АПЛОЙ (фантастический роман), глава 10-11

Я даже дверей не запираю…
– Это правильно, – отметил Эвердик. – Все равно, если они надумают удрать, их твои замки не удержат.
– Вот и я говорю… – буркнул лекарь.
Настроение у шефа было странное, и я пока никак не мог сообразить, как себя вести. Между тем Эвердик налил себе еще чаю и, побродившись ложечкой в джеме, облизал ее, ничего не зачерпнув:
– В общем, так, господа. Дело дрянь. Что бы ни спели нам наши птички, жечь обязательно надо. Почему, объяснять не буду – не время еще. Поверьте мне, старику, на слово. Надо, и все. И дело тут совсем не в превращениях, о которых вам Виллиталлен ужастики сказывал, хотя и такую возможность, конечно, никак исключить нельзя. Но девчонки нам обязательно нужны живые. Иначе дело будет не просто дрянь, а так, что и не знаю названия. Врач, ты точно промахнешься?
Виллиталлен насупился и зачесался:
– Я же говорю, что не снайпер… Да и не делал я такого никогда.
– Дерьмо ты, а не врач, – присвоил ему звание Эвердик. – Что значит «не снайпер»? Что значит «не делал»? Ты, сукин сын, сколько у меня в евро получаешь? Между прочим, твои гонорары в полтора раза выше моей зарплаты. И у тебя язык поворачивается сказать, что ты не снайпер? И как ты только своих сердечников лечишь, ума не приложу! Ты, когда в их сердцах ковыряешься, тоже не снайпер, что ли? А девок два раза в год по курортам портить за счет Консулата и деньги в казино каждую неделю просаживать ты снайпер? Тут опыт есть? Да за такие бабки я бы на твоем месте не только снайпером стал, а и трусы шить научился бы, если бы это было нужно для дела.
Виллиталлен закряхтел, захрустел костями, но перечить побоялся. Раз уж дело дошло до шитья трусов, значит, шеф, хотя и, как всегда, не повышал голоса, а был на грани кипения, и тут всякое статься могло.
– Какой процент вероятности, что ты не промахнешься? – спросил консул и опять полез ложечкой в джем.
– Пятьдесят на пятьдесят, – ответил лекарь, подумав.
– Хорошо. Значит, с тобой мы серьезную работу начинать не будем, – решил Эвердик.
– А-а… – вякнул было Виллиталлен.
– Что «а-а»? – зыркнул на него шеф. – Хочешь спросить: «А с кем тогда?»? Не твое дело. Предоставь это мне.
– Шеф, я не понимаю, – пробормотал совершенно растерянный Виллиталлен. – Надеюсь, это не означает, что я уволен?
– Пока нет, – ответил консул, – но все может быть, если ты меня окончательно разочаруешь. Итак, операция через два дня. Готовь девчонок, а сам ассистировать будешь, раз не снайпер. И упаси тебя Бог что-нибудь упустить или перепутать. Всё, свободен!
Ничего не понимая, ошарашенный лекарь встал и, моргая глазами, почти задом вышел из палаты. Мы с Рогнедом уставились на шефа, а тот спокойно смаковал чай и посматривал в окно, за которым пестроцветьем листвы пылала осень. Молчание длилось долго. Наконец Рогнед не выдержал:
– Шеф, а все же… если и правда… то как без Виллиталлена?
– Операцию проведет другой человек, – ответил Эвердик. – И, поверьте мне, он – снайпер.
– Кто это? – в один голос завопили мы. – Откуда? Мы его знаем?
– Да знаете, конечно, знаете, – уголки губ шефа дрогнули в подобии улыбки. – Вообще-то, это доктор Рубинцев. Завтра он прилетает в Прагу.
Если бы Николай Васильевич Гоголь каким-нибудь чудесным образом оказался сейчас в нашей палате, то немая сцена, которую изобразили мы с Рогнедом, несомненно, вдохновила бы его на новую пьесу. Мы разинули рты, выпучили глаза и приняли соответственные позы, а коварный Эвердик любовался произведенным на нас впечатлением и явно получал удовольствие. Что и говорить, даже этот могущественный серый кардинал планеты Земля имел свои маленькие слабости, одной из которых, между прочим, было мелкое тщеславие.
Несколько минут нам понадобилось, чтобы очухаться, а очухавшись, мы поняли, что консул, как всегда, нашел гениальный выход из сложной ситуации. Ну да, конечно, другой кандидатуры и выдумать было невозможно, ведь отец Ларисы и мой несостоявшийся тесть доктор Рубинцев был один из лучших нейрохирургов в мире, ежедневно занимающийся операциями на нервных клетках, в то время как Виллиталлен, при всех его несомненных талантах, ни нейрохирургом, ни онкологом не являлся. Надо сказать, что я сразу же вздохнул с облегчением – шеф передавал моих девочек в действительно надежные руки.
– Так значит, Олег Всеволодович приезжает завтра? – с энтузиазмом переспросил я.
– Да, – кивнул Эвердик, – но встречать его ты не поедешь, без тебя обойдемся.
– Как же так, шеф?
– Очень просто. Вы с Рогнедом больные, вот и болейте себе, как полагается, в клинике. Нечего всем глаза в аэропорту мозолить. – Помолчал и добавил уже миролюбивее: – Приезд Рубинцева в Прагу не афишируется. Это ясно?
Это было ясно, и я умолк.
В самом деле, афишировать тут было нечего. Имя доктора было слишком известно в мире, и поэтому, разумеется, он совсем не желал, чтобы потом посторонние люди стали расспрашивать его, что он делал в Праге у Эвердика.
Встречи с Олегом Всеволодовичем я ждал с огромным волнением, ведь после гибели Ларисы мы с ним так ни разу и не виделись, и я чувствовал себя виноватым перед ним: не заехал, не поддержал старика в трудную минуту. Однако доктор Рубинцев, похоже, обиды на меня не держал и, войдя на следующий вечер ко мне в палату, обнял меня по-отечески и даже прослезился немного от избытка чувств. За эти годы он ничуть не изменился, разве что чуть больше стали серебриться сединой волосы у него на висках. Рогнеду он пожал руку и сделал вид, что не замечает его торчащего из-под пижамы пупа. Виллиталлен, который сопроводил гостя до наших апартаментов, немного постоял на пороге и тихонько ретировался, понимая, что нам надо поговорить.
Я, как водится, начал было расспрашивать Рубинцева о жизни и здоровье, но тот предупреждающе поднял руку:
– Ребята, прошу вас! О нашей с вами жизни у нас еще будет случай потолковать. А сейчас давайте прямо к главному. Итак, девочек я осмотрел.
– Уже?! – не удержался Рогнед.
– Я ведь ночью приехал, так что уже, – объяснил доктор терпеливо. – Операционную господин Виллиталлен подготовил отлично, оборудование у него превосходное, так что все должно пройти без случайностей и осложнений. Тем не менее, предупреждаю сразу, что результат на 90% будет зависеть от выносливости наших пациенток.
– Вам показалось, что они выдержат? – спросил я взволнованно.
– Показалось, – кивнул Рубинцев. – Скажу честно, мне еще ни разу в жизни не доводилось видеть таких отлаженных и так четко функционирующих организмов. И все же они только дети, а это в данном случае большой минус. Я, конечно, сделаю все, что могу. Я даже постараюсь предварительно изолировать некоторые синапсы, чтобы уменьшить болевые ощущения, но в любом случае им будет очень больно, скрывать не стану. В нормальных условиях подобные операции рекомендуются только в исключительных случаях, когда существует непосредственная угроза жизни пациента. Но Эвердик заверил меня, что сейчас случай именно исключительный, и у меня нет оснований ему не верить. Полагаю, он знает, на что и ради чего решается.
– А что если не знает? – воскликнул Рогнед, пошатнув кровать всем своим весом. – А вдруг он просто боится или перестраховывается?
– В данном случае это неважно, – возразил Рубинцев. – Мне неизвестны мотивы Эвердика, но я уверен, что операция все равно состоится, и сделает ее, если не я, то кто-нибудь другой, возможно, менее опытный и профессиональный. Если уж Эвердик принял такое решение, он ни перед чем не остановится и цели своей добьется, даже если будет вынужден доверить операцию дилетанту. Я же, в свою очередь, гарантирую, что, если девочки не умрут от боли, то от моей руки точно не умрут. Это не много, но это я могу вам твердо обещать.
– Спасибо, Олег Всеволодович, – сказал я почти успокоено. – В том, что они не умрут от боли, я не сомневаюсь. Вы, главное, не промахнитесь.
– Я же сказал, что это исключено, – ответил доктор, и я ему полностью поверил.
– А ведь Виллиталлен, должно быть, ревнует, – сказал Рогнед с кривой улыбкой на физиономии. – Эвердик его вчера так причесал, что он до сих пор прилизанный ходит.
– Насчет ревности не знаю, – возразил Рубинцев, – но что мы слишком церемонимся с девочками, это он мне дал понять без обиняков.
– Вот сволочь! – прогудел Рогнед и стукнул себя кулаком по колену. – Расплющу!
– Не стоит, он и так плоский, – махнул рукой доктор. – Кстати, во всех смыслах этого слова. Он неплохой врач, но мышление у него плоское. И работает он плоско. Так с ним всегда было.
– А вы разве его давно знаете? – удивился я.
– Еще бы! – усмехнулся Рубинцев. – Он из моих бывших студентов.
– Он ваш студент?!
– Ну да. А почему это тебя так удивляет? Медицинское отделение Карлова университета. Я там преподавал тогда и проводил семинары-тренинги, а он их активно посещал.
– Теперь ясно, – прозрел Рогнед, – почему Эвердик пригласил именно вас. Где не справился студент, справится учитель.
– Ну, если угодно, – кивнул Рубинцев, – хотя, честно говоря, я не хотел соглашаться, пока не узнал историю ваших девочек.
– «Аплой»? – спросил я осторожно, понимая, о чем он.
– Да, «Аплой», – вздохнул доктор. – Это правда, «Аплой» убил мою дочь. Консул боялся, что данный факт может негативно повлиять на мое отношение к пациенткам и, как следствие, на ход операции в целом. Но мне, как будто бы, удалось его успокоить. Лариса любила этих детей и просила, чтобы их защитили. Просила тебя, а значит, и меня. Поэтому мне плевать, что они тоже солдаты «Аплоя». Если Лариса их любила и ты их любишь, значит, они почти мои внучки. Разве нет? И ради вас, ради вашей с Ларисой любви, которая только и смогла состояться в этих девочках, я им помогу.
Он отвернулся, подошел к окну и стал смотреть на осень, прямой и неподвижный, как статуя.
– Майя Наумовна хотела бы написать роман об «Аплое», – сказал он после долгого молчания, – и прототипом главной героини сделать нашу Ларису. Ты, Сергей, об «Аплое» много знаешь. Поможешь ей с материалами? В том объеме, конечно, в каком это не представляет особой тайны.
– Конечно, чем смогу, – ответил я, хотя просьба была очень неожиданная.
– И о девочках ей подробно расскажи, – добавил Рубинцев. – Потом. Когда все утрясется. Ты ведь, я уверен, можешь о них много хорошего рассказать. Особенно об этой, старшенькой, Тэнни. Насколько я успел понять, ты ее просто очаровал. Она так о тебе отзывается…
Я почувствовал, что у меня краснеют уши.
– Вот всегда все лавры ему… – проворчал Рогнед. – Он у нас, видите ли, баловень судьбы, ему самые спелые яблочки сами с дерева в рот падают, даже ветку трясти не надо. А я, выходит, никакого отношения ко всему этому не имею? А обо мне хоть кто-нибудь отозвался?
– Айка о тебе отзывалась, – ответил доктор, не оборачиваясь. – Говорит, что ты ее Белкой прозвал.
– Ну, прозвал… – тоже смутился мой друг. – А разве не Белка? Рыжая, прыгучая, ни минуты на месте не сидит…
– Когда все утрясется, Олег Всеволодович, – сказал я, – мы с девочками приедем  к вам в гости, и они сами все Майе Наумовне расскажут – и о себе, и о Ларисе, и об «Аплое».
– Это правильно, – согласился старик. – Надо, чтобы вы приехали.
А ведь и верно, подумал я тогда, несмотря на то что прошло уже изрядно времени, я до сих пор ничего не