- Рад знакомству, господин штабс-капитан! Я о Вас читал. Кажется, это Ваша батарея одну «Берту» раздолбала?
- Да, и, если быть до конца точным, этот бравый мичман!
- Он? Не знаю, как сейчас, но раньше он в мишень попадал, если только её забить в дуло!
- Поручик, со всей ответственностью заявляю: идите вы к черту! – мы все посмеялись, и стали играть.
***
Бункер мы покинули под утро. Захмелевшие и веселые. От того, что было со мной ночью, и следа не осталось. Я не знаю, водка ли так благотворно подействовала или хорошая компания, но чувствовал я себя просто отлично.
- Егор, - окликнул меня Соболев, - ты завтра что делаешь?
- На передовую ухожу, а что?
- Пообщаться бы! Жаль!
- Извини, дружище, в другой раз. Удачи тебе, снайпер криворукий!
- И тебе, крыса окопная!
Я ушел. Пообщаться…. Нет, Соболь, прости! Я был рад тебя увидеть, но говорить…. О чем? О бесконечных пьянках, драках и разбитых кулаках? Об Анне? Нет, нет и нет! Я от этого всего сбежал на фронт. Я придал своей жизни новый смысл. Я сделал это, а ты нет. Ты – все тот же Сашка Соболь, а я уже не тот Егор. Я дугой. Совсем другой. Нет у нас больше ничего общего, кроме фронта и водки, которую мы сейчас пили. Это – последняя нить, которая нас связывает. И от этого мне стало грустно.
***
Наконец передовая. Под Осовцом я увидел то, чего еще не видел на Юго-Западном фронте – хорошие укрепления, устоявшийся быт солдат. Была в этом непривычная, пугающая стабильность. С такой войной я еще не встречался. В Галиции мы успевали окопаться максимум по пояс, а то и на неукрепленном плоскогорье встречали противника. Там мы либо наступали за валом артиллерии, либо отступали по лесам. Бывало, в пылу наступления, я терял командование ротой просто потому, что немцы нас раскидывали по высоткам. Не было там ничего постоянного. Сегодня мы опрокидываем австрийский фронт, а завтра они опрокидывают нас…
Под Осовцом все по-другому. Это крепость. Тут каждый солдат знает, что он должен делать – оборонять свою траншею, и больше никаких задач перед ним не стоит. Все гениально и просто.
Видно, даже новобранцы прониклись духом Осовца, а ведь они на передовой впервые. Но я уверен, что уже пообщались с ветеранами, и теперь они скорее умрут, чем отдадут хоть пядь своей земли. Новобранцы плохо обучены, неопытны, но они мужественны и решительны. Солдаты готовы защищать крепость до конца.
Больше всего меня поразило отсутствие трупов на ничейной земле. Белов сказал, что здесь с этим строго. Похоронные команды работают отлично, тем более сейчас, когда затишье.
Да, Осовец – не Карпаты. Тут война позиционная. За последние три недели – ни одной атаки немцев. Только вялые перестрелки. Линия фронта здесь не менялась уже пять месяцев и все верят, что уже не изменится. «Силенок у них не хватит нас отсюда выкурить!» - говорят солдаты. Они уверены в своих силах, и это хорошо…. с такими бойцами легче. Именно такие обороняли Севастополь и Порт-Артур, такие выигрывают сражения и войны.
Я начал получать удовольствие не только оттого, что я на фронте, но еще оттого, что я именно здесь. Я не ошибся, когда решил продолжать службу именно в Осовце.
Четвертое августа. Я на передовой уже почти неделю. И хоть сейчас военные действия неактивны, все, что я здесь видел, придает мне уверенности и сил. Тут спокойно. Спокойно настолько, насколько это возможно на войне. Правда, длилось это спокойствие до предзакатных часов. Сейчас я впервые попал под обстрел в Осовце.
Нас обстреливают из легких орудий и минометов. Я выскочил из блиндажа. Солдаты лежат на дне траншеи, прикрывая головы от летящих комьев земли. Снаряды ложатся с недолетом. Но это пока. Скоро немцы пристреляются, и будут бить по траншее.
Стою в полный рост, покуриваю. На душе спокойно. Нет страха. Просто курю и смотрю на разрывы снарядов. Не дело такому лихому парню, как я, забиваться в угол под обстрелом из такой мелочи. Совсем не дело.
Одна мина впилась в бруствер справа, засыпав меня комьями земли. Я лишь стряхнул ее с фуражки, не двигаясь с места. И не сдвинусь, пока не докурю.
Я заметил одну вещь: когда люди видят спокойно стоящего под обстрелом человека, они стараются оказаться как можно ближе к нему. Им кажется, что рядом с ним ничего не случится. Тупицы. Как можно не понимать, что жив я до сих пор только благодаря фантастическому везению. Удивительно, но до фронта я везением не отличался. Странные штуки Вы с нами вытворяете, госпожа Война. Может, это – как в математике, умножение минуса на минус? Ведь здесь, на фронте, люди, которые до войны и двух слов связать не могли, пишут в письмах домой пронзительные и нежные стихи; легкомысленные субъекты становятся гениальными полководцами, а неудачники, вроде меня, приобретают просто пугающее везение.
Правы те, кто говорит, что война забирает в первую очередь хороших людей. И опять как в математике: они, либо первыми бросаясь в атаку, не выживают физически, либо гибнут морально, возвращаясь, домой озлобленными, сумасшедшими обрубками, потерявшими все жизненные ориентиры. С плохими людьми война поступает иначе: либо они остаются такими, какими и были, либо в них отрываются ранее никем не замечаемые глубины души, и они возвращаются – заменить тех, озлобленных.
К какой категории отношусь я? Да черт его знает. Пусть судят люди со стороны. Меня давно перестало интересовать мое Я. просто я делаю, что должен, испытываю от этого удовлетворение, а на остальное наплевать. Должен убивать – буду, должен страдать за тех, кого убил – буду, должен буду умереть – умру не задумываясь, без оглядки на прошлое, без сожаления и эмоций. Когда меня не станет, кто-то из вежливости всплакнет над моей могилой, если она у меня конечно будет. Самое обидное, что мне на это наплевать. Я не помню, стал я таким до войны или это случилось уже на фронте. Да это и неважно. Важен обстрел, который становится прицельнее. А еще важно, что я уже докурил. Нужно посмотреть в бинокль на немецкие позиции. Из-за пыли, поднятой обстрелом, видно плохо, но я сумел разглядеть шевеление в немецких окопах. Противник готовится перейти в атаку. Почему молчит наша артиллерия?
Ах, нет, не молчит. Батареи Зареченского форта открыли огонь по немецким позициям. Вот она – злая ирония: мы все прижаты к земле. Немцы начинают обстрел наших позиций, мы обстреливаем немецкие, в итоге никто в атаку не поднимается, артиллерия замолкает и остается кучка трупов, которые погибли просто не за что.
Обстрел длится уже около пяти минут. Солдаты по-прежнему лежат, я по-прежнему стою. Ничего не меняется, немцы в атаку не идут, и, судя потому, что я видел, уже и не пойдут. Артиллерийская перестрелка продолжается еще минут 10, а потом немцы прекращают обстрел. Наши, для острастки, делают еще несколько залпов по траншеям противника, и тоже замолкают. Все. Черт, такого я еще не видел. Вот так вот просто постреляли, постреляли, и все…. Зачем??? Не понимаю. Ни атаки, ничего. Все просто взяло и закончилось. В воздухе пронеслось эхо взрывов и наступила гробовая тишина.
И разве это обстрел? Я всего одну сигарету и выкурить то успел. Обидно, а главное не понятно, зачем все это надо было. Я уже хотел было уходить в блиндаж, но увидел то, чего под обстрелом разглядеть никак не мог – две ползущие фигурки. Они ползли в сторону немцев. До них было не больше 30 метров.
- Поиграем? – говорю я и вытряхиваю из револьвера четыре пули, - Ждите меня здесь, - говорю я солдатам и выскакиваю из окопа.
На бегу, проворачиваю барабан на проверку удачи. Враги меня увидели, уже, когда я уже почти подбежал к ним. Из земли выросла фигура немецкого офицера, но я был быстрее, наган щелкнул, и немец замертво упал на землю. Навожу пистолет на второго и жму на курок. Следующее гнездо пусто. И я кидаю пистолет во врага. Немец стреляет, но промахивается, пока он передергивает затвор винтовки, я выхватываю из сапога нож и в два шага преодолеваю расстояние до него. Я полоснул ножом по шее солдата, теплая кровь из разорванных артерий забрызгала мне лицо. Он с хрипом упал. Я видел его глаза. В них был испуг и удивление. А лицо такое молодое, просто лицо мальчишки, посланного на бойню!
Из немецкого окопа, им на выручку встает несколько человек, но, получив по несколько пуль из пулемета, падают обратно. Я подбираю пистолет и короткими перебежками направляюсь в нашу траншею. Мне стреляют в спину, но я прячусь за кочками или ныряю в воронки от взрывов.
Запрыгнув в траншею, вижу восхищенные лица солдат. Они смотрят на меня с таким уважением, которое, наверное, испытывают посетители цирка, когда видят канатоходца. А я лишь усмехаюсь им в ответ.
- Ух, хорошо, - говорю я и вытираю кровь с лица.
Потом, я встаю, закуриваю и подхожу к пулеметчику.
- Спасибо тебе, солдат, – я отдаю ему честь и пожимаю руку.
- Рад стараться, ваш благородие!
Ко мне подбегает вестовой:
- Ваш благородие, вас к себе командир батальона вызывает.
- Хорошо, голубчик, свободен.
Я еще раз жму руку пулеметчику и направляюсь к Белову. Сердце все еще колотится в бешеном ритме, руки трясутся от возбуждения. Я счастлив. Мне хорошо, я получил дозу! Ноздри приятно щекочет запах свежей крови, а грязь на лице как щит, скрывающий меня от всего мира. И выражение лица у меня не злое, в моих глазах нет ненависти. Они светятся счастьем. Такие глаза бывают лишь у человека, который получил то, к чему давно стремился: у юноши, впервые познавшего женщину, у ученого совершившего открытие, у женщины, получившей предложение руки и сердца от любимого мужчины.
Я захожу в блиндаж Белова.
- Поручик Милютин по вашему приказанию прибыл! – козырнул я.
- Да, садись, - говорит мне капитан, - что за представление ты только что устроил?
- Двоих немецких лазутчиков убил, а что? – стараюсь изобразить искреннее удивление тому, что мне задали такой вопрос.
- Ладно, черт с тобой, твоя жизнь, не моя. Как ты думаешь, что это все значит?
- Думаю, это была разведка боем. А те двое, которых я положил – наносили на карты наши позиции. И думаю, они были не единственные.
- Правильно, я тоже так думаю. Им нужно было уточнить свои расчеты. Думаю, завтра начнется штурм, – говорит капитан и закуривает.
- Скорее послезавтра, до утра могут не успеть перепроверить все данные.
- Поверь мне, наши позиции практически не изменились с прошлого штурма. Это было последнее уточнение. Я знаю немцев, завтра все начнется. Потери в роте есть?
- Пока не считали. Не думаю, что больше чем у немцев, - улыбнулся я.
- Ох уж мне эти немцы, с их любовью к точности….
- Сколько немцев сегодня погибло из любви к точности. Мне нравится, когда умирают за любовь. Это так банально! – я уже просто смеюсь.
- Ты считаешь, что за любовь умирать банально?
- А нет? – ухмыляюсь я.
- А, по-моему, умереть за любовь, это достойно, - сказал Белов, - за любовь к женщине, за любовь к Отчизне. Это и есть то, что отличает человека от животного. Бред то, что говорят люди про язык, наличие души и прочее. Человека от животного отличает именно способность пойти на смерть, ради каких либо идеалов, в том числе и ради любви.
Я закурил. У меня возникло противоречивое чувство. С одной стороны я хотел встать и выйти из блиндажа, а с другой мне так хотелось буквально