АПЛОЙ (фантастический роман), глава 10-11

Глава десятая

Пожалуй, никогда в жизни не доводилось мне видеть ничего более забавного, чем Рогнед Катковский в больничной пижаме. Мне черт знает каких усилий стоило не расхохотаться, когда он, сияя, как медный самовар, встретил меня на пороге палаты в клинике Виллиталлена. Пижаму на него напялили самую большую, какую только смогли найти, но все равно она была Рогнеду безнадежно мала, штанины при каждом шаге вздергивались чуть не до колен, обнажая его жирные волосатые голени, рукава вели себя точно так же, а пижамная куртка насилу сходилась на его необъятном пузе, и между ее кое как застегнутыми петлями постоянно торчала задорная кнопка Рогнедова пупа. Должно быть, мой друг и сам осознавал всю комичность своего вида, но настроение у него все-таки было превосходное.
– Вот, погоди, так ли еще тебя оденут! – посулил он, оценив мой взгляд, и, как водится, заржал. Даже в клинике он не мог не производить своим присутствием обычный для него шум.
Палата и впрямь была не люкс, но все же вполне пригодная для временного проживания. Она состояла из двух небольших отдельных комнаток, стенку между которыми при желании можно было легко раздвинуть, что Рогнед, конечно же, и сделал, не желая проводить между нами столь вздорную разделительную черту. В палате было два окна, смотрящих в тихий и тенистый дворик. У окон стояли кровати, и каждая из них была снабжена индивидуальным универсальным монитором, с помощью которого можно было бродить в Интернете, смотреть кабельное телевидение, общаться с дежурным врачом и прочее, и прочее. Помимо кроватей, была еще кое-какая незамысловатая мебель: шкафчики для личных вещей, пара тумбочек для лекарств и посуды, стулья и пара кресел для посетителей, стол наподобие обеденного и так далее. По стенам, оклеенным светлыми, оптимистичными обоями, были симметрично развешаны кашпо с какой-то висячей зеленью. Зелень цвела мелкими розовыми и голубенькими цветочками.
Таким образом, здесь нам с Рогнедом предстояло провести некоторое количество дней под видом сердечников, нуждающихся в профилактической госпитализации. Окинув наше обиталище флегматичным взглядом, Эвердик констатировал: «Ну-ну…», хлопнул Виллиталлена по плечу и вышел, не сказав больше ни слова. Теперь и отныне мы были в полной власти доброго доктора по инопланетянам.
– Куда девчонок дел? – сразу по уходе начальства наехал на Виллиталлена Рогнед.
– А ты как думаешь? – не испугался мужественный лекарь. – В общее отделение мне их, что ли, положить? У меня для подобных пациентов специальный уголок имеется, бронированный и герметичный. Покажу, когда их окончательно устрою.
Рогнед заурчал, как злой медведь, но рыпаться больше не стал, признав логичность доводов, сел на свою кровать и набычился.
– Завтра утром повидаетесь, – обещал Виллиталлен. – Мне-то, собственно, пофигу, но там, вообще-то, карантинная зона, понимать надо.
Мы заверили его в своем полном и глубоком понимании, и он ушел с видом оскорбленной добродетели.
Меня заставили принять душ и тоже выдали пижаму, которая оказалась мне даже великовата. Так мы с Рогнедом окончательно прописались в клинике, и жизнь наша потекла уныло и однообразно, согласно больничному распорядку дня.
Вопреки обещанию, наутро нам с девчонками встретиться не разрешили. Не разрешили и вечером, и на следующий день. Виллиталлен не казал носа, так что мы пребывали в полном неведении и ужасно беспокоились. Расспрашивать же о чем-либо служителей, которые три раза в день приносили нам еду, не имело никакого смысла – вряд ли они были в курсе.
На второй день под вечер наконец-то явился Виллиталлен. Жестом устранив Рогнеда, который уже собирался на него зарычать, он сел в кресло, вытянул свои длинные тощие ноги, скрестил пальцы рук, как проповедник на кафедре, и, рассматривая их из-под очков, сказал:
– Вот что, папаши, разговор у меня к вам есть серьезный.
Мы тоже уселись и уставились на него, борясь с самыми скверными предчувствиями.
– Ваши девочки, – начал лекарь не торопясь, – излучают на вполне определенной частоте вполне определенный сигнал. Очень мощный сигнал, целенаправленный. Так что меченые они у вас, вот какие дела-то.
Некоторое время мы молчали, переваривая информацию.
– Значит, Эвердик был все-таки прав, – произнес я наконец. – Следит за нами «Аплой».
– Эвердик редко ошибается, – суммировал Виллиталлен.
– И что же теперь? – спросил Рогнед растерянно.
– То, что этот сигнал можно при желании легко засечь, – это несомненно, – сказал лекарь, не переставая рассматривать свои костлявые пальцы. – Меня совсем другое беспокоит.
– Что же еще? – совсем заволновался Рогнед.
– А беспокоит меня, – объяснил Виллиталлен, – нельзя ли на той же самой частоте посылать девочкам приказы извне и, если можно, то как они себя в таком случае поведут. Что если таким образом можно разбудить в них ныне дремлющее нечто, и оно начнет расти и шириться, поглощая человеческую часть их естества? В каких монстров они тогда превратятся? Как вы думаете, а?
Тут уже и я почувствовал, что дело действительно пахнет керосином. Возможность превращения Тэнни и Айки в дистанционно управляемых чудовищ навела на меня тихую панику.
– Ты им об этом сказал? – спросил я.
– Сказал, – кивнул лекарь, – хотя и не имел права.
– А они?
– Перепугались. Они, кажется, правда ничего о своих метках не знали. Айка даже расплакалась. Вытащите, говорит, из нас это радио…
– А ты сможешь вытащить? – с надеждой осведомился Рогнед.
– Да в том-то и дело… – сморщился Виллиталлен. – Теоретически все возможно, а вот практически…
– А в чем проблема?
– Ну, не думаешь же ты, что у них в пузе действительно маленькие радиоприемнички торчат! Тут, брат, наука похитрее. Нет в них радиоприемничков, а есть просто помеченные изотопом нервные клетки. Вот и попробуй их удалить, если при этом нарушаются медиаторные связи и тормозится процесс прохождения нервного импульса.
– Но я же вижу, что ты какой-то способ знаешь! – заорал Рогнед и даже агрессивно привстал. – Говори, истязатель, не мотай душу!
– Можно заместить извлеченные фрагменты нервных цепей активной плазмой. Она сыграет роль своеобразного медиатора, и со временем утраченные функции нервного ствола восстановятся, – сказал Виллиталлен меланхолично. – Но для этого нужно, прежде всего, прожечь помеченный участок сфокусированным лазерным лучом толщиной в несколько микрон, а это, мягко говоря, рискованно.
– Почему?
– Нужна очень точная наводка на цель. Сотая доля миллиметра влево-вправо – и верная смерть, а я, честно признаться, не снайпер. А, кроме того, это больно. Очень больно. Не буду скрывать, боль адская. Представь, что бы ты чувствовал, если бы твою нервную систему огнем выжигали изнутри. А самое скверное то, что сознание при этом потерять невозможно и наркоза никакого не сделаешь. Короче говоря, три минуты невыносимой боли в полном сознании. Выдержат твои девчонки?
Мне поплохело так, что я облился холодным потом. Рогнед как-то странно заикал и, нашарив под подушкой носовой платок, что-то в него выплюнул. Виллиталлен сразу озаботился:
– Ну-ну-ну, папаши, давайте все-таки не так эмоционально. Не хватало еще, чтобы с вами действительно случился сердечный приступ и мне пришлось вас откачивать! Да и вообще, что за манера? Чуть больше двух недель с девчонками знакомы, а уже переживают за них, как за родных! Не понимаю я вас, мужики!
– Где тебе… – пробормотал я, взяв себя в руки. – Все-таки садист ты, Виллиталлен. Все-то у тебя с адской болью и без наркоза…
– Да как, черт возьми, я им наркоз сделаю, если операция на нервной системе?! – вдруг взорвался лекарь. – Как можно человеку регулировать проводимость нервных стволов, если он в полной отключке? Ты хоть соображаешь? Напряги извилины, прежде чем оскорблять!
– Ладно, ладно, извини, – я понял, что и вправду погорячился. – Что ты предлагаешь? Варианты у тебя есть?
– Нету у меня никаких вариантов, – отрезал Виллиталлен. – Или так, или ждите, когда ваши очаровательные крошки превратятся в монстров и зажарят вас на медленном огне.
– Ты девчонкам все это объяснил?
– Объяснил. Со всеми подробностями.
– А они?
– Вроде, согласны. Выдержим, говорят.
– Да мало ли что они говорят!
– Послушай, – прервал меня лекарь, – мне твои сантименты переваривать как-то на фиг не надо. Пошли со мной, поговоришь с девчонками сам, а я тем временем Эвердику позвоню. Как он скажет, так и будет.
Я решительно поднялся:
– Пошли!
– А я? – дернулся Рогнед.
– А ты сиди, – отмахнулся Виллиталлен. – Тебя там только не хватало!
Мне даже стало как-то обидно от такого демонстративного пренебрежения к моему другу, но нервировать Виллиталлена, особенно сейчас, было точно ни к чему, поэтому я, взглянув на Рогнеда, виновато пожал плечами и вышел из палаты, бросив на прощание:
– Если не вернусь, сообщи папе и маме.
– Вернешься, вернешься, – проворчал лекарь, подталкивая меня вперед, – хотя бы в виде останков.
В лифте мы спустились на первый этаж и через черный ход вышли на засыпанный осенней листвой просторный задний двор клиники. Двор был обнесен высокой глухой оградой, и в дальнем его углу, за высокими, алыми от осени деревьями, стояло что-то вроде флигеля – серое каменное зданьице в один этаж, с плоской крышей и несколькими окнами, непрозрачными для взгляда снаружи.
– Нам туда, – кивнул на флигель мой проводник.
Погода стояла чудесная, вечер был абсолютно роскошно золотой и теплый, листья под ногами тихо шуршали, наполняя воздух своим пряным запахом. Наверное, это были последние погожие деньки пражской осени – что-то вроде подарка для печальных поэтов и меланхоличных художников, которых в последнее время было так много в городе. Они оккупировали парки и скверы, читали стихи с эстрады, пели под гитару и аккордеон, писали этюды и портреты по просьбе любого желающего. Однажды, не так давно, я даже сам заказал одному такому парковому художнику портрет Ларисы по ее фотографии. Он написал его минут за сорок в моем присутствии, причем получилось очень похоже, только взгляд у Ларисы вышел грустный-грустный, осенний, какого я никогда не замечал у нее в жизни.
Деревянная дверь флигеля на поверку оказалась металлической, искусно имитированной под дерево. Над нею я увидел табличку с надписью: «Лаборатория. Посторонним вход воспрещен». Виллиталлен всунул в замок пластиковую карточку, набрал какой-то код, дверь распахнулась, и мы очутились в прохладном, полутемном и абсолютно пустом холле с полом, покрытым керамической плиткой, от которой звуки шагов отскакивали острыми, сухими щелчками. Вправо и влево из холла тянулись еще более темные коридоры без окон, освещенные лишь неяркими потолочными лампочками в желтых плафонах. Там можно было различить длинный ряд пронумерованных дверей, из-за которых не доносилось ни звука, словно во всем флигеле, кроме нас, не было ни живой души. Прямо перед нами в стене холла тоже была дверь – раздвижная. Она, как оказалось, вела в кабину лифта.
– А куда лифт? Тут же всего один этаж! – наивно не понял я, входя в кабину вслед за Виллиталленом.
– В преисподнюю, – отозвался лекарь холодно. – Ты и правда такой чудик или прикидываешься?