МАЛЕНЬКИЕ СЕКСУАЛЬНЫЕ ИСТОРИИ

МАЛЕНЬКИЕ СЕКСУАЛЬНЫЕ ИСТОРИИ


ЦЕНА СВОБОДНАЯ


С рэкетирами оказалось возможным найти общий язык, едва только зашёл разговор о моей жене.


Мне было предложено раскошелится, в противном случае /надо ли объяснять, что случай имеющий быть, для меня выглядел не самым противным?/, похитят мою жену и заставят её исполнять танец с саблями.


Я бизнесмен, а потому в курсе рыночных отношений, но и в розовом сне не мог мечтать, что кто-то заинтересуется ею. А тут целая банда. Из-за боязни упустить столь выгодную сделку, я, несколько поспешно для моей мужской гордости, поинтересовался: «Сколько»?


Братва задумалась, почувствовав в моей поспешной сговорчивости подвох.


– Не пытайтесь меня надуть, – строго предупредил я. – Уж коли вовлекли в торговлю живым товаром, извольте не скупиться. Мне полагается доплата за риск с учётом налога на добавленную стоимость. Да и сама вещь, хоть и выглядит несколько поношенной, цену себе знает.


Долго ли, коротко ли, но доторговались, путём взаимных уступок и неизбежных компромиссов, до внятного, как мне показалось, для обеих сторон результата. Они получают то, что просят, а я за то, что отдаю, просимое. Как и полагается при джентльменском соглашении, мы протянули друг другу руки и были страшно удивлены, не обнаружив в них ожидаемого.


Мне показалось, что «ребята» так и не врубились. Особенно глупо выглядел главарь. Он долго тыкал пальцем  калькулятор, разнервничался, забрал свою шайку-лейку — и с приветом.


Дома говорю жене: «Как ты думаешь, дорогая, какова цена в базарный день твоей персоны»? И хотя наверняка догадывается, что стоимость её вот уже несколько лет стремительно приближается к минус единице, с присущим женщинам апломбом, ответила: За наличные — цена свободная»!


КУТЕРЬМА


Маша любила Пашу. Соня любила Моню. А он был неравнодушен к Ирише, стреляющей глазками по крышам, где время от времени мелькали одетые в загар мужские наружности.


– Маша, – сказала Ириша, – и ты, Соня, поглядите на того чувака.

– Где? – напряглись обе.

– На крыше.

– Чувак на крыше, – сказала меломанка Маша, – хорош в американском мюзикле, где всё, как в ненашей жизни, а в нашей — только тот и сгодиться, кто в наших бренных руках обитается. Лично меня интересуют мужики стоящие, как вовне, так и во мне. Лучше сто раз почувствовать, чем один раз догадаться.


Соня ничего не сказала, потому что Моня выпадал из этой радостной картинки мужского совершенства.


– А у тебя, Маша, такой на примете имеется? – не унималась Ириша.

– Иметь на примете — плохая примета! – как видим, Маша не из тех, кто лезет за словом под собственную юбку.


Но Ириша, не обращая внимания на приметы, полезла сначала на чердак, а оттуда, ослепляя прохожих, толстыми ляжками, перебралась на крышу. А там... Кто б вы думали?.. Паша! Тот самый, которого Маша...


– Эй ты, земляк! – окликнула его Ириша, скрывая за показной грубостью отнюдь не показную сексуальность. – Тебя Маша обыскалась, а ты паришь по крышам, словно бесполый дух. Гляди, я тоже могу в тебе разочароваться.


Паша на это лестное подтрунивание реагировал по-мужски: схватил Иришу в охапку, и они, слившись в экстазе, скатились с крыши прямо к Машиным ногам, дрогнувшим от неожиданного волнения, поскольку всегда были самым слабым её местом, именуемым по-учёному, эрогенной зоной.


После лёгкой истерики, на которую так повадливы влюблённые женщины, Маша разлюбила Пашу, а тот набил рожу Моне, но не за Соню, которая и в лучшие сексуальные времена была ему до мони, а за Иришу, чтобы не приставал к ней с совершенно ненужной ей целью. Видимо, после падения с высоты, давшем себя знать таким неожиданным образом, он ревновал Иришу не только к прошлому и настоящему, но и к будущему.


ШЛЮХА МОЕЙ МЕЧТЫ


– Все мужики — сволочи! – всхлипнула Вероника. – И ты не исключение.


И хотя ничего хорошего давно уже от Вероники не жду, услышанное переполнило чашу моего смирения. Поглядев на неё, как траурная лента на свадебный наряд, и ощутив лёгкий, как кресло-качалка, в котором сидел, толчок злобного вдохновения, выдал в её наглую физиономию всё, что накопилось в моей душе, пока она в ней хозяйничала.


– А ты, кто такая? – прошипел я.

– Дура, кто же ещё? – захлёбывалась в рыданиях Вероника. – И притом самая последняя. Иначе бы не связалась с тобой. И это при моих возможностях в выборе. Сам Васька-фармазон меня приглашал. А он, между прочим, у ворюг в законе главный законник и есть, потому что заведует их кассой. И Федька — пустой рукав. Его отправляли на олимпийские игры для неполноценных. Хотел со мной отметить это событие, уверяя меня, что приношу ему удачу. И Женька-смокинг. И мент с третьего микрорайона. И ветврач с собачьего хостеля. Раз, думаю, бизнесмен, значит, человек порядочный, и женщину, ему доверившуюся обмануть не решится. В отличие от бюджетников, у которых бедность — вторая натура.

– Если ты о деньгах, – сработал я на опережение, – можешь не беспокоиться. Сразу почувствуешь, когда появятся у меня. – И, нервно роясь в пустых карманах, добавил: – Последнее отдам. Всё, что останется от налоговой инспекции.

– Ишь, какой прыткий, – сквозь непросохшие слёзы улыбнулась Вероника. – Метишь в самое чувствительное место. – Её колышущаяся грудь напоминала Эверест, покинутый отрядом альпинистов. – Мне и впрямь «бабки» позарез. Но не любой ценой, а честно заработанные. А то все вы думаете, раз блядь, вместо минета, можно заткнуть ей рот пачкой денег...


Кто поймёт этих шлюх. Иной раз находишь в них не то, за чем идёшь, а то, о чём мечтаешь.


ПРОИСШЕСТВИЕ В КИЕВСКОЙ МЕНТОВКЕ

/опыт ритмической прозы /


Привели меня в ментовку. Сам полковник, как винтовкой, на прицел взял: «Сколько лет»? – «Все шестнадцать», – мой ответ. – «Целка»? – «Что ты! В наше время»... – «Вася, – слышится приказ. – Общий сбор. Команду в стремя. Отработаем заказ. Обработаем девчонку. Всю прочистим, как трубу. Протолчётся кто без толку, я замечу — не спущу»!


А теперь представьте сцену: за окном шумит Подол, а я — жертвою примерной — возлежу, задрав подол. А они, ночная смена, навалились, как потоп. Семь пар чистых и нечистых...  Ной и тот не разберёт.


Не с количеством я в споре. С качеством проблемы есть. Я не ною, а вступаюсь за поруганную честь. Извинений не приемлю, раз отдачи никакой. Рота гавриков, а толку? Каждый первый — чуть живой...

Борис Иоселевич