Синдром Бодомского озера

странника.
Бродяга очень любил свободу. Ближе к старости – полюбил выпивку и никогда не отказывал себе в сомнительном удовольствии “веселого” зрелища. Прислонившись спиной к забору, пока по эту сторону, вольный человек наблюдал за хмурыми, сосредоточенными лицами друзей и родственников, провожавших в последний путь тело в просторном гробу. Какая бахрома, какие рюшечки! Да, о такой постели я и не мечтал… Вот, будет о чем попросить Всевышнего – хоть разок понежиться в такой кроватке!
Ближе к воротам, шаг за шагом, тает толпа. Они настороженно осматриваются по сторонам, их совершенно не смущает маргинал в длинном старом плаще, горожан пугает тишина за оградой, острые пики, словно специально поставленные с целью не выпустить оттуда, прожорливый густой туман. Первыми уходят близкие родственники, потом – дальние. Гроб могильщикам передают трое случайных знакомых, присоединившихся к траурной процессии от нечего делать. Вполне вероятно, они за всю жизнь не провели с покойным столько совместного времени, как в это летнее утро. Пожимают плечами и удаляются по домам. Бледные литовцы заносят темно-коричневую ношу внутрь кладбищенской территории, странник в два глотка допивает выборгскую водку и перепрыгивает через забор. Он очень ловок, не смотря ни на что.
Свободой человек-ветер был обязан белому офицеру, приказавшему расстрелять родителей, мировоззрением - красному офицеру, подарившему ружье. Тогда, выживая в финских лесах, бродя в студеную зиму по пояс в сугробах между бедными деревнями, презираемый всеми попрошайка, он умер в первый раз. Почти. Пронесло. И валяясь, контуженный, среди битого кирпича и изнасилованной земли, того, что называло себя еще неделю назад линией Маннергейма, брошенный товарищами, он умер во второй раз. Почти. Пронесло. И в деревянном вагоне, среди прочих военнопленных, направляясь чуть ли не в Коми. И голодный, шарахающийся от каждой тени, но упорно бредущий домой. И прикованный к пулемету на вокзале захудалого городишки. Как ему удавалось выживать и выбираться из подобных передряг? Проносило. Судьба хранила своего сына.
Впрочем, после войны прошло уже 15 лет, бродяга умирал в очередной раз. От туберкулеза, цирроза печени, хронической простуды. Его дни скрашивали только пышные похороны и водка, водка… Порою, он сам себя не отличал от трупа – тошнотворный запах, бледное лицо и плащ, подобный савану, видевший стирку последний раз в 53-м году, когда он ночевал в запертой хозяевами сауне. Старый охотничий нож уже забыл вкус мяса, им теперь пользуются исключительно в роли штопора.
В этот раз было довольно уныло, никто не плакал, не падал в грязь, не царапал дерево гроба сломанными ногтями. Как обычно, провожающие в последний путь не переступили границы кладбища, спешно покинув юдоль разложения. Странник привалился к стене, уже по ту сторону забора и задумался – а стоит ли следить за дальнейшем погребением? Жмудь свое дело знает, закопают без огонька, скучно повседневно... Тухлые сегодня похороны. Не смотря на красивейший гроб…
Бродяга уснул. А открыл глаза уже внутри мягкой коробки. Сквозь щели в прибитой крышке пробивалось выглянувшее солнце, подушек не было… Сволочи балтийские – уперли такую прелесть! Странник  не отличался крупными размерами, ему было очень уютно внутри, можно было повернуться на один бок, на другой, даже расставить локти. Коробку покачивало, не было кашля, не болели зубы, не жали ботинки на 3 размера меньше. Долгие секунды путник чувствовал неземное блаженство, божью благодать, словно вернувшись в те забытые детские годы, когда на пятках еще не было толстого слоя мозолей. Потом в щели хлынула холодная бодомская вода.  
***
Дети, стоя на берегу, почти у самой кромки воды, заворожено смотрели перед собой.
- Я же говорила, они уходят туда – в Бодом. Там, наверное, еще тише, чем здесь. И точно красивее, там грязи нет, - девочка стянула с шеи синий шарфик.- Нет, конечно, и здесь хорошо, иначе бы мы сюда не приходили. Но если они отсюда сбегают туда… Согласись, это единственное объяснение. Нет, так нельзя – надо сначала, что бы тебя похоронили, сам же видел! Какой ты еще глупый! Вон-вон, смотри, он попрощался и пошел на дно, там-то самое интересное… Да я тебе давно предлагала, но ты же у нас такой вредный, всё бы делать по своему…
***
Немой могильщик стянул с головы шапку и остановился у самой кромки воды. Обернулся, слегка мотнул головой, словно предлагая задавать вопросы. Какие тут могут быть вопросы? Озеро тает в мутном тумане, за спиной шумят листвой редкие деревья, поскрипывают вороны на гипсовых и гранитных статуях. В чем смысл такого кладбища? Зачем оно нужно, если никто сюда не ходит? Безлюдное, не знающее посетителей, – как гигантская свалка ненужного барахла. Если посветить фонарем чуть правее, можно разглядеть старые доски, торчащие из каменистой земли, спрятанные в мертвеющей траве. Это не сгнившая лодка, как может показаться на первый взгляд, а остатки широкого гроба оббитого некогда бахромой.
Сторож, хромая, приблизился к покрытой мхом рухляди, пошевелил носком ботинка деревяшки. Вот то, что некогда было крышкой, окутанной паутинками рюшечек. Раздавленные обломки, кое-где еще торчат позолоченные гвоздики, погнутые нечеловеческим усилием. Очень похоже, что покойник сам выбрался наружу. Возможно ли это?
- Да, случилось то, что случилось – оказывается, сторож притворялся немым, притворялся долгие, долгие годы. Хотя… С кем ему здесь разговаривать? – Гробовщик, чертов сын, если бы больше думал о работе, а не о шашнях с замужними женщинами! Может быть, все произошло бы и по-другому…
Могильщик нагнулся к доскам и с усилием выкрутил один из гвоздей. В мгновение его тело распрямилось. На небритой щеке, подернутой рябью седых волосков, блеснула слеза. Эти гвозди он ковал очень давно, еще в прошлой своей жизни. Горб – мираж, немота – фикция, весь гардероб а-ля сказки про Дракулу, да и весь антураж – лишь маска для разума. Бесшумная палата с мягкими стенами, куда запирают усталый рассудок. Он сбежал туда же, куда в свое время убегали его дети – на бодомское кладбище. Но пойти еще дальше он не смог.