Чёрный зев метро открывался рано.
Сначала по одиночке черными точками, потом все усиливающимся потоком, полным монотонного и однообразного броуновского движения, к круглой гигантской таблетке станции, освещённой бледным, платиновым светом, стекались людские ручейки, чтобы там, внизу. превратиться в полноводную реку.
Кондиционированный безвкусный воздух метро вырывался наружу и смешивался с мокрой холодной атмосферой улицы, легким теплым ветерком согревая мёрзнущих и курящих у входа пассажиров.
Десятки люминесцентных ламп пронизывали влажный бархат зимних утренних сумерек и делали особенно отчётливыми и контрастными расплывчатые очертания спешащих на работу людей, персонифицировали лики газетчиков и лавочников, постепенно заполнявших рабочие места, лотки и киоски на станции и раскладывающих свой незамысловатый товар на обозрение любопытствующих покупателей.
Потом появлялись стайки студентов в наушниках, всегда заспанные и бледные, забавно, по моде, одетые юноши и девушки.
Заключающим аккордом дополняли ровное, монотонное журчание эскалатора писки и скрипы сумок на колёсиках, которые что есть сил волокли сзади очень и всегда занятые пенсионеры и пенсионерки, спешили на лыжную прогулку за город розовощёкие лыжники в ярких шарфиках и шапочках с помпонами.
К станции из спальных районов прибывали все новые и новые партии разносортной публики, приезжали и оставляли на перехватывающей стоянке автомобили развесёлые менеджеры среднего звена,прибывали с важным видом никогда не улыбающиеся бухгалтерши и строгие директора небольших магазинчиков и конторок, подъезжали скромные учителя и исполнительные медсестры.
Каждый день с раннего утра старуха стояла поперёк этому людскому потоку: чёрные с проседью волосы, стрижка «каре», устремлённый поверх людской реки тёмный, спокойный, требовательный и взыскательный взгляд, бедняцкое, мышиного цвета пальто, застёгнутое на одну шершавую костяную пуговицу.
Под мышкой она держала связку книг.
Людская масса обтекала ее, как-бы не соприкасаясь, не прилипая, не взаимодействуя, не возмущаясь ее присутствию, не возражая против ее существования в данном незначительном для их жизни контексте.
Женщина была сама по себе, толпа - сама по себе. Обе сферы были почти равнодушны у друг другу.
Она наталкивалась на первую случайно попавшуюся любовную парочку, ожидавшую кого-то при входе, и обращаясь громко и отчётливо, торжественно цитировала наизусть, адресуясь даже не к ним, а так в никуда, в воздух:
«Пусть старость мне кровь беспощадно остудит,
Ты, память былого, мне сердце чаруй!
И лучшим сокровищем памяти будет
- Он - первый стыдливый любви поцелуй!”
Пара смущалась. Девушки робела, снимала наушник телефона, и пораженная смотрела на это странное явление.
Парень протягивал смятую сотенную бумажку или отворачивался, пряча глаза, или просто отходил в сторону. Она механически клала деньги в карман и протягивала книгу дарителю.
- Это же Байрон! Возьмите! Прочитайте! Она продолжала что-то бормотать и жестикулировать. Ее никто не слушал.
Таня проснулась рано, почесала смотанные в дреды волосы, посмотрела в темное окно, во рту было кисло.
Она машинально взяла в рот серебряный медальон и покатала его во рту, чтобы оживиться холодным вкусом металла, растолкала спящую старуху и пробормотала:
- Мам, вставай! 6-00. Тебе пора на работу!
- У меня во сколько занятия? Помню только, что сегодня у меня урок по “ фэнтези” и особенностях перевода его с английского. Затем буду говорить о сонете…Или ты считаешь это несвоевременным и нелогичным?
- Да, да, именно - “ фэнтези”. Собирайся уже!
Бредбери, Кларк, Азимов!
А сонеты-на закуску! Отлично! То, что надо!
Она налила матери безвкусного прозрачного, как белая ночь, чаю, сунула бутерброд с согнутым, неестественно желтым сыром.
Старуха рассеянно оглядела квартиру, заполоненную сотнями книг.
Кажется, кроме них, в этом доме ничего и никого и не было, никто не водился, ничто не выживало - какое-то фантастическое заколдованное королевство, наводнённое душами сотен фолиантов.
Это были “живые” книги, с пометками, закладками, засаленные, зачитанные почти до дыр.
Среди них были “любимицы” и “фаворитки”, “середнячки” и нежданные посетительницы и случайные попутчицы.
Но в целом, они постепенно и методично выживали из жизненного пространства обитателей дома и уже окружали бумажными желтовато-пылными корешками спальное ложе хозяйки, сжимали в тугое кольцо обычные бытовые желания и намерения, делали их нелепыми и нелогичными, жилье - неопрятными, а ход жизни направляли по иному, только им известному пути, томозили или ускоряли время по специальному, данному свыше графику.
Она вела с ними не прекращающиеся диалоги и споры: упрекала и стыдила одних, восхваляла и превозносила других, возвращалась к ним, уходила от них и навсегда забывала о третьих.
Каждая из книг терпеливо ждала своей очереди, своего звездного часа, чтобы опять и снова оказаться в сморщенных руках старой женщины под ярким потоком света лампы на черной железной ноге.
- Давай, давай, скоро придет Петечка. Нам надо пообщаться по делу.
Она почти вытолкала медлительную, бестолковую старуху за дверь.
- Привет, Танюха, - весело поздоровался Петечка.
- Что у нас плохого? - спросила Таня, оглядывая модно одетого айтишника.
- Все классно! Можем пойти в банк получать “кэш”!
Я же говорил тебе, что тема пойдет!
“ Поэт в России, больше, чем поэт!”
И вообще, правильная и толковая оппозиция “ Поэт и толпа!”
Не зря же раньше на эту тему сочинения в школе писали.
Все просчитано - зачетная штука, ьезпроигрышная.
Татьяна замялась в неожиданно спустившейся из ниоткуда неловкости:
- Что-то тут есть нечестное… Это все мероприятие - с гнильцой внутри…
- Что же именно такого гнилого ? - вопрошал Петечка, недоуменно хлопая невинными глазами.
- Мы открыли компанию в инете и в соцсетях и сказали людям правду, и ничуть не врали, что старая женщина-поэт и переводчик Байрона, Фолкнера, Фитцжералда, писателей-фантастов продает свои книги у метро, превратилась в полу бомжа и попрошайку, сняли клип о высоком предназначении поэта и несправедливом обществе, вывесили в “ Ютьюбе”, опубликовали счет для пожертвований.
Я сам свои деньги вложил в этот проект, раскрутил, открыл счет в банке, а ведь я не знал, чем дело закончится. Люди откликнулись - поддержали материально забытого поэта. Что тут плохого?
Это ведь правда, что издательства заработали миллионы, а ей надо сейчас жить на нищенскую пенсию и семью кормить.
Или ты хочешь пойти работать в библиотеку, где пахнет грязными трусами и выносят мозг убогие пенсионеры поиском какого-нибудь захудалого романа из героической юности, полной несправедливостей, тревог и лишений? Героизм нищенства тебе так близок?
Таня задумчиво трепала дреды.
- Знаешь, она сама мне рассказывала одну историю. В молодости она была в командировке в одной англоязычной африканской стране.
На площади, недалеко от гостиницы сидел нищий негр в цветастом халате, чалме и бусах. Из гостиницы торжественно и благочинно вытекали группы богатых иностранцев, подходили, смеялись, фотографировались в обнимку с африканцем.
Одна пожилая американка в “голой” маечке “, бермудах” и жемчужных украшениях присела к нему на колени, задрала худые морщинистые ноги и стала щипать, колоть его ногтями с красным маникюром, принуждая показать на камеру белые зубы дикого животного.
Это было так неправдоподобно унизительно, что она, как советская девушка-переводчик, подскочила к ним, чтобы оттолкнуть туристку-обидчицу, прервать это издевательство.
Негр вскочил и в бешенстве заорал на девушку:
- Убирайтесь! Вы лишаете меня заработка!
Идите к черту со своими идеями!
Тогда она поняла, что нищенство - понятие врожденное, такое удобное, такое беспечное и часто совсем необременительное. Она сама все это рассказывала.
Что из того, что она продает книги у метро? Она ведь даже этого не понимает, а значит, и проблемы нет!
- Именно. Это же 21 век! Высокие технологии. Маркетинг. Хай-тек! Вай-фай! Блю-туз!
Помнишь, недавно наша мэрша высказалась:
“ Россия-страна возможностей!”
Она права.
- Знаешь, здесь все-таки что-то не так: кросворд не закрывается-не хватает какого-то главного слова.
Они занялись глупой, ни к чему не обязыающей юношеской любовью. Закончив процесс, Татьяна сказала, глядя на голого, свернувшегося в одеяле, как насытившаяся личинка, Петю:
- Я попробую оправдаться перед ней, объяснить ей, что мы с ней сделали! Я так не могу!
- Боюсь, что у тебя ничего не выйдет. Старуха в другом измерении, а проект загубишь! Кому легче будет? Она ведь и в правду полагает, что она-передвижная библиотека времен всеобщей ликвидации безграмотности!
Закадычные друзья, любовники и партнеры по бизнесу встретились через неделю.
- Мать ничего не поняла, ни про хай-тек, ни про маркетинг, ни про мэршу…
Стояла там у метро безумная, со связкою книг какая-то серая, несгибаемая, как металлический голубь, и вглядывалась куда-то назад, в даль, озябшая и гордая, что провела занятие на должной высоте, и только пробормотала мне в ответ стихи Бернса:
“Настанет день и час пробьет,
Когда уму и чести
На всей земле придет черед
Стоять на первом месте.
При всем при том,
При всем при том,
Могу вам предсказать я,
Что будет день,
Когда кругом
Все люди станут братья!”
Старуха вглядывалась в вечернюю холодную пустоту, в мокроватую хмарь, смотрела, как со сцены, в зрительный зал, населенный тысячами безучастных зрителей, с освященного белым искусственным светом пятачка станции метро, как подходили на ближайшую остановку трамваи и высекали из проводов россыпи голубых звезд.
Она тоже не могла свести к простому определению, раскрыть шифр своего присутствия в этом мире, свести к единственному простому слову, к одному прозрачному совершенному и логичному кристаллу всю бесконечную мозаику жизни.
“ Суетливая, бесполезная, бессмысленная жизнь…”- подумала старуха, глядя на штурмующих уже отходящий трамвай людей.
