллективное пользование. А с каким трудовым азартом работали в этой коммуне. Осенью не могли нарадоваться урожаю хлеба, живности в виде птицы на подворье, коров, телят, овец. Вот, думали, «жар-птицу за хвост поймали». Ан, нет. Через три года -- коллективизация. Все имущество, сельскохозяйственный инвентарь, животных насильно отобрали. Оставили нищенствовать. Искусственный голод. Доходило до каннибализма. Даже излить душу
