Тени и зеркала. Глава Х. Доктор

Это случилось много лет назад. В окно двухэтажного каменного дома у реки падали горячие лучи летнего солнца. Лёгкие белые занавески колыхались на полуденном ветру. Вдали, за зелёным лугом, блестела на солнце река. Над удивительным цветным ковром луга гудели жуки, перепархивали с цветка на цветок пёстрые бабочки. У стоявшего на краю луга дома были красивые белые стены и рыжая черепичная крыша. Солнце припекало, и на дворе не было ни души. Был один из тех изнурительно-жарких июльских дней, когда живое замирает под льющимися расплавленным золотом лучами солнца. Жарко было и в комнате, поэтому окно её было открыто настежь.

В этот день он не пошёл купаться на реку, хотя всё располагало именно к такому времяпровождению – тем более что у него как раз выдалась пара свободных часов, а такое бывало с ним не каждую неделю. Вместо этого он остался у себя наверху и даже не вышел к завтраку. Несмотря на тёплый и солнечный летний день, проснулся он в тревожном настроении, происхождения которого объяснить не мог.

За стеклянными дверцами шкафа в комнате доктора находилось множество разных прозрачных и полупрозрачных баночек и пузырьков с наклейками, на которых были написаны химические формулы. В другом шкафу на полках стояли большие и увесистые старые тома с пожелтевшими от времени страницами. В белом доме с рыжей черепичной крышей жили лишь доктор да служанка. Со дня на день ожидалось ещё прибытие ассистента, который должен был помогать готовить лекарства.

Молодой доктор, недавно окончивший  медицинский университет в Леоре, был предан своему делу, и даже в этот жаркий полдень проводил время за книгами. Впервые за несколько дней ему не надо было никуда спешить, поэтому теперь он просто лежал на кровати, листая книгу и время от времени делая на полях карандашом какие-то пометки. На вопрос пришедшей поинтересоваться всё ли в порядке служанки он лишь ответил, что всё в полном порядке и вновь погрузился в моря страниц, в то время как солнце совершало свой небесный путь, подобно лучезарной ладье древнего бога, движущаяся в безбрежном лазурном океане за горизонт.

После обеда усилился ветер, и небо начало заволакивать хмурыми тучами. Доктор воспринял изменение погоды с облегчением, ведь теперь в окно вновь веяло свежестью. Однако через какое-то время окно пришлось закрыть, потому что налетевший внезапно порыв ветра громко хлопнул оконными створками. Доктор подошёл к окну. Воды реки за лугом уже не блестели на солнце. Над ними теперь нависла огромная чёрная туча, грозившая в любую секунду пролить над этим глухим, затерянным среди полей и лесов краем целую реку дождя. Вдали уже отчётливо слышался гром. Погода удивительным образом менялась прямо на глазах, и всего через несколько мгновений в комнате потемнело, так что читать уже не было возможности. Но в комнате доктора не оказалось почему-то ни керосиновой лампы, ни свечи, так что ему пришлось спуститься вниз – наверняка ведь у служанки должен был где-то быть припасён керосин, а на худой конец – хотя бы свечи. Доктор вышел из своей тёмной комнаты и стал спускаться по скрипучей деревянной лестнице вниз. За окном вовсю уже шумел летний ливень, а земля впервые за несколько недель жадно вбирала живительную влагу.

Доктор сошёл вниз. Служанка в это время сидела за столом и смотрела в окно, которое заливали потоки воды. Она не услышала его шагов и не обернулась, когда он спускался по лестнице. Элис – так звали женщину - продолжала неподвижно сидеть, смотря куда-то вдаль сквозь стекающие по стеклу струи дождя, так что доктору стало даже как-то неловко что-то говорить ей и тревожить её. Вместо этого он тоже, осторожно отодвинув тяжёлый деревянный стул, уселся за стол чуть поодаль от неё. Стол был накрыт клеенчатой скатертью, на которой были изображены гелиотроповые и розовые цветы. На столе ещё стоял медный блестящий самовар, остывший со вчерашнего вечера, когда доктор пил чай.

Доктор снова взглянул на неподвижно сидевшую служанку. И тут только осознал он, что Элис на самом деле была ещё молода. Он даже почему-то засмотрелся на её лицо - бывают лица, которые не отличаются какой-то особой красотой, но зато обладают какой-то особой притягательностью. Пока доктор смотрел на неё, она всё продолжала так же, не шевелясь, не моргая и казалось, затаив даже дыхание, смотреть в окно. Глаза её были при этом широко раскрыты, а лицо было бледно, как у больного человека, хотя ещё несколько часов назад она совсем не производила такого впечатления.

Казалось, так мог пройти целый век. Вдруг женщина вздрогнула, заморгала, взглянула на доктора и на лице её появилась виноватая улыбка. Доктор впервые видел, чтобы она улыбалась, и ему казалось, что улыбка женщине явно к лицу, как простое, но удачно выбранное украшение.

- Простите меня, я задумалась, - сказала она, повернув голову к доктору, который уже забыл, зачем пришёл. – Просто я очень люблю проливной дождь и грозу. А вы? Должно быть, вам стало слишком темно там, наверху? – беззаботно спросила она тонким, весёлым голосом.

- Когда-то в детстве я любила бегать под дождём, так прямо и бежала босиком по траве. Дождь моросит, а в небе радуга блестит! – говорила она как бы сама с собой. Доктор слушал и не хотел перебивать её. Он смотрел на её руки – тонкие, изящные. Совсем не как у других деревенских женщин. Вдруг Элис начала петь. Сначала это была тихая мелодия без слов, которая становилась всё громче, пока, наконец, не восторжествовала над дождём. «Я по тёмному саду ходила гулять…», пела она. Голос женщины был необыкновенен. Он был одновременно и нежным, и сильным, и звонким. Казалось, что он льётся из какого-то волшебного источника, что это поёт не человек, и не верилось, что обычная женщина, которая родилась и выросла в деревне, которая никогда не училась музыке, может так петь. Но Элис словно околдовала его, и он сидел позади неё, как заворожённый, смотря на её узкие плечи и длинные светлые волосы.

Наконец доктор вспомнил, зачем пришёл сюда.

- Знаете, мне бы керосиновую лампу или хотя бы свечу в комнату, - проговорил он, сделав над собой определённое усилие. Только не говорите, что у нас керосин и свечи совсем перевелись.

- Керосиновую лампу? – спросила она, задумавшись, и лицо её на мгновение вновь стало прежним. Может быть, впрочем, что доктору это лишь показалось.

- Да, вы правы. Или свечу хотя бы.

- Ну что вы, конечно не перевелись. Ступайте наверх, я сама всё принесу, - весело ответила она. – А вы всё читаете и читаете, - добавила она с упрёком в голосе. – Сегодня такой день был солнечный, тёплый!

Доктор сразу почувствовал себя спокойнее, но ничего не ответил. Поднявшись на второй этаж, он вдруг услышал внизу холодный звенящий и леденящий хохоток, и ему стало снова не по себе. Войдя к себе в комнату, он подошёл к окну. Но дождь всё так же лил, и бурлили под дождём серые воды реки за зелёным лугом. Капли дождя бились о стекло и стекали по нему струями.

Шло время, но Элис всё не поднималась и не поднималась к нему, и доктор начал сердиться. «Что же это такое, в самом деле? На улицу не выйдешь, книгу не почитаешь. Неужели и правда перевались свечи и керосин? Где их достанешь теперь?» думал он. Доктор уже хотел снова отправиться вниз, как вдруг услышал за дверью скрип лестницы, по которой кто-то поднимался. «Наконец-то!» подумал доктор. Он слышал, как шаги приблизились к двери, но потом всё затихло, как будто кто-то встал за дверью и не решался войти. Он чувствовал, как учащается его сердцебиение.

- Элис! Это вы?

Но никакого ответа не последовало. «Может быть, это игра?» промелькнула мысль.

- Заходите, - произнёс доктор. И вновь молчание было ответом. Наконец он не вытерпел и сам пошёл открывать дверь, но за дверью никого не оказалось. Выйдя в коридор, он вдруг услышал у себя за спиной тот же холодный хохоток, который уже слышал до этого, и по коже пробежали мурашки.

- Закройте глаза, - прозвучал за спиной весёлый голос.

- Я понял, это игра.

Затем тот, кем был когда-то Ридигер, внезапно почувствовал у себя лице чьё-то дыхание. В следующее мгновение холодные губы коснулись его губ и от внезапного поцелуя, сменившегося зверским укусом, по всему телу в одно мгновение пробежал ледяной холод. Одновременно какая-то сила словно парализовала его, а ещё через несколько мгновений доктор рухнул на пол коридора без сознания.

Дождь за окном тем временем начал утихать, и в доме снова посветлело. Хотя гром всё ещё был слышен, он теперь раздавался всё дальше и дальше – гроза шла где-то далеко, стороной. Наконец дождь совсем утих. Проглянуло сквозь тучи вечернее солнце. Росшие в саду яблони роняли в изумрудную траву большие дождевые капли, блестевшие на солнце. Затем на небе появилась радуга. Чёрные тучи медленно уплывали за горизонт, и в воздухе веяло приятной прохладой свежестью. Очнулся доктор лишь ночью, когда негреющий лунный свет падал в коридор через окно и веяло прохладой позднего лета.

На следующий день доктор исчез из дома, и в округе его больше никто не видел.

Когда Ридигер снова спустился в подземелье, за окном была глубокая ночь. Тот, кем был Ридигер когда-то раньше, десятки лет назад, был давно мёртв для мира. Но кто-то другой, явившийся когда-то доктору сначала в образе странной женщины, а потом завладевший его телесной оболочкой и обретший в ней новое орудие, жил теперь вместо доктора, жил среди созданных безумным воображением и магической инженерией существ, в создании которых Ридигеру время от времени ассистировал один из людей-теней, всегда сидевший по правую руку от него. Но в этот час Ридигер был один.

Проходя мимо большого спящего ворона, сидевшего в клетке на толстой сосновой ветви, Ридигер снова остановился, пристально глядя на Философа, который, почувствовав на себе взгляд, проснулся и уставился на ночного гостя сонными чёрными глазами.

- Где твой человек с кинжалом? Я не забыл! – произнёс Ридигер и рассмеялся.

- Карр!

- Тебе нечего ответить и ты теперь делаешь вид, что ты всего лишь глупый ворон. Что ж, я знал, что так оно и есть.

Отвернувшись, Ридигер пошёл к выходу.

- Не так! – услышал  у себя за спиной. – Не так!

«Дурак», подумал Ридигер и вышел.

Вскоре Ридигер уже стоял перед огромным зеркалом, в котором, глядя на него, стояло его полное отражение. Едва слышно он произносил какие-то слова, и поверхность зеркала начинала светиться неярким лиловатым светом, становившимся всё ярче. Так продолжалось какое-то время.

- А теперь – выйди же ко мне! – сказал Ридигер, сделав шаг назад, и на лице его сначала появилось подобие улыбки, а затем отразилось ликование. Перед ним в исходившем из зеркала лиловатом свете стоял некто, неотличимый от него самого. Ридигер ликовал.