мертвое тело из камеры, как мешок с требухой, и дверь с надрывным скрежетом захлопнулась.
Оставшиеся взаперти притихли, пораженные увиденным: одна из них сегодня навсегда покинула тюрьму…
После смерти Мэри, Люси долго не могла прийти в себя. Она была потрясена не столько грубым нескрываемым пренебрежением к живым и мертвым, заточенным в этом странном, жутком месте, сколько последними словами Фогга, которые засели в ее памяти. Они посеяли в ее душе необъяснимый затаенный страх. Кому, зачем их собирались продавать? Каким еще страданиям и унижениям подвигнут? Она теперь уже и не решалась расспрашивать об этом Элис. Люси пыталась убежать во сне от мучившей ее тревоги, но это удавалось ненадолго. Одно из преимуществ человека над животным – способность мыслить и говорить. Боясь утратить этот бесценный дар, она порою разговаривала вслух сама с собой. И в эти трудные минуты Элис была единственной, кто приходил ей на помощь.
– Почему тебя заперли здесь? Неужели нет на свете человека, который заступился бы за тебя? – спросила ее однажды Люси.
Элис печально улыбнулась, глядя в потолок, как будто там, над нею, промелькнули светлые видения ее воспоминаний.
– Есть, – отозвалась она со вздохом. – Мой брат. Но он сейчас так далеко.
– Ты хотя бы помнишь, кем была на воле, – с грустью прошептала Люси. – А я…
– Что толку помнить о своей беспечности и роковых ошибках, которых не исправить? Все самое прекрасное, что подарила мне эта жизнь, было лишь опьяняющей иллюзией. Моя история похожа на тысячи других, но раньше мне казалось, что со мною произойдет иначе. Я полюбила. Незнакомая, наполненная светом, радость окрыляла мое сердце и до неузнаваемости преображала все вокруг. Испытывал ли мой избранник те же чувства? Я не смогла бы без него дышать. А он, возможно, как одежда в холод, согрел меня моим же собственным теплом. Тогда мне было бы и этого довольно! Мы повенчались. Позже умерли родители, оставив мне и брату небольшое состояние. Вскоре мой брат уехал из столицы. Прошло еще несколько лет – в каком-то тревожном затишье. Мой муж нередко оставлял меня одну и возвращался поздно вечером, не говоря ни слова. Я не расспрашивала – просто молча обнимала его, но он уже был не со мной. Я слишком поздно поняла, что он по крупному проигрывает в карты и еще… другая женщина, расчетливая, злая, всецело завладела им. Я упустила время, когда он окончательно повернулся ко мне спиной. Должно быть, это все моя вина и тех немногих злополучных денег, что достались мне в наследство. Должно быть, он, и правда, не любил меня, раз предал так легко! Я стала лишней в его жизни: та, другая, победила. И вот мой муж однажды вечером обманом увез меня из дома и запер здесь! Он заплатил хозяину приюта моими же деньгами! Подозреваю, что он сам не догадался бы так поступить… – Элис умолкла. Несколько минут она сидела, крепко сжав руками свои колени, не поднимая глаз.
– Бог дал нам одни крылья – на двоих. Они остались у Фердинанда. У Фердинанда! – неожиданно с глубоким отвращением и ненавистью произнесла она.
– Но твой брат – он хоть изредка приезжает к тебе? Или пишет? – вырвалось у Люси.
– Да, раз в полгода… или реже. Уверена, мой муж придумает, как обмануть его. Я так боюсь остаться здесь до самой смерти. Как Мэри! – Элис задыхалась от подступающих рыданий и непреодолимого желания кричать. Впервые Люси видела ее такой. Обычно сдержанная, рассудительная, эта женщина сейчас нуждалась в утешении гораздо больше, чем она сама. На грани жгучего негодования и страха Элис отчаянно пыталась превозмочь свое бессилие.
– Не надо, не терзайся понапрасну! – Люси бросилась в объятия подруги. В эту минуту собственное горе показалось ей ничтожным. – А лучше – плачь! Ты не одна. Поплачь, родная…
Элис наконец сдалась, и слезы, вырвавшись на волю, понемногу принесли ей облегчение.
Вскоре ее рыдания затихли.
Тишину нарушали теперь только чей-то безрадостный хохот и бессвязное бормотание. Время от времени под потолком трещало пламя в газовом рожке. Покинутые всеми, голодные, больные женщины постепенно забывались сном.
Ни одна из них не знала, что ждет их впереди….
Следующее утро началось почти как предыдущее.
Вчерашний день, без всякой пользы проведенный в этой сумрачной обители, стирался в тусклом свете нового. Свободным людям не понять, что значит жить, не зная счета времени, при этом остро ощущая каждую минуту, прислушиваясь к лязгу отпираемых дверей и эху чьих-то замирающих вдали размеренных шагов. Тревога познается взаперти, а страх – в кромешной темноте.
Едва лишь рассвело, в «палате» появился Бенсон. Со своей неизменной тележкой и котлом полусгнившей вареной крупы он, как всегда, невозмутимо протиснулся сквозь обступившую его толпу и быстрыми небрежными движениями наполнил миски. Сразу после трапезы неожиданно вошел Фогг. Он медленно проследовал вдоль коек, окидывая пристальным, оценивающим взглядом притихших женщин.
– Ну что ж, настало время для прогулки, – сообщил он, приоткрывая в плотоядной ухмылке длинные пожелтевшие зубы. – Но не для всех! Я выберу… Эй, Бенсон, посвети мне!
Тот приподнял фонарь повыше, и женщины тревожно зароптали. Фогг был похож на фермера, который ищет у себя в загоне лучшую овцу, чтоб отвести ее на бойню. Он уже выбрал пятерых, и надзиратель силой подталкивал их к выходу, когда вдруг красноватый отблеск трепетного пламени упал на Люси. Фогг наклонился и откинул спутанные волосы с ее лица.
– А, вот ты где. Вставай! – приказал он, схватив ее за руку.
Люси инстинктивно попыталась воспротивиться, но надзиратель грубо вытолкал ее из камеры. У выхода она успела обернуться. Ее насторожил испуганный взгляд Элис, но было уже поздно: их повели по длинному, извилистому коридору с двумя рядами темных запертых дверей. Через узкие решетчатые прорези окошек доносились пение и стоны. В этих камерах тоже держали больных. И не только... В глаза внезапно ударил яркий свет. На самом деле день был пасмурный, промозглый и дождливый, но после душного зловония и мрака он ослеплял, дыша в лицо порывистым, упругим ветром, от свежести которого кружилась голова.
Окруженный высокими стенами внутренний двор, как и все помещения в этом приюте, походил на тюремный. Или даже скорее на вольеру для хищников, отделенную прочной решеткой от довольно широкой боковой галереи.
Несколько девушек, рыжеволосых и брюнеток, бродили по двору, угрюмо кутаясь в обрывки одеял, которые успели захватить с собой. Но кто там, по ту сторону решетки?.. Те джентльмены, что непринужденно прогуливаются, беседуя между собой, – не сумасшедшие, не надзиратели, – зачем они пришли сюда? Неужто из простого любопытства разглядывают пленниц, точно диковинных зверей? Люси заметила, как Фогг о чем-то оживленно рассказывает одному из них, а тот, опрятно и со вкусом одетый господин, похожий на чиновника, в ответ надменно кивает головой.
– …премного благодарен. – Фогг заискивающе заглядывает собеседнику в глаза. – Все средства, милостиво предоставленные вами, пойдут на благо, уж не сомневайтесь! Я вот о чем: посмею предложить вам... – Он понижает голос.
Люси почти приблизилась к решетке, настороженно ловя обрывки фраз. Она интуитивно ощущала какую-то завуалированную, скрытую угрозу – совсем рядом. Все ближе, в нескольких шагах. Еще немного – и она коснется ее рукой!.. Люси вдруг замерла на месте: оба смотрели на нее. Под этими бесцеремонными и пристальными взглядами она была словно прикована к позорному столбу. В горле внезапно пересохло. Уже не холод, пробираясь под убогую одежду, пронизывал ее насквозь – необъяснимое предчувствие парализовало ее волю изнутри…
Когда их снова затолкали в коридор и повели обратно, ноги почти не слушались ее. Однако в прежние палаты вернулись далеко не все. Люси и несколько девушек с нею заперли в комнате верхнего этажа. Решетчатые, но обычного размера окна освещали небольшое помещение, обставленное исключительно кроватями. По-видимому, здесь располагался лазарет. Что это значит? Почему их привели сюда? Люси присела на краю постели, бессильно прислонившись плечом к стене. Ее глаза перебегали от одного лица к другому, ища хотя бы искорку здравого рассудка, который вот-вот утратит она сама. Возможно, некоторые из этих женщин еще сумели сохранить свой разум, но не волю. Отчаяние делало здоровых похожими на обезумевших – их трудно различить, когда они отводят от тебя глаза...
Дверь отворилась на удивление неслышно.
– Настало Время принимать лекарства! – раздался громкий голос Бенсона. – Ну что, приступим? – спросил он с иронической усмешкой.
– Нет! – Люси попыталась оттолкнуть от себя пузырек. Но тут же крепкая рука зажала ее нос, заставив запрокинуть голову. Люси беспомощно ловила воздух открытым ртом, при каждом вдохе ощущая, как горькая и обжигающая жидкость, капля за каплей, течет ей в горло.
Закончив, Бенсон выпустил ее и отошел.
Люси, закашлявшись, упала лицом в подушку. До слуха ее доносились невнятные звуки: глухие окрики, возня, чье-то сухое одинокое хихиканье… Затем все стихло, еле слышно открылась и закрылась дверь, и темнота окутала пространство, утратившее четкие границы.
Прошли минуты или несколько часов? Боясь остаться в этой зыбкой неизвестности, Люси попробовала осторожно приоткрыть глаза. Вокруг царили тишина и ровный белый свет. Тело ее, разбитое гнетущей, как оковы, слабостью вдруг стало непривычно легким, невесомым. Оно как будто опустело изнутри, и безмятежное спокойствие наполнило его. Теплые волны омывали ее кожу, тонкие ласковые ручейки струились по лицу, и в каждой капельке таилась не губительная горечь яда, а чистое сиянье жизни! Вода в неведомой реке стремительно спадает, убегая из-под ног, и плечи вздрагивают от прикосновенья шелка…
Таинственные коридоры, тысячи дверей – и снова тьма, густая тьма вокруг. А может, просто ночь простерлась над бескрайней ширью горизонта, и стены – смутная иллюзия защиты? Черный – один из множества оттенков белизны. Она идет по краю пропасти, легко переступая с уступа на уступ, и темнота не кажется холодной и колючей: кто-то ведет ее во мраке.
Перед глазами вспыхивает яркое пятно, похожее на пламя огромного камина. Чье это странное жилище на самом пике неприступного утеса? Кто приглашает ее войти? Гостеприимная семья шотландских горцев или изголодавшийся греческий циклоп? Люси была уверена в одном: ее не привели сюда насильно – она пришла сама…
Пробуждение было мучительно долгим. Сознание на краткий миг проглядывало сквозь туманную завесу забытья и тут же камнем срывалось в никуда. Веки отяжелели, словно налились свинцом. Люси лежала, распростершись на жестком тюфяке. От шелкового платья не осталось и следа; ни проблеска, ни искры от согревающего ослепительного света. И не единого намека на покой и безмятежность. Пронизывающая, как холод, боль текла по венам, не выпуская из своих сетей ее измученное тело.
Когда она впервые смогла открыть глаза, прохладная рука скользнула по ее пылающему лбу. Люси увидела склонившееся к ней знакомое лицо.
– Элис, – простонала она. – Элис…
Мысли ее бессвязно шелестели подобно осенним листьям на ветру: «Ее давно уже никто не покупал…», «Нет
