идеально повязанный галстук безупречно строгого, чёрного цвета.
Величавые черты несколько закругленного обличья показались отчётливо знакомыми... но сразу, наотмашь, наш финн не мог уже и припомнить, где именно имел удовольствие наблюдать раньше эту неспешную ровность самомнейно значимого взгляда да достойномолчаливую представительность горделиво амбициозной осанки...
Сосед же в это время, преисполненный напыщенной важности и пафосно возвышенной торжественности, держал в руках планшетник... Планшет отличался матовым лоском довольно крупного экрана; наушники от него, обвиснув тонкими нитями чёрных проводков, весьма преудобнейшим и компактным образом размещались в аккуратных ушах среднего размера...
Андрей Вильгельмович хотел было завязать весьма беспардонно и некстати беседу с единственной целью,— показать, что и он разумеется в планшетах, что и у него есть вполне даже очень приличный планшет, что за него в магазине надо было бы выложить столько-то, но ему, благодаря проницательной предусмотрительности, удалось через знакомых купить в интернете гораздо дешевле бэушный вариант, что этот бэушный вариант никак не хуже, а может быть и даже много лучше, как если бы вы только купили в магазине новёхонький, дорогостоящий оригинал... но в очередное взглянув на напыщенную многозначительность степенного обличья, сантехник совершенно засовестился самое даже вознамереной возможности беспардонно навязчивого своего поступка и предпочёл деликатно промолчать...
Представительный господин у окна, не обращая ни малейшего внимания на оробелого своего соседа, просматривал некое видео. Значительное выражение заинтересованной серьёзности и непререкаемой строгости на его лице время от времени красноречивейшим и неожиданнейшим образом сменялось лёгкой улыбкой приятно восхищённого согласия и благочестиво воодушевлённейшего удовлетворенья...
Автор принуждён со всем приличием чистосердечного простодушия признаться, что видео не носило общепринятого характера занимательности, скорее наоборот — это было эпохально знаменательное, важнецки наиважнейшее из целого ряда необходимейше наиважнейших (то есть бесполезно бездарнейшее и непотребно скучнейшее) видео выступления правителя той страны, где имели честь проживать и Андрей Вильгельмович, и Ростислав Иванович, и благословенно достопочтеннейший господин в мешковатом костюме неопределённо землистого оттенка.
Впрочем, нам совершенно нет дела, какому именно правителю и даже больше — правителю какой именно страны с удовольствием блаженно искреннейшего пиетета внимал в переполненной маршрутке означенный господин. Все властители равны, и Андрей Вильгельмович не без основания полагал даже, что все они суть одно и то же, суть одно лицо, суть один человек, либо же, если уж очень поснисходительствовать в благодушно доброжелательных своих допущениях — ближайшая, кровная родня (как-то, к примеру, родные, или же на крайний, положим, диковиннейший случай — двоюродные братья). И поэтому, являлось ли это лицо в образе полулысо карликовой гниды с мелким бесцветьем лживо скачущих глазёнок, в образе козырного ли франта с апофеозом торчащего чуба да песенной дичью соловьиного звучанья, или же просто в значении возвышенно чувствительнейшего витии, сладкоречивейшего торгаша пафосно напыщенным враньём — наш финн с одинаким равнодушием взирал на эти воплощения, твёрдо зная наперёд, что это то же самое, издавна знакомое, ничем не примечательное, скучное и артистически заигранное обличье.
Отвернувшись, Андрей Вильгельмович с неподдельным интересом начал вновь рассматривать едущих с венками дачников — но те по-прежнему пребывали в суровой неприступности гордо сумрачного своего умонастроения...
Что-то, однако, мешало Андрею Вильгельмовичу,— что-то тревожное и неотступно навязчивое...
Надо бы заметить, что, как и прежде, несмотря даже на движение и открытые оконцы, было невыносимо душно и отвратительнейшим образом пахло... тут Андрей Вильгельмович к величайшему своему изумлению совершенно неожиданно и очевидно понял наконец, чем именно столь прескверно гадко и пренедостойно мерзко пахло в салоне маршрутки,— приторно сладкий запах земли и червячного жилища, ещё недавно при столь печальных обстоятельствах слышанный им на рыбалке, мутил разум и готов был, кажется, в преконфузнейшей конвульсии вывернуть самое ество... Несколько удивлённый и даже поражённый этим обстоятельством Андрей Вильгельмович обернулся к соседу, дабы по добродушию простаковатой своей души поделиться нечаянным открытием...
На щеке респектабельно достопочтеннейшего господина виднелась свежая царапина, происхождение которой вполне резонно можно было бы отнести к поспешной неудачливости утреннего бритья...
Что-то неожиданно знакомое и необъяснимо, неизъясненно где-то виденное ранее вновь как будто показалось, неотчётливо привиделось Андрею Вильгельмовичу в гладко закругленных чертах... червячного обличья...
Червячного?.. Червячного??.. Не ошибся ли автор, по инерции борзописательской прыти вписав нераздумчивой рукою своею это случайное словцо?
Именно червячного! мой недоверчиво скрупулёзный читатель, усильно выискивающий между строк беглого повествованья витиеватые намёки искусно закамуфлированного смысла. И полно! Добросовестнейшему автору этой правдивейшей истории присуща исключительная прямота речистовензельного оборота и незамысловатая простота буквалистичного пересказа. Ты не ошибся, резвыми очами проскользнув над этим словечком — именно червячного!
Пред ошеломлённым сантехником, совершенно свободно созерцая видео судьбоносно значимого выступления, в возвышенном нахальстве собственноразумеемого достоинства (то есть неприступно важно и торжественно, будто напрочь не понимая святотатственнейшей скверны недавнего противоправно преступнейшего своего проступка) сидел вчерашний его червяк! Шестисантиметрово развитой представитель сановито червячной расы, будто с нарочитым вызовом предерзновеннейшего своеволья, сидел рядом! Тот самый, прескверно ничтожнейший червяк!..
Потрясённый Андрей Вильгельмович не мог вымолвить и полслова... скоропалительная догадка обожгла его воображение, но так и застряла неразрешимой очевидностью упрямого парадокса...
Как червяк? Отчего червяк? Экой вздор — червяк! Зачем не мышь, не жаба или же, к примеру, положим даже не слизняк? Зачем обязательно и всепренепременнейше червяк? Положим даже, что всякий хоть малую толику уважающий себя червяк имеет право на величавые черты гладко закругленного обличья, положим даже, что можно согласиться с этой его неспешной ровностью самомнейно значимого взгляда да достойномолчаливой представительностью горделиво амбициозной осанки, положим даже, что никто и не ставит под сомнительный упрёк счастие этого червяка иметь безукоризненно подогнанный костюм неожиданно землистого оттенка, положим, что и туго затянутый на багрово перетянутой шее галстук также не вызывает серьёзных возражений — но планшет?!..
Зачем и откуда даже у современного, величественно расфуфыренного червяка в руках оказался этот неожиданно пределикатнейший предмет? И потом, зачем видео именно эпохально значимого, официального выступления первого лица государства просматривал наш червь? Страшусь вымолвить, уж не собирался ли он глумливейшим образом подточить самые... самые основы?
Андрей Вильгельмович со страхом вновь взглянул на планшет — в экстазе пафосного угара, велеречиво ясно, доходчиво и незатейливо доступно с матового зерцала экрана красноречивейше вещал... вещал президент-червяк!
Он также был одет в элегантно подогнанный костюм, на шее красовался элегантно повязанный галстук, говорил толково и запредельно ясно (в основном о вещах бестолковых и очевидно разумеемых), но замест лица... откровенно и явственно... настойчиво и глумливо... проступало раскормленное рыло самодовольно юродствующего червяка!..
Несчастно испуганный наш Андрей Вильгельмович до самого конца злосчастного путешествия не смел не только что со страхом взглянуть на незапно преобразившегося соседа и чудовищный планшет в его руках, но даже и шелохнуться на изломанно потёртой своей седушке. Уткнувшись потерянным взглядом в стоящий неподалёку погребальный венок, он, кажется, силился прочесть на причудливо свившейся траурной ленточке традиционную блажь прощально слезливого воззванья... Мысли, феерически непоследовательные, бессвязные мысли, невольным роем кружащие в его бедной голове... а впрочем, автор оставляет благорассудительно догадливому читателю самому, на собственно разумеемое усмотрение составить представление о роде и порядке мыслей нашего героя.
Также не берусь терзать твой слух, о мой достойномудрейший читатель, длинным пересказом того, что именно пережил Андрей Вильгельмович по приезде. Несколько дней сряду впечатлительный финн был, что говорится, будто сам не в себе. Черви, сановито осклизлые, вездесущие черви мерещились ему повсюду — в шкафу, за холодильником, под кроватью и даже... — в зеркале, в старо запылённом зеркальном отображении Андрей Вильгельмович страшился увидеть вдруг (внезапно и явственно) наглое высокоумие смешливо презрительной червячной рожи.
Но время шло, ни в шкафу, ни за холодильником, ни под слегка покосившейся на бок несчастно скрипливой кроватью не обнаруживалось даже малейшего намёка на самодовольно обнаглевшую живность неспешно расползавшихся, жирных и лениво сибаритствующих червей. Зеркальное отображение также в свою очередь успокаивало — на Андрея Вильгельмовича смотрел с беспокойством испытующей серьёзности всё тот же знакомый лик скромно невыразительной и огорчительно престарелой сантехнической наружности.
Вполне успокоенный и ободрённый этими обстоятельствами Андрей Вильгельмович тем более охотно уверил себя, что происшедшее в маршрутке ему показалось, что представительный господин у окна был всего лишь представительным господином весьма почтенной и весьма, весьма, весьма строго внушительной наружности (но никак не более того), что видео с правителем той страны, где имели честь проживать и Андрей Вильгельмович, и Ростислав Иванович, и тот же благословенно достопочтеннейший господин в мешковатом костюме неопределённо землистого оттенка,— эпохально значимое, важнецки наиважнейшее из целого ряда необходимейше наиважнейших видеоповествований именно с правителем и о правителе, но никоим образом не о препасквильно негоднейшем, ничтожнейшем и самозабвенно крикливейшем червяке.
Утвердясь в благословенной мудрости неожиданно спасительного своего умозаключения, Андрей Вильгельмович будто воскрес, будто ожил; с весёлым энтузиазмом (в тихом удовольствии явно ожидаемого результата), как бы невзначай, он подглядывал в старо запылённом зеркальном отображении неизменно торжествующий взгляд издавна и преотлично знакомой ему персоны. Тут-то Андрей Вильгельмович цокал языком, хитро жмурил глаз, хмыкал и, чрезвычайно довольный
