Геннадий Хлобустин
Иногда, за выпивкой, студент выпускного курса Политеха Безбабнов Никита рассказывал этот случай. Кореша недоумевали: что же тут, собственно говоря, особенного – положить на обе лопатки записного пропойцу в пивной.
А случилось вот что.
В то утро искал Никита Безбабнов толкучку на Подоле: подпёрло продать кое-что из книжек. Но – то ли его не туда направили, то ли сам сплоховал, а только вот очутился он сам не зная как на юго-восточной окраине города, у шаровидного, как колобок, привокзального сквера.
Он потыкался в рядах между загорелыми дочерна дачницами – те вблизи троллейбусной остановки привычно торговали астрами и тугими яблоками, и, не отыскав концов, приткнулся устало на скамейку, закурил неторопливо.
Светало. По покатой крыше железнодорожного вокзала уже скользили робко первые лучи бабьего лета. Шелестели пожухлым листом высокие осокори. Воздух был ещё чист, прохладен.
Молодой человек поднялся, зашвырнул окурок в зияющую пустотой плевательницу и вразвалочку, всё ещё досадуя на собственную нерасторопность, побрёл к мосту через Ворсклу, решив возвратиться в город пешком.
По дороге сразу же бросился в глаза приземистый павильон, обложенный скверным кафелем – у полузаросшей бурьяном узкоколейки. Отчего-то заинтересовавшись, он поднял очи кверху и над приоткрытой облупившейся дверью добросовестно прочитал вывеску. Попытался перевести название на русский язык. Не вышло.
Прямо на крыльце пожилые мужики вполголоса переговаривались, спозаранку смаковали пиво, - хотя, как говорится, - пивом душу не обманешь… Никита презирал все эти «заведения», а тут не утерпел отчего-то, сами ноги понесли – и он быстро сбежал по ступенькам вниз. Огляделся. Уютный небольшой зал создавал впечатление надёжности.
Пива Никита терпеть не мог, но заказал две кружки, и опустился за свободный столик, устраиваясь так, чтобы на виду по возможности оказались все посетители. Задиристо обежал всё взглядом: прямо напротив него – узкая, обшитая дерматином стойка бара с горой вымытых бокалов на подносах, стены под бурый кирпич, поодаль, в нишах, незамысловатая контурная резьба по дереву - рыбец да раки в живописном безпорядке. Венчали картину бармен за стойкой – как железный, - и понурая очередь к нему.
Ошеломили цветы на столах. Чёрт, духовитые… Свежие.
А на Ленинградской, в одном «аристократическом» кафе, куда он после лекций обычно забегал посидеть за двойной половинкой арабики, букеты в изысканных керамических вазах топорщились – увядшие, несменённая вода зачастую припахивала болотом.
Просто ошарашили цветы на столах.
Время шло. К своему бокалу он так и не притронулся.
Мимо проплыл старик. Иссохший, словно забытая на чердаке чехонь. Молодой человек внимательно проследил его путь. И несколько даже напрягся.
А тот – несуетно и даже как-то с достоинством сновал между столами, собирал залапанные бокалы на поднос, - причём в первую очередь старался выхватить недопитые – и относил их на мойку. Там тщательно сортировал, сливая остатки пива в порожний бокал, и всякий раз прикрывал его мятою газетой.
Словом, тип этот показался Никите вполне подходящим.
Был он среднего роста, гладко выбрит, седеющие виски аккуратно прилизаны. На нём – опрятный серый костюм в клетку, алая нейлоновая сорочка, затасканные босоножки. Из-под густых чёрных бровей на вас глядели глубоко спрятанные, чуть насмешливые глаза.
Молодому человеку становилось уже невмоготу, и он с ленцой окликнул старика:
- Слышь, дед, а пойди-ка сюда!
Старик посмотрел на него. Подошёл.
- Садись… Да садись, говорю. – Никита толкнул к нему кружку.
Разговор есть.
- Будто? – хитровато оглядываясь по сторонам, старик примостился на край стула.
- Расскажи, командир, как до такой вот житухи докатился?
Тот отодвинул стул.
- Да ты не скачи, что козёл, не скачи… Не надо. Садись. Вот так… Фраернулся я, не обессудь.
- Ну и дурак, - незлобиво промолвил старик и многозначительно улыбнулся. – Молодость, конечно, хорошее дело, - он не спеша отпил из кружки, - но ей не хватает немножко старости. А старости не хватает молодости. Вот бы соединить, правда?
- И – нравится? – спросил Никита.
- Опять дурак… Ты не серчай, мил человек. Правда, дурак…
- Объясни, - попросил Никита.
- А чего тут объяснять… Что тут неясного…
- Как – здесь – может нравиться? В этом гадюшнике…
- А это с какой стороны посмотреть… Ну, да ты всё одно не поймёшь. Больно грамотный, погляжу.
- А я постараюсь.
- Знаешь ли, сынок, человек – преинтересное животное, на поверку. Ему, оказывается не обязательно нравится то, что принято, чтобы нравилось. Чаще бывает как раз наоборот… И счастлив тот, кто почувствовал это вовремя. Я же шёл к этому, как ты говоришь, гадюшнику, долгие годы. И-таки успел…
- И как тебе тут? освоился?
- Потешаешься над стариком…
- Нет, честно.
- Понимаешь, душе здесь привольно как-то… среди своих. Радостно.
- Ну, ещё бы, надурняк пить кому не радостно…
Старик безнадёжно махнул рукой на Никиту: - А у нас, если на то пошло, и нельзя не пить. Иначе и вовсе сопьёшься. Да и чего ради отказывать себе в таком простецком удовольствии… когда к остальным, в общем, пути заказаны… Как говорится, каждому своё… И пью-то я далеко не со всяким, помнишь у Хайяма: «Запрет вина – закон, считающийся с тем, кем пьётся и когда, и много ли, и с кем. Когда соблюдены все эти оговорки, пить – признак мудрости, а не порок совсем».
- Рядом не чужие, - продолжал старик. – У меня здесь, в «Леваде» знакомых невпроворот. Без умолку только и слышишь: «Прими, Флегонтыч, не побрезгуй». Как тут откажешь! Да и какого рожна, чёрт побери…
- Работаешь где? – спросил после долгой паузы Никита.
- Флегонтыч! – зычно крикнула от мойки обрюзглая низенькая бабён-ка в клеёнчатом переднике. – Бокалы давай!
- Ну, земляк, спасибо, - поблагодарил старик. А шумно отодвинув стул, будто виновато добавил:
- Работа…
Поначалу Никита порывался уйти, но что-то его удержало.
Случается иногда так, что человек ни с того ни с сего принимается выжидать разрешения чего-то для него странного, что и прежде было странным, да не трогало, не задевало за живое, а тут вдруг цапнуло тебя крепко за грудь и не хочет отпускать – поди пробуй вырвись! Предмет твоей озадаченности пока лишь смутно очертился в сознании, но не покидает надежда, что формы этого предмета под воздействием некой скрытой внутри тебя напряжённости контурно вырисуются, - как на только что отпечатанной фотографии – и прояснятся окончательно. Кажется, если хорошенько покопаться в себе, отгадка этого настроения – вопрос исключительно времени. И только когда отгадаешь, тебе станет легче.
Молодой человек сам собой задумался, но не прошло и четверти часа, как возник из людского бедлама Флегонтыч и сел с ним плечом к плечу.
- Ты вот спрашиваешь, - он кисло поморщился, - как я до такой жизни дошёл… Отвечу, причём, запросто. Не знаю, скажу я. Не знаю… А только не приметил я этого заворота. Жил, как все мои годки, пацаном голодухи хлебнул вволю, воевал, попал в плен под Харьковом… Домой после лагеря, - а отвалили десятку, - вернуться так и не посмел, подался сюда, на Украину, устроился на завод, турбомеханический, да и проишачил, не меняя места, до самой пенсии. Так-то…
- Давно на пенсии?
- Да ты не жалей. Не надо. Я не для того тебе всё это рассказываю.
Старик поставил кружку на стол и внушительно произнёс:
- Ещё неизвестно, кого жальчее. Ведь если прикикнуть, то оно с одной стороны даже и лучше, что так: война, разруха, лагерь. Зажраться некогда было. Напряг был. Работа… Судьбинушка круто выворачивала рули, мужик зубами вгрызался в жизнь, из кожи вон лез малость хоть малую наверстать…
- Ну что ж ты, - сказал Никита, - герой войны, а после других бокалы облизываешь.
- Ну, какой я герой, это вы теперь герои , молодая смена… Купец на купце, торгаш торгашом погоняет. Вот это действительно герои всамделишние. А мы… А нам остатки допивать, ничего больше и не остаётся. Вон видишь, Кузьмич подошёл к мойке, сейчас тоже к пивку приложится. – Он окликнул: «Здоров будешь, Кузьмич! Ты то, что в сторонке бери, оно свежее!» – А - тоже герой, - довернулся Флегонтыч к Никите. Никита пригляделся и увидел, что у Кузьмича правая нога запротезирована, а один рукав сорочки культю заголяет.
- Их много ещё, таких героев-то, по земле болтается. Только вот жизнь на исходе. А жить-то хочется, веришь ли, ой, как хочется!.. Тут все и собираемся по выходным, вроде как в клуб…
Шум утих, очередь за стойкой рассосалась.
Он говорил, потихоньку подкручивая свой бокал, а потом неожиданно вскинул седеющую голову и глядя Никите прямо в глаза, спросил:
- А вы?
- А что – мы?
- Скучно живёте… что вы. Всю жизнь в книжку пялитесь, а жизни-то ведь и не знаете. Жизнь-то, она мимо вас проходит. День на день, как две капли воды похож… Это ж я от одного вашего «жорика» недавно услыхал: «Не жаль, что молодость прошла, а жаль, что пенсия - не скоро». Драться вы боитесь, постоять за себя не умеете, перед начальством, самым что ни на есть дерьмовым, завсегда на задних лапках… Глядеть скверно.
Молодой человек оторвал безразличный взгляд от грациозной русалки на стене и в упор посмотрел на старика.
- Не ты один, - сказал Флегонтыч. – И всё-то у вас нынешних как-то… сикось-накось.
- Короче, «печально я гляжу на наше поколенье…». Слышь, дед, ты ведь вроде как … и ничего, менял бы ты обстановку, а? А то ведь так и на дурочку недолго съехать…
- Попридержи советы для девок, - резко оборвал Флегонтыч. - А мы уж как-нибудь без сопливых разберёмся – как жить.
- Ну, ты, Лярошфуко сиволапый! – цикнул на старика Никита. - Скажи спасибо, возраст не позволяет, а не то…
Старик только усмехнулся. Удовлетворённо заиграло желваками его приветливое морщинистое лицо.
- А ну давай силою померимся, умник ты эдакий! – Флегонтыч одной ладонью резко отодвинул на край стола пустые бокалы, пригладил волосы.
- Ставь локоть… вот так, чуток на себя.
Осознавая весь комизм ситуации, Никита, невольно ругая себя, подчинился. За соседними столиками заметно оживились. Двое просто подошли, стали выжидательно сзади. Из-за стойки бара на разыгрывающуюся затею снисходительно поглядывал горбоносый бармен.
Никиту такое откровенное внимание несколько смутило.
- Сейчас малый накажет старую калошу, - сказал кто-то сзади.
Никите это понравилось, придало сил.
- Нашёл с кем тягаться, - искренне опешил подошедший от мойки Кузьмич и тронул Флегонтыча за плечо. – Смехота. Оставь, не позорься.
Гоготали под боком искушённые мужики.
- Даю двадцать очков вперёд! – громко, чтобы слышали все, крикнул один.
- По рукам! – тут же согласился второй.
Принялись делать ставки. К их столику всё подходили и подходили… Флегонтыч был явно в ударе и, собрав, как ему показалось, достаточную толпу любопытных, виновато отшучивался, и, точно опытный трагик перед финальной репризой, почти в торжественном напряжении выдерживал паузу. Затем ухмыльнулся себе под нос, окинул всех забиячливым взглядом и приказал Никите:
- На три – начинаем!
Длинные пальцы Никиты зажало, словно в тисках, сдавило так, что больно заныли фаланги
|
